Лишь одно это сражение, лишь одолеть Филиппа… а потом дом, Джоанна…
24.
Когда дни приятного, выдавшегося плодородным лета подходили к концу, Джоанна обнаружила, к своему беспокойству, что страх — не самый страшный враг, с которым ей придется бороться. Хотя у нее хватало дел по строгому управлению владениями матушки и Джеффри и более тактичному, а следовательно, и отнимающему много времени присмотру за собственностью Иэна, она отнюдь не чувствовала удовлетворения. Джоанне не приходилось списывать свои терзания на скуку. Она всегда находила, чем занять себя даже в промежутки времени между шалостями Саймона, которого возила с собой по замкам Иэна, и проявлениями тупости — или чрезмерной проницательности! — жен вассалов и смотрителей замков, служивших с Иэном во Франции.
Главное, что она поняла, как страстно жаждет любви Джеффри. Ее еще мучили неясные страхи: порой ей снилось, что огромная рука хватает ее внутренности и выворачивает их, пока она не начинала кричать диким голосом, и тогда испуганные служанки будили ее и поили успокоительным отваром. Однако в основном к Джоанне приходили приятные, хотя и беспорядочные, грезы. В ее памяти всплывали ласки Джеффри, прикосновения его рук и губ, сладостная развязка напряженной, желанной пытки. Джоанна вдруг обнаруживала, к своему немалому удивлению, что сидит за вышиванием с закрытыми глазами и бормочет: «Любимый, любимый! Вернись домой, ко мне, любовь моя». Ее учили внешне не проявлять нежности, разве что только по отношению к малым детям вроде Саймона.
Когда Джоанна проваливалась в бездну своих мыслей, она пыталась понять, почему так происходит. Конечно, матушка не баловала ее ласковыми именами, но довольно часто пользовалась такими словами, как «дорогой» и «возлюбленный», обращаясь к Иэну. Отчим же всегда говорил своей падчерице слова любви. Однако она никогда не отвечала ему тем же, никогда не называла его иначе, нежели Иэн, даже несмотря на то, что безумно любила его. Внезапное озарение внесло ясность в ход мыслей Джоанны.
Чтобы не омрачать их отношений, Джоанна просто боялась раньше выказывать такую же любовь к Иэну, как и к матушке. Иэн мог свободно называть ее «любовь моя», ибо она была для него дочерью и только дочерью в его сердце. Что касается любви женщины и мужчины, то здесь для Иэна всегда существовала лишь Элинор. Джоанна сознавала, что и сама могла бы полюбить когда-то Иэна как мужчину.
А теперь? Джоанна улыбнулась. Нет, она любит только Джеффри! Несмотря на поразительную красоту Иэна, она жаждет только белое, стройное тело Джеффри, а не своего смуглого отчима!
Джоанна нахмурилась. Догадывался ли Джеффри о ее неспособности произносить слова, которыми любящая жена чествует мужа? Он никогда ничего не говорил об этом, да и не мог сказать. Если мужчина считает, что такой недостаток вызван страхом или робостью, он не станет просить свою жену называть его «любимым», во всяком случае такой гордый, как Джеффри. Откуда ему знать, что этот недостаток — просто многолетняя привычка? Не это ли причина некоторой натянутости, разочарования и неудовлетворенности, которые она чувствует в Джеффри?
Неоднократно эта тень, омрачавшая их идеальный брак, беспокоила Джоанну, но она так и не могла найти ее причин. Джоанна отложила иголку и закусила губу. Подобную ошибку не исправить за минуту. Если она вдруг начнет называть Джеффри своей любовью, биением своего сердца, разве он не удивится? А объяснить ему, что узнала про себя Джоанна, она не может. Это было бы неблагоразумно и неосмотрительно. Посеяв в ревнивом сердце Джеффри мысль о том, что она некогда боялась своих чувств к Иэну, Джоанна только подлила бы масла в огонь ревности своего мужа.
Тень беспокойства исчезла с лица Джоанны. Эта проблема не требовала немедленного решения, и теперь она понимала это. Мало-помалу она начнет говорить ему нежности все больше и чаще. Не важно, если Джеффри решит, что только теперь добился ее любви. Может быть, так будет даже лучше. Пусть думает, что ее сердце медлило в нерешительности, прежде чем покориться ему. Возможно, это укрепит его уверенность в ее постоянстве.
Джоанна регулярно писала Элинор, рассказывая обо всем, что происходило в их землях. К счастью, здесь все складывалось хорошо. Саймон оставался все тем же очаровательным дьяволенком, здоровье его было прекрасным. Адам взрослел не по дням, а по часам. Большую часть времени он проводил теперь в своих замках. Граф Лестерский разрешил ему присматривать за землями, поскольку все смотрители в основном находились с Иэном во Франции. Адам приезжал в Роузлинд и неделю гостил у сестры.
* * *
Очень хорошо, что Джоанна посвятила в письме несколько строк Адаму. Единственный проблеск, единственный радостный лучик для Элинор и Иэна, ибо послание Джоанны прибыло в конце второй недели августа, через неделю после получения известия о несчастье под Бувине. Это была настоящая катастрофа, сводившая к нулю все предыдущие успехи войны.
Первое сообщение из Франции, от самого Филиппа Французского, прибывшее двумя днями позже, зажгло искорку надежды. Граф Солсбери не погиб. Не переставая надеяться и молиться, Элинор с нетерпением ждала дальнейших новостей. И вот они пришли. Теперь она должна была сообщить Джоанне известие, которое нанесло самой леди Элинор такой жестокий удар, что боль заставила ее прижать руки к груди и сотрясаться от рыданий и горя. Когда судороги прошли, Элинор вытерла слезы, стекавшие по лицу и застлавшие глаза, и взяла перо.
«Моя дражайшая, любимая дочь! Молюсь, чтобы Святая Мать смилостивилась над тобой и дала силы вынести это известие. Молюсь также, чтобы ты не возненавидела меня за то, что я стала его посланницей и принесла тебе горе, настояв на твоем браке. Джеффри пропал без вести. Любовь моя, наберись мужества. Не знаю, как еще, ободрить тебя… Я даже не могу утешить тебя, отослав его дорогое твоему сердцу тело для захоронения, не могу сказать тебе, где искать могилу Джеффри, чтобы оплакивать его. Сердце мое! Моя боль — ничто по сравнению с твоей, и все же она разрывает меня так, что я едва могу писать».
Обычно уверенная, твердая рука леди Элинор дрожала, а безудержные слезы капали на пергамент, превращая не высохшие еще чернила в размытые пятна.
Элинор на некоторое время отложила письмо. Прибыл новый гонец — человек из французской знати, приближенный к Филиппу. Иэн решил сам поговорить с ним. Может быть, они все-таки нашли тело Джеффри? Но единственное, что им было известно абсолютно точно: его нет среди попавших в плен.
От слез Элинор ничего не видела перед собой. Ее служанка, Гертруда, подошла к ней и тронула за руку.
— Мадам, — прошептала она, — господин возвращается. Вы просили меня предупредить вас.
Леди Элинор вытерла глаза. Надо бы не показывать своих слез. Иэн и так обезумел от горя. Ее рыдания еще больше расстроят его. Элинор постаралась успокоиться до того, как он появился в комнате — а шел Иэн очень медленно, — и почувствовала облегчение. Иэн выглядел еще хуже, чем до своего ухода. Его лицо стало серым, а обычно веселые глаза — безрадостными и застывшими. Теперь леди Элинор следовало думать не о своем сердце, а о том, как утешить Иэна. Элинор вскинулась.
— Что случилось, Иэн? Есть новости похуже?
— Условия соглашения просто невероятные. Я расскажу тебе об этом позже. Что касается Джеффри, то тут дела обстоят совсем плохо… — Голос Иэна сорвался, и он тяжело вздохнул. — Джеффри определенно нет ни среди пленных, ни среди тех, кто получил тяжелые ранения и скончался. О нем не могли не упомянуть по оплошности… я хочу сказать, что его имя известно здесь всем. Похоже, граф Солсбери попросил Филиппа специально навести справки, и тот был так добр, что выполнил его просьбу. Джеффри нет ни среди живых, ни среди мертвых, которых удалось опознать.
Из глаз Элинор брызнули слезы, и муж поспешил обнять ее.
— Умоляю тебя, не возлагай слишком больших надежд… — прошептал он.
— Я и не надеюсь, — всхлипнула Злинор. Она указала на пергамент на столе. — Видишь, я начала писать Джоанне письмо. — Элинор замолчала и попыталась совладать с собой, но безуспешно. Прижавшись к мужу, она зарыдала в голос. — Я не в силах вынести это! Мне мучительно больно от того, как Джоанна будет страдать…
Леди Элинор не договорила того, что хотела сказать. Даже в таком горе она не могла поведать своему второму мужу, что пришлось ей вынести, потеряв первого. Иэн, конечно, понимал это. Он и сам очень любил Саймона, поэтому и назвал его именем своего первенца. И все же они никогда не говорили об этом вслух.
— Что за глупости я несу! — Элинор смахнула слезы. — Я должна вынести и это, я смогу. Присядь, любимый. — Она усадила Иэна в кресло и принесла ему кубок вина. — Почему не могут найти его тело? Ведь знают же имена других убитых, даже тех, кто ниже Джеффри по положению, не так ли? Как его могли не заметить? О, Иэн, неужели нет никакой надежды?!
Он не мог позволить себе обнадеживать ни ее, ни Джоанну. Это означало бы месяцы, возможно, даже годы мучений — ожидание, страх, молитвы ради известий, которые никогда не придут… Из глаз Иэна медленно потекли слезы.
— Они не стали искать его сразу, — будто через силу тихо проговорил Иэн. — Граф Солсбери не приходил в сознание до поздней ночи, а потом находился в бреду почти весь день. После сражения, когда люди Филиппа отступили со своими убитыми и ранеными… Элинор, поверь мне, поверь… Нет никакой надежды… Не вынуждай меня произносить эти страшные слова еще раз…
Иэн не успел договорить — Элинор потеряла сознание. Невыносимая мысль, на которую Иэн ее невольно натолкнул! Элинор знала о мародерах, этих стервятниках, которые выползают на поле брани грабить мертвых и добивать тех, кто еще хватался за жизнь, чтобы затем ограбить и их. Джеффри не нашли, потому что он носил богатые доспехи и щит! Мародеры, несомненно, раздели его донага! Возможно, его лицо было изувечено до неузнаваемости… Выдержать такое видение было уже сверх ее сил.
Иэн перенес ее на кровать и заставил сделать несколько глотков вина. Затем сел рядом и взял за руку. Они не разговаривали. Да и о чем было говорить?
Иэн утаил от жены одно обстоятельство, одно маленькое обстоятельство, которое заставляло его испытывать неимоверные мучения, ибо не позволяло его надежде растаять без следа. Куда подевался щит Джеффри?! Эта загадка беспокоила Иэна. Даже если бы щит сорвали с руки, чтобы без труда снять с тела все ценное, он лежал бы рядом с обнаженным трупом. Мародеры часто были настолько озлоблены, что уродовали тела. Но они никогда не нашли бы применения щиту. Кольчугу и оружие можно было продать или даже переплавить в металл, но щит слишком громоздкий и тяжелый, чтобы его стоило тащить ради ничтожного количества металла. Многие обезображенные трупы опознавали по щитам, лежавшим рядом с ними.
Именно об этом Иэн и не рассказал Элинор. Если его маленькая, мучительная надежда, не позволявшая ему смириться со своим горем, когда-нибудь принесет безудержную радость, Элинор не сможет обвинить его в утаиваний этой Детали. Радость излечивает все.
Подошло время ужина, но никто из них даже не шелохнулся. Голод не беспокоил их. Длинный августовский вечер медленно сменила ночь.
В комнате уже было абсолютно темно, когда послышался слабый щелчок дверной щеколды. Иэн оглянулся и поднялся на ноги, положив руку на эфес меча. Но особа, пугливо подкравшаяся к двери, не могла быть опасной, по крайней мере, опасной физически.
— Леди Элинор?
— Я здесь. Кто это?
— Леди Элизабет.
Элинор приподнялась. Леди Элизабет входила в число фрейлин королевы. Она не была богатой наследницей, поэтому Джон выдал ее за своего тупого и грубого незаконнорожденного сына: так он дешево отделывался от своего отпрыска, а с девушкой намеревался позабавиться сам. Лишение собственности и унижение ее достоинства не озлобили леди Элизабет, которая с радостью готова была отдаться и королю, и любому другому предлагавшему себя мужчине. Она не отличалась особыми достоинствами, если не считать ее неиссякаемого добродушия, а также, согласно общему мнению, исключительной страстности и изобретательности в любовных играх. Не без смеха поговаривали, что она даже мужа обслуживает в неизменно хорошем расположении духа, хотя и не вполне уверена, кто же на самом деле ее муж. Но «добродетели» леди Элизабет — ее личное дело, и леди Элинор ничего не имела против женщины, раз та не могла стать причиной для ревности самой леди Элинор. Элизабет, возможно, и бросала в сторону Иэна похотливые взгляды, но, безусловно, не могла соблазнить его.
— Очень сожалею… — неуверенно произнесла Элинор, — но я не могу прийти сейчас к королеве. Я… Передайте ей, пожалуйста, что я больна.
Элинор решила, что леди Элизабет могла искать ее только по распоряжению Изабеллы. Но молодая дама покачала головой.
— Я пришла не по поручению королевы… О, конечно, от нее, но не для того, чтобы вызвать вас к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
24.
Когда дни приятного, выдавшегося плодородным лета подходили к концу, Джоанна обнаружила, к своему беспокойству, что страх — не самый страшный враг, с которым ей придется бороться. Хотя у нее хватало дел по строгому управлению владениями матушки и Джеффри и более тактичному, а следовательно, и отнимающему много времени присмотру за собственностью Иэна, она отнюдь не чувствовала удовлетворения. Джоанне не приходилось списывать свои терзания на скуку. Она всегда находила, чем занять себя даже в промежутки времени между шалостями Саймона, которого возила с собой по замкам Иэна, и проявлениями тупости — или чрезмерной проницательности! — жен вассалов и смотрителей замков, служивших с Иэном во Франции.
Главное, что она поняла, как страстно жаждет любви Джеффри. Ее еще мучили неясные страхи: порой ей снилось, что огромная рука хватает ее внутренности и выворачивает их, пока она не начинала кричать диким голосом, и тогда испуганные служанки будили ее и поили успокоительным отваром. Однако в основном к Джоанне приходили приятные, хотя и беспорядочные, грезы. В ее памяти всплывали ласки Джеффри, прикосновения его рук и губ, сладостная развязка напряженной, желанной пытки. Джоанна вдруг обнаруживала, к своему немалому удивлению, что сидит за вышиванием с закрытыми глазами и бормочет: «Любимый, любимый! Вернись домой, ко мне, любовь моя». Ее учили внешне не проявлять нежности, разве что только по отношению к малым детям вроде Саймона.
Когда Джоанна проваливалась в бездну своих мыслей, она пыталась понять, почему так происходит. Конечно, матушка не баловала ее ласковыми именами, но довольно часто пользовалась такими словами, как «дорогой» и «возлюбленный», обращаясь к Иэну. Отчим же всегда говорил своей падчерице слова любви. Однако она никогда не отвечала ему тем же, никогда не называла его иначе, нежели Иэн, даже несмотря на то, что безумно любила его. Внезапное озарение внесло ясность в ход мыслей Джоанны.
Чтобы не омрачать их отношений, Джоанна просто боялась раньше выказывать такую же любовь к Иэну, как и к матушке. Иэн мог свободно называть ее «любовь моя», ибо она была для него дочерью и только дочерью в его сердце. Что касается любви женщины и мужчины, то здесь для Иэна всегда существовала лишь Элинор. Джоанна сознавала, что и сама могла бы полюбить когда-то Иэна как мужчину.
А теперь? Джоанна улыбнулась. Нет, она любит только Джеффри! Несмотря на поразительную красоту Иэна, она жаждет только белое, стройное тело Джеффри, а не своего смуглого отчима!
Джоанна нахмурилась. Догадывался ли Джеффри о ее неспособности произносить слова, которыми любящая жена чествует мужа? Он никогда ничего не говорил об этом, да и не мог сказать. Если мужчина считает, что такой недостаток вызван страхом или робостью, он не станет просить свою жену называть его «любимым», во всяком случае такой гордый, как Джеффри. Откуда ему знать, что этот недостаток — просто многолетняя привычка? Не это ли причина некоторой натянутости, разочарования и неудовлетворенности, которые она чувствует в Джеффри?
Неоднократно эта тень, омрачавшая их идеальный брак, беспокоила Джоанну, но она так и не могла найти ее причин. Джоанна отложила иголку и закусила губу. Подобную ошибку не исправить за минуту. Если она вдруг начнет называть Джеффри своей любовью, биением своего сердца, разве он не удивится? А объяснить ему, что узнала про себя Джоанна, она не может. Это было бы неблагоразумно и неосмотрительно. Посеяв в ревнивом сердце Джеффри мысль о том, что она некогда боялась своих чувств к Иэну, Джоанна только подлила бы масла в огонь ревности своего мужа.
Тень беспокойства исчезла с лица Джоанны. Эта проблема не требовала немедленного решения, и теперь она понимала это. Мало-помалу она начнет говорить ему нежности все больше и чаще. Не важно, если Джеффри решит, что только теперь добился ее любви. Может быть, так будет даже лучше. Пусть думает, что ее сердце медлило в нерешительности, прежде чем покориться ему. Возможно, это укрепит его уверенность в ее постоянстве.
Джоанна регулярно писала Элинор, рассказывая обо всем, что происходило в их землях. К счастью, здесь все складывалось хорошо. Саймон оставался все тем же очаровательным дьяволенком, здоровье его было прекрасным. Адам взрослел не по дням, а по часам. Большую часть времени он проводил теперь в своих замках. Граф Лестерский разрешил ему присматривать за землями, поскольку все смотрители в основном находились с Иэном во Франции. Адам приезжал в Роузлинд и неделю гостил у сестры.
* * *
Очень хорошо, что Джоанна посвятила в письме несколько строк Адаму. Единственный проблеск, единственный радостный лучик для Элинор и Иэна, ибо послание Джоанны прибыло в конце второй недели августа, через неделю после получения известия о несчастье под Бувине. Это была настоящая катастрофа, сводившая к нулю все предыдущие успехи войны.
Первое сообщение из Франции, от самого Филиппа Французского, прибывшее двумя днями позже, зажгло искорку надежды. Граф Солсбери не погиб. Не переставая надеяться и молиться, Элинор с нетерпением ждала дальнейших новостей. И вот они пришли. Теперь она должна была сообщить Джоанне известие, которое нанесло самой леди Элинор такой жестокий удар, что боль заставила ее прижать руки к груди и сотрясаться от рыданий и горя. Когда судороги прошли, Элинор вытерла слезы, стекавшие по лицу и застлавшие глаза, и взяла перо.
«Моя дражайшая, любимая дочь! Молюсь, чтобы Святая Мать смилостивилась над тобой и дала силы вынести это известие. Молюсь также, чтобы ты не возненавидела меня за то, что я стала его посланницей и принесла тебе горе, настояв на твоем браке. Джеффри пропал без вести. Любовь моя, наберись мужества. Не знаю, как еще, ободрить тебя… Я даже не могу утешить тебя, отослав его дорогое твоему сердцу тело для захоронения, не могу сказать тебе, где искать могилу Джеффри, чтобы оплакивать его. Сердце мое! Моя боль — ничто по сравнению с твоей, и все же она разрывает меня так, что я едва могу писать».
Обычно уверенная, твердая рука леди Элинор дрожала, а безудержные слезы капали на пергамент, превращая не высохшие еще чернила в размытые пятна.
Элинор на некоторое время отложила письмо. Прибыл новый гонец — человек из французской знати, приближенный к Филиппу. Иэн решил сам поговорить с ним. Может быть, они все-таки нашли тело Джеффри? Но единственное, что им было известно абсолютно точно: его нет среди попавших в плен.
От слез Элинор ничего не видела перед собой. Ее служанка, Гертруда, подошла к ней и тронула за руку.
— Мадам, — прошептала она, — господин возвращается. Вы просили меня предупредить вас.
Леди Элинор вытерла глаза. Надо бы не показывать своих слез. Иэн и так обезумел от горя. Ее рыдания еще больше расстроят его. Элинор постаралась успокоиться до того, как он появился в комнате — а шел Иэн очень медленно, — и почувствовала облегчение. Иэн выглядел еще хуже, чем до своего ухода. Его лицо стало серым, а обычно веселые глаза — безрадостными и застывшими. Теперь леди Элинор следовало думать не о своем сердце, а о том, как утешить Иэна. Элинор вскинулась.
— Что случилось, Иэн? Есть новости похуже?
— Условия соглашения просто невероятные. Я расскажу тебе об этом позже. Что касается Джеффри, то тут дела обстоят совсем плохо… — Голос Иэна сорвался, и он тяжело вздохнул. — Джеффри определенно нет ни среди пленных, ни среди тех, кто получил тяжелые ранения и скончался. О нем не могли не упомянуть по оплошности… я хочу сказать, что его имя известно здесь всем. Похоже, граф Солсбери попросил Филиппа специально навести справки, и тот был так добр, что выполнил его просьбу. Джеффри нет ни среди живых, ни среди мертвых, которых удалось опознать.
Из глаз Элинор брызнули слезы, и муж поспешил обнять ее.
— Умоляю тебя, не возлагай слишком больших надежд… — прошептал он.
— Я и не надеюсь, — всхлипнула Злинор. Она указала на пергамент на столе. — Видишь, я начала писать Джоанне письмо. — Элинор замолчала и попыталась совладать с собой, но безуспешно. Прижавшись к мужу, она зарыдала в голос. — Я не в силах вынести это! Мне мучительно больно от того, как Джоанна будет страдать…
Леди Элинор не договорила того, что хотела сказать. Даже в таком горе она не могла поведать своему второму мужу, что пришлось ей вынести, потеряв первого. Иэн, конечно, понимал это. Он и сам очень любил Саймона, поэтому и назвал его именем своего первенца. И все же они никогда не говорили об этом вслух.
— Что за глупости я несу! — Элинор смахнула слезы. — Я должна вынести и это, я смогу. Присядь, любимый. — Она усадила Иэна в кресло и принесла ему кубок вина. — Почему не могут найти его тело? Ведь знают же имена других убитых, даже тех, кто ниже Джеффри по положению, не так ли? Как его могли не заметить? О, Иэн, неужели нет никакой надежды?!
Он не мог позволить себе обнадеживать ни ее, ни Джоанну. Это означало бы месяцы, возможно, даже годы мучений — ожидание, страх, молитвы ради известий, которые никогда не придут… Из глаз Иэна медленно потекли слезы.
— Они не стали искать его сразу, — будто через силу тихо проговорил Иэн. — Граф Солсбери не приходил в сознание до поздней ночи, а потом находился в бреду почти весь день. После сражения, когда люди Филиппа отступили со своими убитыми и ранеными… Элинор, поверь мне, поверь… Нет никакой надежды… Не вынуждай меня произносить эти страшные слова еще раз…
Иэн не успел договорить — Элинор потеряла сознание. Невыносимая мысль, на которую Иэн ее невольно натолкнул! Элинор знала о мародерах, этих стервятниках, которые выползают на поле брани грабить мертвых и добивать тех, кто еще хватался за жизнь, чтобы затем ограбить и их. Джеффри не нашли, потому что он носил богатые доспехи и щит! Мародеры, несомненно, раздели его донага! Возможно, его лицо было изувечено до неузнаваемости… Выдержать такое видение было уже сверх ее сил.
Иэн перенес ее на кровать и заставил сделать несколько глотков вина. Затем сел рядом и взял за руку. Они не разговаривали. Да и о чем было говорить?
Иэн утаил от жены одно обстоятельство, одно маленькое обстоятельство, которое заставляло его испытывать неимоверные мучения, ибо не позволяло его надежде растаять без следа. Куда подевался щит Джеффри?! Эта загадка беспокоила Иэна. Даже если бы щит сорвали с руки, чтобы без труда снять с тела все ценное, он лежал бы рядом с обнаженным трупом. Мародеры часто были настолько озлоблены, что уродовали тела. Но они никогда не нашли бы применения щиту. Кольчугу и оружие можно было продать или даже переплавить в металл, но щит слишком громоздкий и тяжелый, чтобы его стоило тащить ради ничтожного количества металла. Многие обезображенные трупы опознавали по щитам, лежавшим рядом с ними.
Именно об этом Иэн и не рассказал Элинор. Если его маленькая, мучительная надежда, не позволявшая ему смириться со своим горем, когда-нибудь принесет безудержную радость, Элинор не сможет обвинить его в утаиваний этой Детали. Радость излечивает все.
Подошло время ужина, но никто из них даже не шелохнулся. Голод не беспокоил их. Длинный августовский вечер медленно сменила ночь.
В комнате уже было абсолютно темно, когда послышался слабый щелчок дверной щеколды. Иэн оглянулся и поднялся на ноги, положив руку на эфес меча. Но особа, пугливо подкравшаяся к двери, не могла быть опасной, по крайней мере, опасной физически.
— Леди Элинор?
— Я здесь. Кто это?
— Леди Элизабет.
Элинор приподнялась. Леди Элизабет входила в число фрейлин королевы. Она не была богатой наследницей, поэтому Джон выдал ее за своего тупого и грубого незаконнорожденного сына: так он дешево отделывался от своего отпрыска, а с девушкой намеревался позабавиться сам. Лишение собственности и унижение ее достоинства не озлобили леди Элизабет, которая с радостью готова была отдаться и королю, и любому другому предлагавшему себя мужчине. Она не отличалась особыми достоинствами, если не считать ее неиссякаемого добродушия, а также, согласно общему мнению, исключительной страстности и изобретательности в любовных играх. Не без смеха поговаривали, что она даже мужа обслуживает в неизменно хорошем расположении духа, хотя и не вполне уверена, кто же на самом деле ее муж. Но «добродетели» леди Элизабет — ее личное дело, и леди Элинор ничего не имела против женщины, раз та не могла стать причиной для ревности самой леди Элинор. Элизабет, возможно, и бросала в сторону Иэна похотливые взгляды, но, безусловно, не могла соблазнить его.
— Очень сожалею… — неуверенно произнесла Элинор, — но я не могу прийти сейчас к королеве. Я… Передайте ей, пожалуйста, что я больна.
Элинор решила, что леди Элизабет могла искать ее только по распоряжению Изабеллы. Но молодая дама покачала головой.
— Я пришла не по поручению королевы… О, конечно, от нее, но не для того, чтобы вызвать вас к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72