Был он лет сорока с небольшим, с сивой уже бородой и добрыми простецкими глазами. – Чай будешь?
– Буду, но денег у меня нет, – отстучал я зубами.
– Сказал бы, у кого они есть, я бы в ножки тому поклонился. Половой! – позвал он замызганного парня в сером фартуке и с расчесанными на прямой пробор блестящими то ли от лампадного масла, то ли от брильянтина прилизанными волосами, – Подай человеку стакан и чайник принеси.
Официант пренебрежительно нас осмотрел и лениво пошел к стойке,
– Смотрю я на тебя, – обратился ко мне благодетель, – и не пойму, из каковских ты будешь сословий. На благородие не похож, на мастерового тожеть, может, из священных?
– Лекарь я, – не задумываясь, использовал я свою всегдашнюю отговорку. – Людей лечу.
– Это дело хорошее, – похвалил мужик, – а кто же тебя в таком виде на мороз выгнал?
Ответить я не успел, половой принес мутный стеклянный стакан и чайник. Мой спаситель порылся в кармане и расплатился с ним двумя копейками. Я налил в стакан слегка закрашенную чаем горячую воду. Тепло начало делать свое дело, и я почувствовал едва ли не опьянение, тело постепенно отходило, но внутри меня продолжало колотить,
– Куда ж ты теперь? – спросил мужик, забыв свой первый вопрос и с удовольствием мецената наблюдая, как я поглощаю горячую воду.
– Устроюсь как-нибудь, – ответил я, – нам бы ночь простоять, да день продержаться.
«Загадочная» фраза ввела собеседника в задумчивость. Он плеснул себе кипятка из свежего чайника, выпил, мелко отхлебывая, половину стакана, отер пот чистой тряпицей. После чего спросил, внимательно заглядывая в глаза:
– А ты хороший лекарь?
– Хороший, – коротко ответил я,
– А возьмешься полечить мужичка? Наш он, деревенский, тожеть на извозе, ломовик, да вот занедужил, того и глядишь, помрет.
– Возьмусь. А что с ним?
– Так кто ж его знает, болеет, и все. Может, родимчик или еще что.
– Родимчик бывает только у беременных и младенцев.
– Значит, какая другая болесть. Внутренность нам незнакомое. Мы ведь не просто так, а по крестьянской части, а зимой по извозчичьей. Вот спроси ты меня про лошадь или соху, я тебе отвечу, а так, чего у кого внутри, нам неведомо.
– Ладно, давай посмотрим, чем болен ваш крестьянин. Далеко вы живете?
– Мы-то? Да не так чтобы очень, в нумерах на Толмачевке.
– Хорошо, сейчас согреюсь, и можно идти, – сказал я, радуясь, что смогу хотя бы эту ночь провести в тепле. – Тебя как звать?
– Меня-то? Евсеем с утра кликали.
– Вот и хорошо, Евсей, сейчас допьем чай и пойдем.
Однако быстро только сказка сказывается. Евсей сам, намерзшись за целый день на холоде, не мог оторваться от горячего чая. Пили мы его без сахара, как говорится в таких случаях, вприглядку, с одним только удовольствием. Разговаривать нам было, собственно говоря, не о чем, Я перебирал варианты, как выкрутиться из неприятной ситуации, мужик думал свои, судя по выражению лица, безрадостные думы. Наконец налившись горячей водой под завязку, он перевернул стакан донышком вверх, перекрестился на правый угол и надел шапку.
– Пошли, что ли?
– Пошли, – повторил за ним я, и мы вышли в ночной город. Идти до Старого Толмачевского переулка оказалось действительно всего ничего. «Нумера» оказались обычным ночлежным домом со стоимостью места в двугривенный. Нас остановил присматривающий за порядком человек и набросился на моего мужика:
– Ты, дубина стоеросовая, ты того! Ты смотри у меня, если помрет твой земеля, обоих в шею выгоню! Мне только полиции здесь не хватало!
– Так, Иван Иваныч, мы чего, мы завсегда рады и вообще, – привычно склонился перед мелкой начальственной силой Евсей. – Не прикажи казнить! Куда ж я Пантелея хворого? Вот доктура ему привез, да! Ты в нас не сумлевайся!
– «Доктура»! Ишь ты, говорить научился, деревня! А ты кто есть такой? – строго спросил он меня, пытаясь разглядеть в полутьме лицо. – Поди, мазурик какой?
Желания свариться и разбираться с Иваном Ивановичем у меня не было, и я ответил вежливо:
– Студент я медицинский, господин хороший, вот встретил земляка, зашел помочь.
– Ну ладно, коли так, но смотри у меня, не балуй!
К чему это он все говорил, было, по-моему, непонятно и ему самому, не то что нам с Евсеем, но переспрашивать мы не стали, прошли в «спальную».
В комнате с низким потолком стоял тяжелый дух от дыхания многих людей и испарений человеческого, да заодно и лошадиного пота. Спящие люди храпели на разные голоса. Ночевало здесь вповалку одно-временно человек двадцать ломовых извозчиков. Евсей зажег огарок свечи и, переступая через тела, провёл меня в дальний от дверей угол. Там возле самой стены и лежал его больной земляк.
– Пантелей! – позвал он завернутый в какие-то разнородные тряпки тюк с человеческим телом. – Слышь, Пантелей, лекарь до тебя пришел. Ты того, отзовись!
Больной не ответил. Я присел рядом с ним па пол, сунул руку под тряпье туда, где должна была находиться голова. Рука наткнулась на мокрое, пылающее жаром лицо. Возможно, мне показалось с холода, но на ощупь температура у извозчика была запредельная. Пантелей на прикосновение никак не отреагировал, скорее всего, был без сознания. Пришлось его раскутывать и осматривать не столько визуально, сколько на ощупь. Дышал мужик с таким присвистом и клекотом, что ошибиться в диагнозе было невозможно.
– Здесь его оставлять нельзя – сказал я, вставая, – его нужно везти в больницу. У него воспаление легких.
– Эх, батюшка, такая нам больница! – горестно сказал Евсей. – Лечи что ли здесь, а не поможешь, так нечего делать, Бог дал, Бог взял. Это – ясное дело!
– В Москве есть несколько бесплатных больниц, святого Владимира, святого Александра, наконец, Боткинская, – сказал я без большой уверенности в голосе, – может быть, где-нибудь устроим. Я попробую его полечить, но Пантелея все равно отсюда нужно вывезти…
– Лечи, батюшка, что ж не полечить. Может, и пособишь. Все, голубь мой, от Бога!
– Ладно, попробую, – сказал я.
Само лечение проходило как обычно: я «шаманил» над Пантелеем, делал свои обычные пассы руками и скоро сам почти без сил свалился на пол. К сожалению, мужик по-прежнему оставался в критическом состоянии, температура не снижалась, но он стал спокойнее, и хрипы в легких уменьшились.
– Подождем утра, – сказал я, – тогда будем решать, что делать.
– Дай бог, оклемается, – с надеждой сказал свидетель моего нестандартного лечения. – У него баба хворая и пятеро, один другого меньше. Как им без тятьки? По миру пойдут.
«Интересно, – подумал я, – настанет у нас в стране такое время, чтобы простые люди могли здесь достойно жить и достойно умирать?! Чеховские герои все время прогнозировали будущее через двести лет. Первые сто лет уже прошли, но ничего особенно не изменилось».
На этой оптимистической мысли я и задремал прямо на голом полу, сраженный невзгодами и усталостью.
Однако нормально поспать мне не удалось. Лишь только я заснул, как по мне поползло полчище клопов. Жалили так, что тотчас все тело начало свербеть и чесаться. Спастись от этой напасти было невозможно, и я попытался расслабиться, чтобы хоть как-то отдохнуть. Несколько минут я лежал неподвижно, после чего не выдержал и начал яростно чесаться.
Стало немного легче, и я опять начал проваливаться в сон, но проклятые кровопийцы снова меня разбудили. Остальные ночлежники то ли к ним привыкли то ли научились не обращать на них внимания, спали как убитые. Я же то и дело просыпался и драл ногтями горящее тело.
– Фома, ты не боись, Фома! – шептал рядом чей-то горячий, настойчивый шепот. – Я тебя плохому не научу!
– Так боязно, вдруг на каторгу, или Бог накажет! Ведь смертоубийство, это как же так? Это грех – сироту обижать! – отвечал испуганным голосом невидимый Фома.
«Что это еще такое? – подумал я, в очередной раз открывая глаза после новой яростной атаки насекомых. – Кажется они кого-то собираются убить!»
– Не будет в том на тебе греха, я все на себя возьму, ты только молчи и не встревай. А потом, Фома, лошадь себе справную купишь, лаковую коляску, франтом вырядишься, и гуляй на всю Ивановскую! Оженишься, пожалуй!
– Оно конечно фартово, да вдруг что будет?
– Чего будет?! Ничего не будет! Дворник мой кум, он сам и навел. Сирота-то одна-одинешенька, никто ее и не хватится. У ей матка померла и все наследство оставила. Девчонке одной фатеру не оплатить, вот она и съезжает. А деньги у ей есть, нутром чую, много денег! А мы ее в прорубь раков кормить, и все дела. Как лед сойдет, все концы в воду!
Я затаился и повернул голову в ту сторону, откуда слышался этот увлекательный разговор. Шептались два мужика по соседству, накрыв головы одним армяком.
– А дворник чего? – спросил неверующий Фома. – А ежели он кому скажет? Тогда не замай, разом околоточный за шкирняк, и пожалуйте в Сибирь на каторгу. Нет, в Сибирь мы никак не согласные!
– Так мы и дворника в Яузу спустим, и концы в воду. Я б тебя не неволил, но две подводы нужны, чтоб сразу все барахло вывезти. Да ты не сумлевайся, я уж такие дела делал, как вишь жив, здоров и нос в табаке!
– А как тятька заругается, спросит, откуда у тебя, Фома, новая лошадь и коляска? Чем я ему ответ давать буду?
– Придумаем что-нибудь. Ты, главное, меня держись. Я плохому не научу. Сашка дело знает туго! Ты про меня кого хочешь спроси, тебе кажный скажет – Сашка он того! Он о-го-го!
– А коли сирота кричать станет? – продолжил допытываться боязливый мужик.
– Так как же ей кричать? Я ей на шею удавку, и кричи, не кричи! А сколько у ей богатства! Мало не будет! И нам с тобой, и детям нашим хватит!
«Господи, – с тоской подумал я, – этого мне только не хватает!»
– Ты, другая, про то думай, как потом заживешь, пиво будешь пить, деток нянчить.
– Так откуда у меня дети, когда я не женатый? – возразил Фома.
– Будут. Купишь коня, лаковый фаетон, наденешь хромовые сапоги, все девки твои будут! Выберешь самую справную да ласковую!
Видимо предложение было такое заманчивое, что Фома несколько минут молчал, воображая все прелести богатой жизни. Наконец, вздохнув, согласился.
– Ладно, коли так. Только, Сашка, это ты за все перед Богом в ответе. Мое дело сторона. Так и на страшном суде скажу: «Знать ничего не знал, ведать не ведал»!
– Скажешь, милый, скажешь. Ты только меня слушай, и все будет хорошо.
– А сирота-то какова из себя, хороша? Не жалко давить-то будет?
– Чего тебе до нее, барышня, как барышня. Одна видимость, а не девка.
– Ну, тогда что, тогда ладно, тогда я согласный.
– Вот и хорошо, а теперь давай спи, нам рано вставать.
Заговорщики замолчали, а я проснулся окончательно. Долго лежал, ни шевелясь, терпя несносный зуд. Только было собрался почесаться, как Фома опять поднял голову:
– А ты меня, Сашка, не обманешь?
– Вот те крест, не обману, – сонным голосом ответил коварный искуситель, – ты ж мне, Фома, как родный брательник!
Фома наконец унялся и тут же захрапел. Сашка лежал вытянувшись, и чувствовалось, что он еще не спит. Не спал и я, не представляя, что мне делать с этими уродами. В том, что неведомый Сашка непременно наломает дров, можно было не сомневаться. И неведомую сироту задушит, а затем убьет и своих подельщиков.
Я повернулся к своему больному и потрогал его лоб. Он был холодным, а сам Пантелей дышал ровно, без всхлипов.
«Хоть одному сумел помочь», – подумал я и ненадолго задремал. Окончательно я проснулся, когда начали вставать извозчики. Сашку и Фому среди обитателей ночлежки узнал сразу. Первый был невысокий крепыш с растрепанными бакенбардами и до рыжины прокуренными усами, второй – крупный детина с детским глупым лицом.
Мужики готовились к выходу на работу, толклись, мешая друг другу. В комнате сразу сделалось тесно, и повис густой махорочный дым. Мое неожиданное появление привлекло внимание постояльцев. Евсей объяснил товарищам, кто я такой, и те, бросив на новоявленного лекаря несколько любопытных взглядов перестали обращать на меня внимание. Мой больной за ночь настолько оклемался, что тоже попытался было встать. Однако был еще так слаб, что смог только сесть и слабо улыбнуться.
Я наклонился к Евсею и тихо спросил, не сможет ли он раздобыть мне на время верхнее платье и какую-нибудь шапку. Просьба была не самого лучшего тона: лишней одежды у этих бедных людей явно не водилось. Однако мой знакомец только спросил:
– Вечером вернешь?
– Постараюсь, если со мной ничего плохого не случится, то обязательно верну.
Евсей пошептался с земляками, и извозчики в складчину снабдили меня вполне приличным армяком на вате и облезлой бараньей шапкой Моя валенная домашняя обувь вполне подходила к такому наряду, так что теперь я оказался вполне экипирован. Еще мне был очень нужен хотя бы рубль на извозчика, но просить Евсея о такой ссуде я даже не пытался. Такие деньги были дневным заработком у большинства мужиков, и у меня не хватило совести так напрягать своего нового знакомого.
Наконец извозчики начали расходиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42