То, что сейчас время Великого поста, и верой строжайше запрещается есть скоромное, крестьян нисколько не смутило. Оно и правильно, пост – удовольствие не для голодных.
Пока здесь так бесцеремонно распоряжались моей пищей, я продолжал стоять в двух шагах от костра, наблюдая за гостями. Они сели так плотно, что места возле очага для меня не осталось. Теперь мужики, тесно сгрудившись возле огня, отогревали озябшие ноги и руки. Между собой они тоже не разговаривали, сосредоточенно наслаждались теплом. Чтобы не торчать как бедный родственник у них за спинами, я сел на единственную свою «мебель» – широкую лавку, вернее сказать, полати, служившие мне и кроватью и столом. На меня скосил взгляд один длинный, но ничего не сказал. Остальные продолжали сушить обувь которая вскоре начала распространять удушающие казарменные миазмы. Делали они это сосредоточенно, как важную, ответственную работу. Один Петя временами отвлекаясь от лаптей, еще и помешивал в котелке деревянной ложкой.
– Ну что, скоро будет готово? – не выдержав дразнящих запахов, спросил кашевара мужик с уныло длинным безбородым лицом.
– Только всыпал, куда торопиться, дай ухе свариться.
– Вари скорее, горячее сырым не бывает.
– Скоро уже, пшено только разопреет, – пообещал Петя. – Хлебушек готовьте.
Мужики засуетились, полезли по торбам. На свет появились ломаные куски самого дешевого «пушного» или, как его еще называли, мякинного хлеба, испеченного из плохо очищенного зерна. Похоже было на то, что гости собирали еду «Христа ради». Вслед за хлебом нашлась и баклажка, в которой что-то булькали, и с которой они обращались особенно бережно. Мужики оживились, обулись и начали готовиться к ужину. Стола в избе не было, так что сесть им было никуда. Однако вариант все-таки нашелся:
– Эй, ты, Украина, встань, нам полати нужны, – велел мне длинный. – Петя, Матвей, волоките ее посередь избы. Что ж ты, Украина, даже столом не обзавелся? – с упреком сказал он. – Эх, темнота наша!
Я освободил полати, мужики перетащили их ближе к огню, застелили холщовыми тряпицами и разложили свои припасы. На меня по-прежнему никто не обращал внимания. Бесцеремонность незваных гостий сначала разозлила, но постепенно ирония и чувство юмора возобладали над раздражением, и я с интересом ждал, как будут дальше развиваться события.
Приготовления между тем кончились. Длинный нетерпеливо спросил Федю, готова ли похлебка. Тот очередной раз сделал пробу и чмокнул от удовольствия губами:
– Готово, можно седать.
Он зацепил дужку котелка щепкой и, приплясывая от предстоящего удовольствия, перенес его на полати.
– Ишь, запах-то какой духовитый, небось скусно, давненько мяском не баловались, – радостно потирая руки, сказал Матвей, самый незаметный и молчаливый из мужиков.
– Ну, помолимся Господу и сядем, – распорядился длинный. Он повернулся к пустому, без икон красному углу и перекрестился. Мужики последовали его примеру. После чего вся четверка поклонилась тому же углу и опустилась на колени перед импровизированным столом. Петя разлил жидкость из баклажки по берестяным туескам. Запах сивухи разом наполнил помещение своим неповторимым ароматом. Про меня опять никто не вспомнил. Тогда я решил сам напомнить о своем присутствии:
– А меня почему не приглашаете?
Поднятые «кубки» застыли в воздухе, и ко мне оборотилось четыре пары удивленных глаз. Смотрели так, как будто я сморозил какую-то невообразимую глупость Первым нашелся длинный, он уже зачерпнул ложкой из котелка и, не донеся ее до рта, вразумительно сказал:
– Тебе, Украина, с нами никак не резон сидеть это будет не по чину. Знаешь, как говорят: хлеб да соль а ты рядом постой. Да ты не робей, мы тебе малость ухи оставим, мы люди с понятием.
– Почему вы мне, а не я вам? – удивленно спросил я, вынимая из-за спины заткнутый за пояс припасенный топор.
– Ты это чего, Украина? – растеряно спросил длинный. – Мы к тебе миром, а ты…
– Какой же мир? Вошли не поздоровались, за стол сели не спросились, хлеб-соль не разделили. Нехорошо это, мужики Теперь вы постойте, посмотрите, как я есть буду, – ответил я.
Гости напряглись, ничего не предпринимали, но смотрели угрюмо и с угрозой.
– А ну, встали и пошли к выходу, – сурово сказал я, для наглядности играя топором.
– Да ладно, чего ты, – пошел на уступки длинный, – садись, коли так, мы люди справедливые. Если хочешь есть, садись с нами, товарищем будешь.
– Правда, садись, Украина, – заискивающе пригласил Петя, – в ногах правды нет! Похлебка знатная получилась, я мастак стряпать!
– Вот я и оценю, – приближаясь к «коленопреклоненным» мужикам, сказал я, – а вы пока за дверями постоите, подождете. Мне с вами не по чину за одним столом сидеть!
– Если так, то ладно, мы ничего, – дрогнувшим голосом сказал длинный, торопливо вставая. – Если нами брезгуешь, то тогда конечно, мы не гордые, подождем.
Мужики один за другим встали, прихватили мешки и вслед за предводителем потянулись к выходу.
Только один осмелился погрозить:
– Ты того, смотри! – пробурчал рыжий.
– Ты что-то сказал? – остановил я его и, не дождавшись ответа, распорядился. – Торбы оставьте здесь.
Гости послушно опустили на пол пожитки и торопливо вышли из избы. Никаких угрызений совести или жалости у меня не было. Наглецы, жлобы и хамы того не стоили. Я без удовольствия, только чтобы заглушить голод, поел примитивную, несоленую похлебку. «Пушной» хлеб оказался черствым, кислым и шершавым, мякиной колол язык. Попробовать их сивушное пойло я не решился, не зная, из чего и как гнали эту «водку». Тем более, запах у нее был не для слабонервных.
Дав гостям время остыть, я приветливо пригласил их в избу. Вошли они гурьбой и от порога низко поклонились, потом перекрестились на пустой красный угол. К «столу» не рванули, остались стоять на месте, ожидая приглашения.
– Ладно, садитесь, гости дорогие, угощайтесь.
– Благодарствуйте, – за всю компанию сказал длинный, низко кланяясь. – Хлеб да соль.
Получив разрешение, все вернулись на прежние места и наконец опробовали свое термоядерное зелье, после чего начали по очереди торопливо черпать ложками жижу из похлебки. Получив урок вежливости, бродяги перешли из одной крайности в другую. Теперь меня благодарили за все и так лебезили, что это вызвало не меньшее отвращение, чем первоначальное хамство. Как обычно, и, вероятно, было во все времена, у нас возможны только одни крайности.
Глава 7
Ранняя, дружная весна за считанные дни превратила грунтовые дороги в непролазное грязное месиво, а разлившиеся реки – в непреодолимые препятствия. Пять дней, утопая в жидкой глине, я пытался пробиться к Москве, пока, наконец, окончательно не застрял вблизи города Серпухова перед разлившейся Окой. Река растеклась так широко, вольно и мелко, что даже о лодочной переправе не могла быть и речи. Я устроился в небольшом сельце Лукьяново и нетерпеливо ждал, когда спадет вода.
На Руси царил сухой закон, введенный царем Борисом, что обычно является в нашем отечестве первым признаком надвигающегося государственного переворота. Посему дрянной самогон, сродни тому, который пили мои недавние гости, стоил бешеных денег. Большинству праздного, бродячего народа, кроме пьянства, занять себя было нечем, потому неприкаянные толпы людей самых разных сословий, пробирающиеся по разным надобностям в столицу, развлекали себя как могли. Постоянно перед кабаком, в котором спиртным торговали открыто, но как бы из-под полы, происходили жестокие драки, за которыми с интересом наблюдали жадные до зрелищ любопытные путники.
Жители Лукьяново, привыкшие к подобным катаклизмам, без большой нужды на улицу даже носа не высовывали, а нам, пришлым, приходилось постоянно сталкиваться со всей этой буйной и разгульной вольницей.
Село было переполнено путешественниками. Я с трудом нашел себе временный приют в бедной избе, полной народа, и это еще было за счастье. Однако сидеть целыми днями в курной вонючей горнице было невозможно, и я, если позволяла погода, подолгу гулял за околицей.
В Москву я шел пешком. Купить приличную верховую лошадь нигде, кроме как на городских ярмарках, было невозможно, а крестьянские одры для верховых целей просто не подходили. Впрочем, я пока по поводу своей безлошадности не очень расстраивался. С лошадью было сложно переправляться через реки. Для них нужно было искать мосты или паромные перевозы, которых было мало. Броды для защиты от набегов татар были забиты специальными защитными кольями, так что переправляться можно было только в специально отведенных местах, под надзором стражников и стрельцов. К тому же пеший человек в скромном платье не так привлекал к себе внимание. А избегать интереса к своей персоне у меня были веские причины.
Несмотря на все старания лингвиста Михаила Панфиловича язык начала XVII века я так по настоящему и не освоил. Дело было даже не в запасе слов и правильном построении фраз, а в акценте и интонациях, по которым легко можно опознать иностранца. Этому старичок-лингвист научить меня не мог, так как сам знал архаичный язык только по письменным памятникам, значительно отличавшимся от устной речи. Первое же столкновение с предками вызвало удивление и косые взгляды. Шпиономания, как известно, наша национальная болезнь, ей страдали многие поколения, и попасть под чужую разборку мне не хотелось. Поэтому я решил прикидываться плохо слышащим, что вполне объяснило мой странный выговор.
Одет я был как низший представитель среднего класса, вел себя и держался соответственно. Это принесло свои плоды, пока что моей персоной никто особенно не интересовался. Когда ко мне обращались, я демонстративно поворачивался к говорившему ухом, приставлял ладонь, изображал на лице усиленное внимание и вскоре удостоился оригинальной клички «Глухарь».
Между тем жизнь в Лукьяново шла своим чередом, вода в Оке постепенно спадала, земля начала подсыхать, и через неделю, если не зарядят дожди, старожилы обещали открытие колесного пути на Москву. Утомительное сидение на одном месте меня порядком достало, перспективы на будущее были призрачные, и это отнюдь не улучшало настроения. Жизнь в экстремальных условиях, без минимальных привычных жизненных удобств, оказалась не столько трудной, сколько скучной и грязной. Я злился на все окружающее без веских причин, и несколько раз не без труда избежал пустых ссор.
Материально я был вполне обеспечен. Меня в достатке снабдили серебряными монетами фальшивой чеканки. Часть их была русского производства, монетами неправильной формы, по виду почти самопальными, кроме того, еще была сумма в шесть рублей западными серебряными «иоахимсталерами», в просторечии «ефимками». Это богатство, спрятанное в кожаный мешок, как верига, висело у меня на груди. Тратить деньги я не мог из элементарной осторожности. А сторожиться и сторониться было кого. В селе над всеми нами верховодила и колобродила живописная ватага казаков – остатки банды недавно разбитого атамана Хлопка.
Эти герои после набега на персов за каким-то лядом отправились навестить Москву, и здесь в Лукьяново, как могли, радовались жизни, досаждая своим буйством всем, кто попадался на пути.
Одеты бравые и пьяные хлопцы были в живописные, когда-то роскошные восточные одеяния, правда у большинства рваные и грязные. Они с толком использовали выпавшее для отдыха время и гуляли на всю катушку. Я несколько раз встречался в селе с их оравой, но каждый раз мне удавалось избежать прямого столкновения Делать это было нелегко, так как я выделялся ростом среди остального, в большинстве невысокого народа, и этим, видимо, раздражал казаков Несколько раз они пытались ко мне прицепиться, но на мое счастье, не очень агрессивно.
Однако сколько веревочке не виться, все равно конец будет. Село было небольшим, с одной улицей и несколькими переулками так что столкнуться с веселой компанией казаков мне все-таки пришлось. Как-то после прогулки за околицей я возвращался в свою избу задворками села, как вдруг в переулок высыпала пьяная ватага Миновать их было невозможно, уклониться от встречи поздно, осталось одно – идти, как ни в чем не бывало навстречу Переулок был узкий, грязный, теснящийся между двух глухих частоколов Казаки были возбуждены, громко перекликались, и кривлялись друг перед другом. Это, впрочем, было их обычным состоянием. Живописная группа поравнялась со мной. Один из них нес за задние ноги окровавленного поросенка. Видимо хлопцы до нашей встречи занимались заготовкой продовольствия к ночной гулянке и ограбили чье-то крестьянское подворье. Было их шесть человек, и чувствовали они себя непобедимыми воинами, опьяненными водкой и запахом пролитой поросячьей крови.
Я смиренно прижался к плетню, пропуская их мимо себя, но героев персидского похода такое смирение не устроило, им еще захотелось и покуражиться над беззащитным инвалидом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Пока здесь так бесцеремонно распоряжались моей пищей, я продолжал стоять в двух шагах от костра, наблюдая за гостями. Они сели так плотно, что места возле очага для меня не осталось. Теперь мужики, тесно сгрудившись возле огня, отогревали озябшие ноги и руки. Между собой они тоже не разговаривали, сосредоточенно наслаждались теплом. Чтобы не торчать как бедный родственник у них за спинами, я сел на единственную свою «мебель» – широкую лавку, вернее сказать, полати, служившие мне и кроватью и столом. На меня скосил взгляд один длинный, но ничего не сказал. Остальные продолжали сушить обувь которая вскоре начала распространять удушающие казарменные миазмы. Делали они это сосредоточенно, как важную, ответственную работу. Один Петя временами отвлекаясь от лаптей, еще и помешивал в котелке деревянной ложкой.
– Ну что, скоро будет готово? – не выдержав дразнящих запахов, спросил кашевара мужик с уныло длинным безбородым лицом.
– Только всыпал, куда торопиться, дай ухе свариться.
– Вари скорее, горячее сырым не бывает.
– Скоро уже, пшено только разопреет, – пообещал Петя. – Хлебушек готовьте.
Мужики засуетились, полезли по торбам. На свет появились ломаные куски самого дешевого «пушного» или, как его еще называли, мякинного хлеба, испеченного из плохо очищенного зерна. Похоже было на то, что гости собирали еду «Христа ради». Вслед за хлебом нашлась и баклажка, в которой что-то булькали, и с которой они обращались особенно бережно. Мужики оживились, обулись и начали готовиться к ужину. Стола в избе не было, так что сесть им было никуда. Однако вариант все-таки нашелся:
– Эй, ты, Украина, встань, нам полати нужны, – велел мне длинный. – Петя, Матвей, волоките ее посередь избы. Что ж ты, Украина, даже столом не обзавелся? – с упреком сказал он. – Эх, темнота наша!
Я освободил полати, мужики перетащили их ближе к огню, застелили холщовыми тряпицами и разложили свои припасы. На меня по-прежнему никто не обращал внимания. Бесцеремонность незваных гостий сначала разозлила, но постепенно ирония и чувство юмора возобладали над раздражением, и я с интересом ждал, как будут дальше развиваться события.
Приготовления между тем кончились. Длинный нетерпеливо спросил Федю, готова ли похлебка. Тот очередной раз сделал пробу и чмокнул от удовольствия губами:
– Готово, можно седать.
Он зацепил дужку котелка щепкой и, приплясывая от предстоящего удовольствия, перенес его на полати.
– Ишь, запах-то какой духовитый, небось скусно, давненько мяском не баловались, – радостно потирая руки, сказал Матвей, самый незаметный и молчаливый из мужиков.
– Ну, помолимся Господу и сядем, – распорядился длинный. Он повернулся к пустому, без икон красному углу и перекрестился. Мужики последовали его примеру. После чего вся четверка поклонилась тому же углу и опустилась на колени перед импровизированным столом. Петя разлил жидкость из баклажки по берестяным туескам. Запах сивухи разом наполнил помещение своим неповторимым ароматом. Про меня опять никто не вспомнил. Тогда я решил сам напомнить о своем присутствии:
– А меня почему не приглашаете?
Поднятые «кубки» застыли в воздухе, и ко мне оборотилось четыре пары удивленных глаз. Смотрели так, как будто я сморозил какую-то невообразимую глупость Первым нашелся длинный, он уже зачерпнул ложкой из котелка и, не донеся ее до рта, вразумительно сказал:
– Тебе, Украина, с нами никак не резон сидеть это будет не по чину. Знаешь, как говорят: хлеб да соль а ты рядом постой. Да ты не робей, мы тебе малость ухи оставим, мы люди с понятием.
– Почему вы мне, а не я вам? – удивленно спросил я, вынимая из-за спины заткнутый за пояс припасенный топор.
– Ты это чего, Украина? – растеряно спросил длинный. – Мы к тебе миром, а ты…
– Какой же мир? Вошли не поздоровались, за стол сели не спросились, хлеб-соль не разделили. Нехорошо это, мужики Теперь вы постойте, посмотрите, как я есть буду, – ответил я.
Гости напряглись, ничего не предпринимали, но смотрели угрюмо и с угрозой.
– А ну, встали и пошли к выходу, – сурово сказал я, для наглядности играя топором.
– Да ладно, чего ты, – пошел на уступки длинный, – садись, коли так, мы люди справедливые. Если хочешь есть, садись с нами, товарищем будешь.
– Правда, садись, Украина, – заискивающе пригласил Петя, – в ногах правды нет! Похлебка знатная получилась, я мастак стряпать!
– Вот я и оценю, – приближаясь к «коленопреклоненным» мужикам, сказал я, – а вы пока за дверями постоите, подождете. Мне с вами не по чину за одним столом сидеть!
– Если так, то ладно, мы ничего, – дрогнувшим голосом сказал длинный, торопливо вставая. – Если нами брезгуешь, то тогда конечно, мы не гордые, подождем.
Мужики один за другим встали, прихватили мешки и вслед за предводителем потянулись к выходу.
Только один осмелился погрозить:
– Ты того, смотри! – пробурчал рыжий.
– Ты что-то сказал? – остановил я его и, не дождавшись ответа, распорядился. – Торбы оставьте здесь.
Гости послушно опустили на пол пожитки и торопливо вышли из избы. Никаких угрызений совести или жалости у меня не было. Наглецы, жлобы и хамы того не стоили. Я без удовольствия, только чтобы заглушить голод, поел примитивную, несоленую похлебку. «Пушной» хлеб оказался черствым, кислым и шершавым, мякиной колол язык. Попробовать их сивушное пойло я не решился, не зная, из чего и как гнали эту «водку». Тем более, запах у нее был не для слабонервных.
Дав гостям время остыть, я приветливо пригласил их в избу. Вошли они гурьбой и от порога низко поклонились, потом перекрестились на пустой красный угол. К «столу» не рванули, остались стоять на месте, ожидая приглашения.
– Ладно, садитесь, гости дорогие, угощайтесь.
– Благодарствуйте, – за всю компанию сказал длинный, низко кланяясь. – Хлеб да соль.
Получив разрешение, все вернулись на прежние места и наконец опробовали свое термоядерное зелье, после чего начали по очереди торопливо черпать ложками жижу из похлебки. Получив урок вежливости, бродяги перешли из одной крайности в другую. Теперь меня благодарили за все и так лебезили, что это вызвало не меньшее отвращение, чем первоначальное хамство. Как обычно, и, вероятно, было во все времена, у нас возможны только одни крайности.
Глава 7
Ранняя, дружная весна за считанные дни превратила грунтовые дороги в непролазное грязное месиво, а разлившиеся реки – в непреодолимые препятствия. Пять дней, утопая в жидкой глине, я пытался пробиться к Москве, пока, наконец, окончательно не застрял вблизи города Серпухова перед разлившейся Окой. Река растеклась так широко, вольно и мелко, что даже о лодочной переправе не могла быть и речи. Я устроился в небольшом сельце Лукьяново и нетерпеливо ждал, когда спадет вода.
На Руси царил сухой закон, введенный царем Борисом, что обычно является в нашем отечестве первым признаком надвигающегося государственного переворота. Посему дрянной самогон, сродни тому, который пили мои недавние гости, стоил бешеных денег. Большинству праздного, бродячего народа, кроме пьянства, занять себя было нечем, потому неприкаянные толпы людей самых разных сословий, пробирающиеся по разным надобностям в столицу, развлекали себя как могли. Постоянно перед кабаком, в котором спиртным торговали открыто, но как бы из-под полы, происходили жестокие драки, за которыми с интересом наблюдали жадные до зрелищ любопытные путники.
Жители Лукьяново, привыкшие к подобным катаклизмам, без большой нужды на улицу даже носа не высовывали, а нам, пришлым, приходилось постоянно сталкиваться со всей этой буйной и разгульной вольницей.
Село было переполнено путешественниками. Я с трудом нашел себе временный приют в бедной избе, полной народа, и это еще было за счастье. Однако сидеть целыми днями в курной вонючей горнице было невозможно, и я, если позволяла погода, подолгу гулял за околицей.
В Москву я шел пешком. Купить приличную верховую лошадь нигде, кроме как на городских ярмарках, было невозможно, а крестьянские одры для верховых целей просто не подходили. Впрочем, я пока по поводу своей безлошадности не очень расстраивался. С лошадью было сложно переправляться через реки. Для них нужно было искать мосты или паромные перевозы, которых было мало. Броды для защиты от набегов татар были забиты специальными защитными кольями, так что переправляться можно было только в специально отведенных местах, под надзором стражников и стрельцов. К тому же пеший человек в скромном платье не так привлекал к себе внимание. А избегать интереса к своей персоне у меня были веские причины.
Несмотря на все старания лингвиста Михаила Панфиловича язык начала XVII века я так по настоящему и не освоил. Дело было даже не в запасе слов и правильном построении фраз, а в акценте и интонациях, по которым легко можно опознать иностранца. Этому старичок-лингвист научить меня не мог, так как сам знал архаичный язык только по письменным памятникам, значительно отличавшимся от устной речи. Первое же столкновение с предками вызвало удивление и косые взгляды. Шпиономания, как известно, наша национальная болезнь, ей страдали многие поколения, и попасть под чужую разборку мне не хотелось. Поэтому я решил прикидываться плохо слышащим, что вполне объяснило мой странный выговор.
Одет я был как низший представитель среднего класса, вел себя и держался соответственно. Это принесло свои плоды, пока что моей персоной никто особенно не интересовался. Когда ко мне обращались, я демонстративно поворачивался к говорившему ухом, приставлял ладонь, изображал на лице усиленное внимание и вскоре удостоился оригинальной клички «Глухарь».
Между тем жизнь в Лукьяново шла своим чередом, вода в Оке постепенно спадала, земля начала подсыхать, и через неделю, если не зарядят дожди, старожилы обещали открытие колесного пути на Москву. Утомительное сидение на одном месте меня порядком достало, перспективы на будущее были призрачные, и это отнюдь не улучшало настроения. Жизнь в экстремальных условиях, без минимальных привычных жизненных удобств, оказалась не столько трудной, сколько скучной и грязной. Я злился на все окружающее без веских причин, и несколько раз не без труда избежал пустых ссор.
Материально я был вполне обеспечен. Меня в достатке снабдили серебряными монетами фальшивой чеканки. Часть их была русского производства, монетами неправильной формы, по виду почти самопальными, кроме того, еще была сумма в шесть рублей западными серебряными «иоахимсталерами», в просторечии «ефимками». Это богатство, спрятанное в кожаный мешок, как верига, висело у меня на груди. Тратить деньги я не мог из элементарной осторожности. А сторожиться и сторониться было кого. В селе над всеми нами верховодила и колобродила живописная ватага казаков – остатки банды недавно разбитого атамана Хлопка.
Эти герои после набега на персов за каким-то лядом отправились навестить Москву, и здесь в Лукьяново, как могли, радовались жизни, досаждая своим буйством всем, кто попадался на пути.
Одеты бравые и пьяные хлопцы были в живописные, когда-то роскошные восточные одеяния, правда у большинства рваные и грязные. Они с толком использовали выпавшее для отдыха время и гуляли на всю катушку. Я несколько раз встречался в селе с их оравой, но каждый раз мне удавалось избежать прямого столкновения Делать это было нелегко, так как я выделялся ростом среди остального, в большинстве невысокого народа, и этим, видимо, раздражал казаков Несколько раз они пытались ко мне прицепиться, но на мое счастье, не очень агрессивно.
Однако сколько веревочке не виться, все равно конец будет. Село было небольшим, с одной улицей и несколькими переулками так что столкнуться с веселой компанией казаков мне все-таки пришлось. Как-то после прогулки за околицей я возвращался в свою избу задворками села, как вдруг в переулок высыпала пьяная ватага Миновать их было невозможно, уклониться от встречи поздно, осталось одно – идти, как ни в чем не бывало навстречу Переулок был узкий, грязный, теснящийся между двух глухих частоколов Казаки были возбуждены, громко перекликались, и кривлялись друг перед другом. Это, впрочем, было их обычным состоянием. Живописная группа поравнялась со мной. Один из них нес за задние ноги окровавленного поросенка. Видимо хлопцы до нашей встречи занимались заготовкой продовольствия к ночной гулянке и ограбили чье-то крестьянское подворье. Было их шесть человек, и чувствовали они себя непобедимыми воинами, опьяненными водкой и запахом пролитой поросячьей крови.
Я смиренно прижался к плетню, пропуская их мимо себя, но героев персидского похода такое смирение не устроило, им еще захотелось и покуражиться над беззащитным инвалидом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42