Опять послышались шаги, и лязгнул засов. Я снова закрыл глаза. Вошел тот же человек, что и в прошлый раз, спросил:
– Так и не очнулся?
– Нет.
– Может быть, помер?
– Живой, недавно стонал. Кто его так избил?
– Не ваше дело. За себя не беспокойтесь, он вам ничего не сделает, когда очнется, его отсюда заберут.
– Он кто, разбойник? – опять спросила она.
– Нет, просто какой-то мещанин, оскорбил его превосходительство. Получит свою сотню плетей, и выпустим, если, конечно, останется в живых. Так что вам его нечего бояться. Свет потушить?
– Нет, пожалуйста, не нужно. Мне в темноте будет страшно, вдруг он очнется и набросится!
– Это вряд ли, но как вам будет угодно.
Заскрипели двери – лязгнул замок.
– Господи, они же вас запорют до смерти! – горестно прошептала соседка. – Ну что за изверги!
– Послушайте, неужели такое возможно в наше время? Почему муж держит вас в заточении?
Вопросов было слишком много, и она начала отвечать с последнего:
– По ревности. Он очень ревнивый, вот и заточил.
– Вы ему что, дали повод?
– Как это повод? – не поняла она.
– Ну, изменяли ему, мало ли, кокетничали с мужчинами…
– Упаси боже, как же я могла изменять, когда он сразу после свадьбы увез меня в деревню, а потом, как вернулись, посадил сюда!
– И долго вы здесь находитесь?
– Долго, а вот сколько не скажу, здесь же нет окон, и не поймешь, когда день проходит.
– Но вас хоть выводят отсюда, на прогулку, помыться, в церковь?
– Нет, не выводят.
– А ваши родные не заинтересовались, куда вы исчезли?
– Не знаю. Да и родни у меня почитай и нет, одна старушка тетка в Саратове
С одним вопросом мы немного разобрались, и я перешел к другому:
– А что за превосходительство, которого я оскорбил?
– Так Маралов же Трофим Кузьмич.
– А кто он такой?
– Как кто, генерал.
– Какой генерал, военный, статский?
– Этого я не понимаю, слышала, его зовут «ваше превосходительство». Подумала, что он, значит, генерал
– А в форме вы его видели?
– Нет, он всегда ходит в партикулярном платье.
На этом мы и застряли. Больше ничего бедная Марфа Никитична с символическим прозвищем «Посадница» не знала. Да и особой нужды расспрашивать ее пока не было, мне сначала нужно было привести себя в нормальное состояние, чтобы можно было хоть как-то противостоять неведомому мне генералу Маралову.
* * *
За мной пришли через пять часов. До этого несколько раз в камеру заглядывал тюремщик, справлялся, не пришел ли я в себя, и каждый раз Марфа Никитична говорила, что я все еще без памяти. За это время я окончательно пришел в себя и сумел заживить рану Голова еще немного болела, но чувствовал я себя достаточно здоровым.
Соседка, когда я все-таки сумел ее рассмотреть, оказалась совсем молодой женщиной. Говорить о ее внешней привлекательности было невозможно по понятным причинам – как может выглядеть человек в таких условиях содержания: без воздуха, солнечного света и нормального питания! Она вызывала у меня чувство жалости и только.
Для меня же ситуация складывалась не самая хорошая. Во время разговоров с затворницей выяснилось, что я не первый человек, который оказался в ее камере. За то время, что Марфа сидела в подвале, сюда уже приносили каких-то людей в беспамятстве, потом, когда они приходил в себя, их уводили. Об их дальнейшей судьбе она, конечно, ничего не знала.
То, что на земле во все времена рождались и жили на горе окружающим маньяки, сомневаться не приходилось.
Вначале, пытаясь понять, что от меня может быть нужно странной компании, я не очень представлял, какой у них ко мне может быть интерес. Тем более что все трое были уже людьми не первой молодости и, как мне казалось, вряд ли могли быть обуреваемы стремлением самоутвердиться, издеваясь над беспомощным человеком. Такое больше подошло бы инфантильным подросткам.
Однако «психоанализ» их поведения навел на мысль, что эти господа явно нуждаются в психиатрической помощи.
На такую мысль навели слова тюремщика о порке плетьми. На первый взгляд, все это было слишком дико, но чем дольше я думал на эту тему, тем больше приходил к выводу, что ничего невозможного в жизни не бывает. Если у какого-то идиота без всякого повода хватило ума засадить жену в одиночную камеру, почему бы ему с товарищами не могло прийти в голову получить удовольствие от истязания скромного приезжего провинциала?! То, что я со своим узелком выглядел человеком именно такого сорта, сомневаться не приходилось: дешевая гостиница, поношенная одежда, неухоженная борода, чем не житель глухого угла, явившийся во вторую столицу.
– Вам нравится такая жизнь? – спросил я соседку,
– Чему же тут нравиться! – воскликнула она. – Чем так жить, лучше в монастырь.
– А бежать не пробовали?
– Куда бежать-то? К тетке в Саратов? Так с полицией вернут. Да и ничего у меня нет, все мое приданое у супруга.
Действительно, закон о возвращении беглых жен существовал, правда, я не знал, как строго он исполнялся.
– Но ведь здесь вы погибнете!
– А там, – она указала куда-то в сторону, – неужто не погибну? Одна, без знакомых, без денег…
– Можно нанять адвоката, есть же в нашей стране хоть какие-то законы! – не очень уверено сказал я.
– Эх, сударь, какие у нас законы. Закон что дышло, куда поворотил, туда и вышло.
– Я постараюсь вам помочь, только не знаю, что из этого выйдет.
– Вы себе лучше помогите, а моя жизнь все одно погубленная. Только, боюсь, и вам отсюда не выйти.
В её словах был резон. Действительно, если меня сюда доставили таким способом, то не для того, чтобы потом просто так отпустить.
– Ладно, еще не вечер, – пообещал я.
Пока за мной не пришли, я обследовал камеру. Нужно было найти хоть какое-нибудь оружие. На первый взгляд ничего подходящего для самозащиты здесь не оказалось. И вообще помещение было маленькое, личных вещей у Марфы Никитичны практически не было, только деревянный гребень и посуда: жестяные чашка, кружка и оловянная ложка. Вот она-то меня и заинтересовала.
– Можно, я возьму вашу ложку? – спросил я.
– Зачем она вам?
– Нож из нее сделаю.
– А как? – заинтересовалась она.
– Вот так, – ответил я, отломал черпак и начал затачивать мягкий металл о каменную стену.
– Надо же! – удивилась она, разглядывая примитивную заточку. – Ей, что, можно человека поранить?
– Можно не только ранить, но и убить.
Я засунул заточку в рукав. Даже такое оружие придало мне уверенности в себе.
– Ох, как бы чего не вышло, – покачала головой Марфа Никитична. – Вы, сударь, лучше миром, поговорите, покайтесь, в ноги падите, может Трофим Кузьмич и простит.
– За что каяться и прощение просить? – не понял я. – Я никого не оскорблял.
– Все одно, покайтесь. Зачем я вам только ложку свою дала! Вам же хуже будет.
– Хорошо, может быть вы и правы, попрошу у вашего Маралова прощения, ручку поцелую, может быть и вправду простит, – вполне серьезно сказал я опасаясь, чтобы из благих побуждений она меня не сдала.
– Вот и хорошо, Трофим Кузьмич, он хоть и горячий, но отходчивый. Если поплакать, да покаяться, непременно простит. Вы, сударь, главное, не гордитесь, они этого очень не любят. Мой Василий Иванович так и говорит: «Не гордись и место свое знай, тебе и воздастся».
Я хотел спросить, чем ей воздалось от такой униженной позиции, но промолчал. Да и разговаривать было уже некогда, опять послышались шаги, лязгнул засов, и заскрипели дверные петли. Я бросился на свою подстилку и принял прежнюю позу. Вошел прежний тюремщик, я его узнал по голосу, и с ним еще какой-то мужчина лакейского типа.
– Ну, как он, очухался? – спросил тюремщик соседку.
– Да, уже даже разговаривал, – ответила она дрожащим голосом.
– Это хорошо, – похвалил он. – Эй, ты, как там тебя, вставай!
Я с трудом открыл глаза и спросил:
– Где я? Вы кто?
– Кто нужно, – ответил тюремщик и ударил меня сапогом по ребрам.
Я от неожиданности вскрикнул и скорчился от боли. Удар оказался очень болезненный. Однако я никак на него не ответил, только испуганно спросил:
– Вы чего деретесь, что я вам плохого сделал?
– Вставай, скотина, – приказал тюремщик и опять собрался меня ударить ногой.
Я сделал вид, что испугался, и начал медленно подниматься, но меня ударил с другой стороны второй «гость», и я опять свалился на пол. Они дружно захохотали, видимо, радуясь хорошей шутке. Я мог бы вполне справится с этими двумя уродами, но, не зная, кто и, главное, сколько противников за ними стоит, погодил демонстрировать свои возможности. И, кажется, поступил правильно – больше меня не били.
– Ладно, вставай, – велел второй малый, с хитрой лакейской мордой. – Будешь слушаться, никто тебя не тронет.
Я с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь от слабости.
– Сам сможешь идти? – спросил тюремщик.
Я заискивающе улыбнулся, только что не поклонился:
– Смогу, почему не смочь. А куда идти, ваши сиятельства?
«Сиятельства» от удовольствия осклабились и даже проявили некоторое сочувствие. Лакействующий тип ответил почти по-человечески:
– Здесь недалеко, лучше иди своими ногами, а то… – он не договорил, что будет, если я сам не смогу идти, а я не стал уточнять. – Знаешь, что такое экзекуция?
– Нет, а что это такое?
– Скоро поймешь, – засмеялся тюремщик.
Шатаясь, еле передвигая ноги, я пошел к выходу Они, не торопясь, коротко перекидываясь междометиями, последовали за мной. Шли мы сначала по подвальному коридору, потом начали подниматься по лестнице. Когда нужно было повернуть, мне приказывали куда. Судя по поведению конвоиров, никакой радости от предстоящей «экзекуции» они не ждали, просто выполняли свою работу. Во всяком случае, говорили о самом обыденном, какие щи вкуснее, кислые или из свежей капусты, и кому из них какие больше нравятся.
Я, продолжая спотыкаться на ровном месте, добрел до высокой двустворчатой двери.
– Стой пока здесь, – приказал второй конвоир и, оставив меня на попечение тюремщика, скрылся за дверями.
– Сейчас день или ночь? – спросил я.
– Вечер, – ответил он. – Ты знаешь, куда попал?
– Нет, откуда мне знать.
– Марфа Посадница ничего тебе не сказала?
– Какая еще Марфа? – я сделал вид, что не понял, о ком он говорит.
– Ну, та женщина, что была с тобой в комнате.
– Нет, она со мной не разговаривала.
– Это хорошо.
Что в этом хорошего, я не спросил, продолжал изображать сломленного жизнью и обстоятельствами мещанина. Мы молча простояли пять минут, наконец вернулся лакей, и сказал, обменявшись многозначительным взглядом с тюремщиком:
– Пошли, ждут.
Я вошел в приоткрытую створку двери. За ней оказалась просторная зала, почти без мебели. Только посередине стояло странное устройство – покатая скамья с отверстиями для привязывания рук и ног. Если бы я не слышал разговор о порке плетьми, никогда бы не догадался, для чего это сооружение предназначено. Меня подтолкнули в спину, принудив выйти на середину зала.
– Ложись, – приказал лакей.
– Куда? – сделал вид, что не понял я.
– На скамейку ложись, – повторил он.
– Зачем? – спросил я, не трогаясь с места.
– Ты, малый, не спорь, – вмешался в разговор тюремщик, – слушай, что говорят и исполняй, а то тебе же хуже будет.
Ложиться и дать себя связать я не собирался и, не отвечая, пожал плечами. Приближался «момент истины». Правда, пока ничего опасного для меня не было, всё было впереди.
– Ну, ты, что кобенишься? – почти ласково спросил лакей и подтолкнул меня к скамье. – Тебе говорят, ложись, значит – ложись.
– Не лягу, – коротко ответил я, поворачиваясь к ним. Причем сделал это, как оказалось, вовремя, тюремщик уже замахнулся кулаком, чтобы ударить меня по голове. Я отклонился и встретил его крюком в солнечное сплетение. Он хрюкнул и, лепеча ругательства, согнулся пополам. Тотчас на меня бросился второй. Он был мельче и субтильнее товарища, и быстро сообразив, чем ему грозит столкновение, резво отскочил в сторону.
– Ну, ты, орясина! – разом потеряв вальяжную самоуверенность, воскликнул он, – Ты, того, не балуй! Лягай, где велели, и смотри у меня!
Я сделал движение в его сторону, и он испуганно отпрыгнул к стене.
– Сейчас придет его превосходительство, тебе мало не покажется! Лучше покорись, а то до смерти запорют!
Тюремщик начал приходить в себя Он, матерно ругаясь, пошел на меня, по-медвежьи сгорбившись, широко расставив локти и сжав кулаки. Я ждал его на месте, имея в поле зрения и стоящего за спиной немного осмелевшего лакея.
– Убью, падаль! – скрипел, широко разевая рот тюремщик. – До смерти забью!
Я не двигался, спокойно ждал, когда он подойдет ближе. Однако герой лезть на кулак не спешил, он остановился в полутора шагах и смотрел мне в глаза, ожидая увидеть в них страх и растерянность. Однако чего там не было, того не было. Этих клоунов я не боялся.
Тюремщик немного смешался, мой переход от сломленности к агрессии был слишком быстрым, и он не знал, что делать.
– Но, ты! – на всякий случай припугнул он меня и погрозил кулаком. – Смотри у меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42