Для этой цели мне нужен был пиар, пусть даже черный.
Умывшись, я сразу пошел в трапезную. Народа там еще не было, видимо, слуги и охрана приходил позже и до завтрака я успел сторговать у стряпухи кусок холста, завернуть в него свой ятаган.
Утренний завтрак оказался вполне спартанским: подовый хлеб с квасом. Правда, хлеб был еще теплый, утренней выпечки и очень вкусный. Пока я сидел за столом, начали собираться местные «кормленцы», наконец гурьбой пришли стрельцы. Троица, во главе со Степой, уселась вокруг меня: десятник напротив, а подбитый глаз и третий, угрястый альбинос, по бокам. Видимо, так они меня хотели напугать. Десятник в упор уставился на меня мрачным взглядом и молча катал по столу хлебные шарики. Я, не обращая на него внимания, спокойно пил квас. Наконец Степану надоело молчать и громко, так что все разом замолчали, он спросил:
– Так отдашь саблю или нет?
Вариантов ответа было несколько, от уклончивого до резкого отказа, я выбрал самый грубый и непристойный, сложил пальцы в кукиш и поднес его через стол к носу десятника. Он невольно отшатнулся. Жест был такой оскорбительный, что остаться без самого скорого и сурового возмездия не мог. Сделал я это вполне осознанно. Теперь у десятника не было возможности натравливать на меня своих шестерок, нужно было самому бороться за честь и подтверждение лидерства. Когда у него прошел первый шок, глаза угрожающе сузились, и в них вспыхнула холодная ярость. Не вставая, он схватился было за эфес сабли, но тут же расслабился и хищно усмехнулся одними губами.
– Ладно, я тебя предупредил, – негромко, без учета моей глухоты, сказал он. – Теперь пеняй на себя.
Я согласно кивнул, не торопясь, допил квас, встал и, отодвинув ошарашенных помощников Степана, вышел наружу. Троица, а за ними все, кто был в этот момент в трапезной, последовали за мной. Во дворе я постоял, демонстративно разглядывая облака и, не обращая внимания на эскорт, пошел на задворки усадьбы Теперь я напоминал гуся, за которым клином следует вся стая. В укромном месте между двумя сараями, возле дальнего тына усадьбы, я круто повернулся к провожатым. Все замерли на своих местах.
Теперь слово было за стрельцом. Он отделился от двух десятков свидетелей, и пошел на меня. Я стоял на месте, туповато удивляясь, откуда вдруг здесь взялось столько народа.
– Ты, ты! – прошипел десятник, трясясь от злобы – Мне кукиш! Молись, смерд, пришел твой последний час!
Такие угрозы меня давно уже не пугали, так что я сделал вид, что не понял:
– Я же тебе сказал, что ятаган продавать не буду, – сказал я, – и нечего за мной ходить!
– Продавать! – закричал он, обнажая саблю. – Я тебе уши сейчас отрублю!
Десятник, чтобы деморализовать и нагнать страху сделал возле моего лица несколько изящных движений клинком, видимо, ожидая, что я впаду в панику. Только теперь, наконец, я понял, что он собирается делать, и простодушно спросил:
– Никак ты, стрелец, подраться хочешь? А тебе не боязно?
– Мне тебя бояться! – закричал он. – Да я тебя, я тебя! – зарычал он, после чего еще минуту ругался, осыпая меня самыми последними, но от этого не менее популярными в русском языке словами. Выпустив лишний пар, Степан сосредоточился на предстоящей атаке и предупредил:
– Ну, теперь держись, смерд!
Пока он разорялся, я развернул ятаган и, не сходя с места, ждал начала боя. Зрители, захваченные предстоящим зрелищем, начали подтягиваться и обступили нас кольцом. Их симпатии были, увы, не на моей стороне.
– Давай, Степа! Руби его! – кричали не только стрельцы, но и «штатские».
Десятник, однако, нападать не спешил. С мозгами у него, видимо, было все в порядке, и мое индифферентное отношение к предстоящему бою его заметно озадачило. Думаю, что внезапное исчезновение телохранителей дьяка и мое появление не прошло для него незамеченным. Лезть на рожон он явно не хотел. Поэтому заплясал передо мной со своей саблей, пытаясь уже если не напутать, то хотя бы смутить. Пришлось его подзадорить:
– Ну, что, начнем? – громко, чтобы все слышали, спросил я. – Давай быстрее, а то у меня еще много других дел.
Попранная гордость и уязвленное самолюбие – весьма тонкие материи. Частенько они стоят дороже самой жизни. Однако стрелец был не из таковских, он внутренне дрогнул, в его глазах пропала уверенность в себе, и он не знал, что делать. Однако загнанный в угол своим собственным поведение, десятник, чтобы не потерять лицо, пытался преодолеть инстинкт самосохранения. Уже по тому, как он держал саблю, было видно, что особых талантов в фехтовании у него нет. Впрочем, в это время сабельные бои на Руси были еще не в чести. Это отмечали и приезжие иностранцы. Почти все, признавая необыкновенную храбрость и выносливость русских воинов, в тактическом мастерстве им отказывали.
Мой стрелец, кажется, не владел ни тем, ни другим качеством. Мне начало казаться, что из него начал постепенно выходить воздух. Десятник как бы съеживался, плечи его опустились, наконец, он опустил саблю, повернулся ко мне спиной и вышел через расступившееся кольцо зрителей:
– Скажи спасибо, что я не хочу руки от тебя марать! Не будь ты убогим, я бы тебе задал! – громко сказал он, обращаясь не столько ко мне, сколько к зрителям. – Смотри, больше мне на пути не попадайся!
В ответ на его трусливое бегство свидетели его победы, радостно захохотали. Сначала я решил, что смеются над стрельцом, но тут же понял, что не над ним, надо мной. На такой исход поединка я никак не рассчитывал. Мало того, что моя пиар-акция позорно провалилась, получалось, что меня еще простили за убогость. Теперь уже разозлился я.
– А ну, стой! – крикнул я вдогонку стрельцу. – Стой, холоп, или хуже будет!
Однако десятник только ускорил шаг. Зрители, как мне показалось, от ловкого хода стрельца пришли в полный восторг и держались за животы, давясь от смеха.
– Эй, глухой, как он тебя! Попутал и сбежал! – стукнул меня по плечу парень с подбитым глазом. – Ты смотри, с нашим Степаном не шути, он не тебе чета – голова!
Мне показалось, что в этом утверждении действительно есть рациональное зерно. Я бы так, как он, сделать никогда не смог, даже окажись передо мной не один, а десять противников. Эта мысль, как ни странно, урезонила взвившуюся гордыню. Я снисходительно ткнул жертву ночного грабежа пальцем в живот и не торопясь, начал заворачивать ятаган в холстину.
Народ, так и не дождавшийся интересного зрелища, начал неторопливо разбредаться в разные стороны, только тройка самых тупых или упорных осталась между сараями, то ли в ожидании продолжения поединка, то ли собираясь без свидетелей и помех обсудить случившееся
Я, между тем, зажал свой ятаган под мышкой и пошел в сторону большого дома. Когда поблизости никого не осталось, меня догнал Алексашка. Выглядел он встревоженным.
– Алеша, погоди, – попросил он.
Я остановился, ожидая, что он скажет Парень воровато огляделся по сторонам и укоризненно покачал головой:
– Зря ты так с дядей Степаном, он тебе этого вовек не простит…
– А что мне нужно было ему поклониться в ножки и саблю просто так отдать? – спросил я, не зная как объяснить простому, наивному человеку причины, побудившие меня ввязаться в склоку.
Алексашка был проще меня, наверное, глупее и от этого чище, нравственнее и, возможно, рациональнее. Действительно, что кроме обычного самолюбия и нежелания расстаться с ценной собственностью, побудило меня вступить в конфронтацию с совершенно не важным мне человеком? Тем более что даже в случае нашего поединка, убивать я его не собирался, максимум разоружить, и тем, возвысив себя, унизить перед случайными зрителями. Обычное суетное самолюбие!
– Дядя Степан – плохой человек, – грустно сказал Алексашка, – живет не по совести. Он теперь просто так от тебя не отстанет.
– Ничего, Саша, как-нибудь справлюсь. Спасибо что предупредил.
– Ну, я пойду? – просительно сказал парень, кося по сторонам тревожным взглядом.
– Иди, – кивнул я, благодарно улыбнулся и пролез через пролом в плетне на первый двор.
Сидящая в заточении похищенная красавица еще со вчерашнего дня, когда о ней рассказал Алексашка, будоражила воображение. Очень все это выглядело таинственно и романтично. Притом слишком давно я не видел интересных женщин, тем более теремных красавиц, чтобы пропустить мимо ушей такую интересную подробность жизни коварного дьяка. В конце концов, почему разоблачение взяточника, обкрадывающего царскую казну, важнее спасения живого человека, к тому же… Я представил, как может выглядеть такая жертва произвола и тут же задрал голову, вглядываясь в узкие стрельчатые окна терема.
Увы, ничего похожего на нежное личико с заплаканными глазками, там не мелькнуло. Терем был относительно невысокий, хотя и выше остальных зданий комплекса. Окна его находились над землей метрах в семи-восьми, так что будь в них нормальные стекла, рассмотреть красавицу не составило бы труда. К сожалению, до изготовления прозрачных оконных стекол наши предки еще не додумались. Стекла были толстые, мутные, разве что пропускающие свет. Потому мне осталось уповать только на свое воспаленное воображение.
– Эй, ты, – неожиданно окликнул меня стрелец в полной форме с фирменным бердышом, выходя из-за утла белокаменной подклети, – тебе чего здесь нужно?
Он был одним из свидетелей недавней несостоявшейся дуэли, видимо, держал сторону своего десятника и смотрел на меня враждебно.
– А тебе что за дело? – спросил я, подходя к нему вплотную. – Ты кто такой, чтобы меня спрашивать?!
– Нельзя здесь гулять, иди в другое место, – сразу сбавляя обороты, сказал стрелец. – Боярин не велит сюда ходить.
– Ладно, – без спора согласился я, – ты не знаешь, случаем, где здесь можно выпить достать?
– А деньги есть? – тотчас переменил тон часовой.
Я выудил из кармана несколько мелких серебряных монет и подкинул их на ладони. В голубых глазах стража мелькнула нежданная радость. Он воровато осмотрелся по сторонам и сунул мне в руку свой бердыш.
– Постоишь за меня, я мигом сбегаю?
– Постою – согласился я.
– Закуску брать?
– Конечно, возьми.
Парень ловко пересыпал монеты из моей ладони в свою.
– Иди вон туда, – показал он на нишу в высоком двухметровом фундаменте, – стой и не высовывайся.
Я еще не успел заступить на пост, как часового и след простыл.
От нечего делать я начал рассматривать бердыш. Он, на мой взгляд, не выдерживал никакой критики: сталь была низкосортная, видимо с большим содержанием углерода, чем напоминала обычный дешевый чугун; ковка грубая, а сам топор тупой. Таким оружием много не навоюешь.
Я привалился плечом к камню подклета. Вокруг было тихо, спокойно, даже как-то сонно. Видимо главная жизнь поместья протекала на хозяйственном дворе и внутри дома. Однако и оттуда не доносилось ни одного звука. Мой посланец отсутствовал уже минут десять. Мне надоело охранять стену, я прислонил бердыш к стене и присел на корточки. Стоять на часах мне определенно не нравилось. Вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. Пришлось вскакивать и секиру брать на караул. Однако тревога оказалась ложной, это возвращался новый приятель. Его красный кафтан на животе заманчиво оттопыривался, и он бережно поддерживал руками свое приятое бремя.
– Достал! – радостно сообщил он, втискиваясь ко мне в сторожевую нишу. – У тетки Агафьи купил. Она горячее вино здесь лучше всех курит. Скоромным закусывать будешь?
– Буду, – ответил я. – Прихватил, из чего пить?
– Это у нас всегда с собой, – успокоил он, расстегнул на груди свой красный кафтан и вытащил плоскую кожаную флягу впечатляющего объема. – Подержи, я сейчас достану закуску. Вот это пирог с зайчатиной, а это свиная нога.
Идея напиться возникла у меня совершенно спонтанно. Вся мутная, неприкаянная жизнь последнего времени требовала хоть какой-то разрядки. Одна мысль, что весь этот долгий день мне будет некуда приткнуться и придется постоянно общаться со стрельцами и холопами, нагоняла тоску. Водка сулила хоть какую-то временную радость. Тем более что нужно было налаживать контакт с новыми товарищами, а совместное пьянство извека было самым проверенным и надежным катализатором дружеских отношений.
Глава 9
Дружба со стрельцом по имени Захар Цибин разрасталась, как снежный ком. Через час мы уже хлопали друг друга по плечу, через два обнимались. Когда содержимое фляги подходило к концу, стрелец Захар понял, кто у него лучший и единственный друг.
– Все они гады ползучие. Никому не верь – все равно обманут! – говорил он мне, нравоучительно двигая перед носом пальцем. – Одному мне верь, я тебя сразу полюбил, как брата.
– Тебе верю, как родному, – в свою очередь клялся я ему в вечной дружбе. – И я тебя сразу приметил. Вот, думаю, кто человек!
– Да, я человек! – сразу согласился он. – А они – гады ползучие. Скоромное в Великий пост жрут, нет, ты такое представляешь? Захочу попу скажу, он их проклянет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Умывшись, я сразу пошел в трапезную. Народа там еще не было, видимо, слуги и охрана приходил позже и до завтрака я успел сторговать у стряпухи кусок холста, завернуть в него свой ятаган.
Утренний завтрак оказался вполне спартанским: подовый хлеб с квасом. Правда, хлеб был еще теплый, утренней выпечки и очень вкусный. Пока я сидел за столом, начали собираться местные «кормленцы», наконец гурьбой пришли стрельцы. Троица, во главе со Степой, уселась вокруг меня: десятник напротив, а подбитый глаз и третий, угрястый альбинос, по бокам. Видимо, так они меня хотели напугать. Десятник в упор уставился на меня мрачным взглядом и молча катал по столу хлебные шарики. Я, не обращая на него внимания, спокойно пил квас. Наконец Степану надоело молчать и громко, так что все разом замолчали, он спросил:
– Так отдашь саблю или нет?
Вариантов ответа было несколько, от уклончивого до резкого отказа, я выбрал самый грубый и непристойный, сложил пальцы в кукиш и поднес его через стол к носу десятника. Он невольно отшатнулся. Жест был такой оскорбительный, что остаться без самого скорого и сурового возмездия не мог. Сделал я это вполне осознанно. Теперь у десятника не было возможности натравливать на меня своих шестерок, нужно было самому бороться за честь и подтверждение лидерства. Когда у него прошел первый шок, глаза угрожающе сузились, и в них вспыхнула холодная ярость. Не вставая, он схватился было за эфес сабли, но тут же расслабился и хищно усмехнулся одними губами.
– Ладно, я тебя предупредил, – негромко, без учета моей глухоты, сказал он. – Теперь пеняй на себя.
Я согласно кивнул, не торопясь, допил квас, встал и, отодвинув ошарашенных помощников Степана, вышел наружу. Троица, а за ними все, кто был в этот момент в трапезной, последовали за мной. Во дворе я постоял, демонстративно разглядывая облака и, не обращая внимания на эскорт, пошел на задворки усадьбы Теперь я напоминал гуся, за которым клином следует вся стая. В укромном месте между двумя сараями, возле дальнего тына усадьбы, я круто повернулся к провожатым. Все замерли на своих местах.
Теперь слово было за стрельцом. Он отделился от двух десятков свидетелей, и пошел на меня. Я стоял на месте, туповато удивляясь, откуда вдруг здесь взялось столько народа.
– Ты, ты! – прошипел десятник, трясясь от злобы – Мне кукиш! Молись, смерд, пришел твой последний час!
Такие угрозы меня давно уже не пугали, так что я сделал вид, что не понял:
– Я же тебе сказал, что ятаган продавать не буду, – сказал я, – и нечего за мной ходить!
– Продавать! – закричал он, обнажая саблю. – Я тебе уши сейчас отрублю!
Десятник, чтобы деморализовать и нагнать страху сделал возле моего лица несколько изящных движений клинком, видимо, ожидая, что я впаду в панику. Только теперь, наконец, я понял, что он собирается делать, и простодушно спросил:
– Никак ты, стрелец, подраться хочешь? А тебе не боязно?
– Мне тебя бояться! – закричал он. – Да я тебя, я тебя! – зарычал он, после чего еще минуту ругался, осыпая меня самыми последними, но от этого не менее популярными в русском языке словами. Выпустив лишний пар, Степан сосредоточился на предстоящей атаке и предупредил:
– Ну, теперь держись, смерд!
Пока он разорялся, я развернул ятаган и, не сходя с места, ждал начала боя. Зрители, захваченные предстоящим зрелищем, начали подтягиваться и обступили нас кольцом. Их симпатии были, увы, не на моей стороне.
– Давай, Степа! Руби его! – кричали не только стрельцы, но и «штатские».
Десятник, однако, нападать не спешил. С мозгами у него, видимо, было все в порядке, и мое индифферентное отношение к предстоящему бою его заметно озадачило. Думаю, что внезапное исчезновение телохранителей дьяка и мое появление не прошло для него незамеченным. Лезть на рожон он явно не хотел. Поэтому заплясал передо мной со своей саблей, пытаясь уже если не напутать, то хотя бы смутить. Пришлось его подзадорить:
– Ну, что, начнем? – громко, чтобы все слышали, спросил я. – Давай быстрее, а то у меня еще много других дел.
Попранная гордость и уязвленное самолюбие – весьма тонкие материи. Частенько они стоят дороже самой жизни. Однако стрелец был не из таковских, он внутренне дрогнул, в его глазах пропала уверенность в себе, и он не знал, что делать. Однако загнанный в угол своим собственным поведение, десятник, чтобы не потерять лицо, пытался преодолеть инстинкт самосохранения. Уже по тому, как он держал саблю, было видно, что особых талантов в фехтовании у него нет. Впрочем, в это время сабельные бои на Руси были еще не в чести. Это отмечали и приезжие иностранцы. Почти все, признавая необыкновенную храбрость и выносливость русских воинов, в тактическом мастерстве им отказывали.
Мой стрелец, кажется, не владел ни тем, ни другим качеством. Мне начало казаться, что из него начал постепенно выходить воздух. Десятник как бы съеживался, плечи его опустились, наконец, он опустил саблю, повернулся ко мне спиной и вышел через расступившееся кольцо зрителей:
– Скажи спасибо, что я не хочу руки от тебя марать! Не будь ты убогим, я бы тебе задал! – громко сказал он, обращаясь не столько ко мне, сколько к зрителям. – Смотри, больше мне на пути не попадайся!
В ответ на его трусливое бегство свидетели его победы, радостно захохотали. Сначала я решил, что смеются над стрельцом, но тут же понял, что не над ним, надо мной. На такой исход поединка я никак не рассчитывал. Мало того, что моя пиар-акция позорно провалилась, получалось, что меня еще простили за убогость. Теперь уже разозлился я.
– А ну, стой! – крикнул я вдогонку стрельцу. – Стой, холоп, или хуже будет!
Однако десятник только ускорил шаг. Зрители, как мне показалось, от ловкого хода стрельца пришли в полный восторг и держались за животы, давясь от смеха.
– Эй, глухой, как он тебя! Попутал и сбежал! – стукнул меня по плечу парень с подбитым глазом. – Ты смотри, с нашим Степаном не шути, он не тебе чета – голова!
Мне показалось, что в этом утверждении действительно есть рациональное зерно. Я бы так, как он, сделать никогда не смог, даже окажись передо мной не один, а десять противников. Эта мысль, как ни странно, урезонила взвившуюся гордыню. Я снисходительно ткнул жертву ночного грабежа пальцем в живот и не торопясь, начал заворачивать ятаган в холстину.
Народ, так и не дождавшийся интересного зрелища, начал неторопливо разбредаться в разные стороны, только тройка самых тупых или упорных осталась между сараями, то ли в ожидании продолжения поединка, то ли собираясь без свидетелей и помех обсудить случившееся
Я, между тем, зажал свой ятаган под мышкой и пошел в сторону большого дома. Когда поблизости никого не осталось, меня догнал Алексашка. Выглядел он встревоженным.
– Алеша, погоди, – попросил он.
Я остановился, ожидая, что он скажет Парень воровато огляделся по сторонам и укоризненно покачал головой:
– Зря ты так с дядей Степаном, он тебе этого вовек не простит…
– А что мне нужно было ему поклониться в ножки и саблю просто так отдать? – спросил я, не зная как объяснить простому, наивному человеку причины, побудившие меня ввязаться в склоку.
Алексашка был проще меня, наверное, глупее и от этого чище, нравственнее и, возможно, рациональнее. Действительно, что кроме обычного самолюбия и нежелания расстаться с ценной собственностью, побудило меня вступить в конфронтацию с совершенно не важным мне человеком? Тем более что даже в случае нашего поединка, убивать я его не собирался, максимум разоружить, и тем, возвысив себя, унизить перед случайными зрителями. Обычное суетное самолюбие!
– Дядя Степан – плохой человек, – грустно сказал Алексашка, – живет не по совести. Он теперь просто так от тебя не отстанет.
– Ничего, Саша, как-нибудь справлюсь. Спасибо что предупредил.
– Ну, я пойду? – просительно сказал парень, кося по сторонам тревожным взглядом.
– Иди, – кивнул я, благодарно улыбнулся и пролез через пролом в плетне на первый двор.
Сидящая в заточении похищенная красавица еще со вчерашнего дня, когда о ней рассказал Алексашка, будоражила воображение. Очень все это выглядело таинственно и романтично. Притом слишком давно я не видел интересных женщин, тем более теремных красавиц, чтобы пропустить мимо ушей такую интересную подробность жизни коварного дьяка. В конце концов, почему разоблачение взяточника, обкрадывающего царскую казну, важнее спасения живого человека, к тому же… Я представил, как может выглядеть такая жертва произвола и тут же задрал голову, вглядываясь в узкие стрельчатые окна терема.
Увы, ничего похожего на нежное личико с заплаканными глазками, там не мелькнуло. Терем был относительно невысокий, хотя и выше остальных зданий комплекса. Окна его находились над землей метрах в семи-восьми, так что будь в них нормальные стекла, рассмотреть красавицу не составило бы труда. К сожалению, до изготовления прозрачных оконных стекол наши предки еще не додумались. Стекла были толстые, мутные, разве что пропускающие свет. Потому мне осталось уповать только на свое воспаленное воображение.
– Эй, ты, – неожиданно окликнул меня стрелец в полной форме с фирменным бердышом, выходя из-за утла белокаменной подклети, – тебе чего здесь нужно?
Он был одним из свидетелей недавней несостоявшейся дуэли, видимо, держал сторону своего десятника и смотрел на меня враждебно.
– А тебе что за дело? – спросил я, подходя к нему вплотную. – Ты кто такой, чтобы меня спрашивать?!
– Нельзя здесь гулять, иди в другое место, – сразу сбавляя обороты, сказал стрелец. – Боярин не велит сюда ходить.
– Ладно, – без спора согласился я, – ты не знаешь, случаем, где здесь можно выпить достать?
– А деньги есть? – тотчас переменил тон часовой.
Я выудил из кармана несколько мелких серебряных монет и подкинул их на ладони. В голубых глазах стража мелькнула нежданная радость. Он воровато осмотрелся по сторонам и сунул мне в руку свой бердыш.
– Постоишь за меня, я мигом сбегаю?
– Постою – согласился я.
– Закуску брать?
– Конечно, возьми.
Парень ловко пересыпал монеты из моей ладони в свою.
– Иди вон туда, – показал он на нишу в высоком двухметровом фундаменте, – стой и не высовывайся.
Я еще не успел заступить на пост, как часового и след простыл.
От нечего делать я начал рассматривать бердыш. Он, на мой взгляд, не выдерживал никакой критики: сталь была низкосортная, видимо с большим содержанием углерода, чем напоминала обычный дешевый чугун; ковка грубая, а сам топор тупой. Таким оружием много не навоюешь.
Я привалился плечом к камню подклета. Вокруг было тихо, спокойно, даже как-то сонно. Видимо главная жизнь поместья протекала на хозяйственном дворе и внутри дома. Однако и оттуда не доносилось ни одного звука. Мой посланец отсутствовал уже минут десять. Мне надоело охранять стену, я прислонил бердыш к стене и присел на корточки. Стоять на часах мне определенно не нравилось. Вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. Пришлось вскакивать и секиру брать на караул. Однако тревога оказалась ложной, это возвращался новый приятель. Его красный кафтан на животе заманчиво оттопыривался, и он бережно поддерживал руками свое приятое бремя.
– Достал! – радостно сообщил он, втискиваясь ко мне в сторожевую нишу. – У тетки Агафьи купил. Она горячее вино здесь лучше всех курит. Скоромным закусывать будешь?
– Буду, – ответил я. – Прихватил, из чего пить?
– Это у нас всегда с собой, – успокоил он, расстегнул на груди свой красный кафтан и вытащил плоскую кожаную флягу впечатляющего объема. – Подержи, я сейчас достану закуску. Вот это пирог с зайчатиной, а это свиная нога.
Идея напиться возникла у меня совершенно спонтанно. Вся мутная, неприкаянная жизнь последнего времени требовала хоть какой-то разрядки. Одна мысль, что весь этот долгий день мне будет некуда приткнуться и придется постоянно общаться со стрельцами и холопами, нагоняла тоску. Водка сулила хоть какую-то временную радость. Тем более что нужно было налаживать контакт с новыми товарищами, а совместное пьянство извека было самым проверенным и надежным катализатором дружеских отношений.
Глава 9
Дружба со стрельцом по имени Захар Цибин разрасталась, как снежный ком. Через час мы уже хлопали друг друга по плечу, через два обнимались. Когда содержимое фляги подходило к концу, стрелец Захар понял, кто у него лучший и единственный друг.
– Все они гады ползучие. Никому не верь – все равно обманут! – говорил он мне, нравоучительно двигая перед носом пальцем. – Одному мне верь, я тебя сразу полюбил, как брата.
– Тебе верю, как родному, – в свою очередь клялся я ему в вечной дружбе. – И я тебя сразу приметил. Вот, думаю, кто человек!
– Да, я человек! – сразу согласился он. – А они – гады ползучие. Скоромное в Великий пост жрут, нет, ты такое представляешь? Захочу попу скажу, он их проклянет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42