Девок-то много, а голова одна. Ты, Арсений, меня прости, но живота из-за твоей Аленки лишаться я не согласен!
Арсений ничего не ответил товарищу, только глянул на него растерянно и потупил глаза. Потом заговорил, с обычной покорностью русского человека, столкнувшегося с непреодолимым препятствием:
– Пойдем-ка мы, и правда, домой, подобру-поздорову. Видать, такая наша судьба. Против силы сила нужна, да где ж ее взять-то? А уж ты, добрый человек, постарайся. А что тебя побить хотели, прости, не держи сердца. От отчаянья на такое подлое дело пошел. А если поможешь, то и я, как смогу, и Бог тебя наградит.
– Постараюсь, – пообещал я. – И еще скажи мне купец, Аленка твоя за Зосима своей волей идти хотела, или ты принудил?
– Как ты такое даже говорить можешь? – обиделся он. – Мы что, нехристи какие? У нас все, как у людей, и сватовство, и сговор был. Зосим человек солидный, дом у него свой и дело прибыльное. К тому же он второй год вдовеет. Чего ж ей было за Зосима пойти не согласиться? Да и не ее это дело женихов себе выбирать. Родителям, чай, виднее, за кого дочку выдать.
– Ладно, – сказал я, без особого чувства, – теперь мне все понятно. Прощайте, нам расходиться пора.
Мы без особой душевности раскланялись и разошлись в разные стороны. Хмель у меня выветрился окончательно, единственным последствием недавнего праздника осталась тупая боль в затылке. Неведомую Алену было искренне жаль – куда ни кинь, ничего хорошего девушке в жизни не светило. Даже если ее удастся спасти от сластолюбивого дьяка, то в лучшем случае, выдадут замуж за вдового Зосима, который остаток жизни будет попрекать ее за «измену». Ей, жертве произвола и насилия, еще придется оправдываться за чужое сластолюбие и вероломство. Однако отказываться от попытки познакомиться с таинственной пленницей я не собирался.
Настроение у меня окончательно и портилось. Я, не скрываясь, дошел до тына, с хода перепрыгнул «ров» и пролез в дыру в заборе во двор имения. Пока я спал и общался с посадскими, обеденное время прошло. О том, как без меня обходится десятник, не вспоминал, было как-то не до него. Однако он обо мне не забыл. Не успел я возникнуть на хозяйственном дворе откуда ни возьмись, появились мои новые друзья в своих длинных красных кафтанах. Было их пятеро, что само по себе уже немало, к тому же в руках они держали не сабли, с которыми не умели толком обращаться, а любимое стрелецкое оружие, бердыши.
Я остановился и наблюдал, как меня окружают со всех сторон.
Бежать было поздно. Степан явно торжествовал предстоящую победу и скалил по этому поводу зубы. Взывать к их благородству и чести было совершенно не актуально. Пришлось в очередной раз распаковывать свой ятаган.
Я понимал, что теперь все преимущества на стороне противника и справиться с такой оравой мне не под силу и другого выхода, чем попытаться заморочить им голову и вырваться из окружения, у меня не было. Но для этого нужно было соблюдать спокойствие и не будить у пьяных, что было видно невооруженным взглядом, охотничьих инстинктов.
– Ну, что, глухарь, попался! – довольным голосом закричал десятник, – Я тебе что говорил?! Будет тебе сейчас секир-башка!
Возразить на это заявление было сложно, и я промолчал. Степан окончательно обнаглел и начал тыкать в мою сторону острым концом бердыша. Видимо ему очень захотелось покуражиться, чтобы потешить свое уязвленное самолюбие.
– Ну что, боязно тебе, смерд? Будешь теперь знать, как против стрельцов нос драть! – радостно кричал он, пугая меня резкими движениями.
– Чего мне тебя бояться? – стараясь, чтобы голос звучал спокойно и даже равнодушно, ответил я. – Кто меня пальцем тронет, тот под кнут пойдет Хочешь, чтобы с тебя живого мясо спустили?
По поводу кнута и мяса я не преувеличивал. Этим бесчеловечным, невообразимо жестоким наказанием, практиковавшимся до тридцатых годов девятнадцатого столетия, можно было действительно оставить человека без мяса. Кнут с кожаными крючьями из бычьей кожи на конце мог пробить тело до легких и кусками вырывал мясо.
Угроза десятника смутила, он незаметно для товарищей перекрестился, но винные пары заглушили страх и Степан, бахвалясь, спросил дурашливым голосом:
– Это кто ты есть такой, чтобы меня за тебя, смерда, под кнут поставили?
– А ты, что сам не знаешь, кто я такой? – удивленно поинтересовался я, придумывая за кого лучше себя выдать, чтобы сбить со стрельцов пьяный кураж.
– Откуда мне знать батюшка, – ерничая, воскликнул десятник, – сам скажи нам темным!
Я уже собрался выдать себя за племянника думного дьяка, как в этом пропала надобность. У меня неожиданно объявились заступники.
– А ну, стой, Степан! – послышался грозный крик и из-за бревенчатого овина показались мой давешний собутыльник Захар вместе с друганом Алексашкой. Они были вооружены, как и их товарищи, бердышами и, судя по всему, настроены весьма решительно.
– Ты зачем крамолу сеешь! – кричал Захар, размахивая своим бердышом как дубиной. – Это что, по стрелецки, впятером на одного?
Десятник растерялся от неожиданности, а его помощники, те сразу взяли свои секиры «к ноге», скорее всего, не желая ссориться со своими ж товарищами, стрельцами
– Ты чего это, Захарушка? – удивленно спросил Степан моего собутыльника. – Никак тебе первый встречный смерд милей своего кровного товарища?
– Ты, того-этого, говори, да не заговаривайся! – возмутился Захар. – Я за товарища жизнь не пожалею, а вот только и тебе не дам моего побратима обижать!
– Какого побратима? Этот смерд тебе побратим?
– Какой он тебе смерд! Он из наших украинных стрельцов, так что ты его не можешь обижать!
От такого известия Степан окончательно растерялся, тем более, что теперь их пятеро было против нас троих, к тому же мной ему был обещан кнут. Однако он довольно быстро сориентировался:
– Так что же ты сразу-то не сказал, что ты из стрельцов? – почти плачущим голосом обратился он ко мне. – Раз так, то я ничего, тогда конечно!
– Ладно, – решил я проблему разом и радикально, – кто старое помянет, тому глаз вон. Захар, сможешь еще достать?
Неполная, непонятная для непосвященного человека фраза, разом изменила настроение всех присутствующих На нас с Захаром устремились взоры полные тайных надежд.
– Так это, как водится, только тетка Агафья даром не даст, – как бы невзначай, напомнил он.
– За деньгами дело не станет, – успокоил я и вынул из кармана серебряный талер. – Бери на все, я угощаю!
– А что если боярин вдруг узнает? – принимая деньги, для приличия засомневался Захар Цибин. Однако его тотчас успокоил хор радостных голосов:
– Нет боярина, с утра в Москву ускакал! Так что, ты, Захарушка, не сомневайся!
– Ну, если так, то я что, я как все! – застенчиво улыбнулся стрелец.
* * *
Этот вечер у нас явно удался. На сумму, что я отвалил на пропой стрелецкой дружины, вполне мог упиться целый взвод, не то, что одно отделение. Самогона же в тайных хранилищах оказалось столько, что было похоже, легендарная бабка Агафья, несмотря на сухой закон, держала здесь собственный мини-завод по курению горячего вина.
К заходу солнца не то, что стрельцы, половина местных холопов передвигалась по территории имения исключительно на четвереньках. Все былые проблемы и обиды были давно забыты. Правда, не в меньшем количестве возникали новые ссоры, но ко мне они не имели никакого отношения. Я какое-то время просидел во главе стола, принимая хвалу и комплименты своему богатству и щедрости, добавил на пропой еще одну ефимку, после чего потихоньку сместился на периферию, уступив в застолье первую роль десятнику Степану Он, в отличие от быстро сломавшегося Захара, градус держал хорошо и правил бал со знанием и сноровкой.
Когда обо мне окончательно перестали вспоминать, уже стемнело, и можно было начинать действовать Во время банкета я пил исключительно только квас, потому чувствовал себя хотя и отяжелевшим, но был совершенно трезвым.
Опасаться больше было некого, и я сразу пошел в главный дом, вход в который больше некому было охранять. Дьякова челядь, которой тоже кое-что досталось от щедрот армии, теперь смотрела не меня как на своего и вопросов, зачем и куда я иду, ни у кого не возникало. Поэтому я беспрепятственно вошел на крытое господское крыльцо и оттуда попал в большие сени. Они были просторны, но ничем не украшены. Только вдоль стен стояли довольно искусно сделанные резные лавки. Освещались сени несколькими масляным плошками. Тотчас ко мне подкатилась маленькая старушка в красном сарафане и синем платочке:
– Тебе чего, милый, надобно, – спросила она, умильно заглядывая в глаза.
– А где у вас тут, бабуся, облая столчаковая изба? – задал я заранее приготовленный вопрос.
– А иди, милый, прямо через повалушу, там сени, сам увидишь, – ответила она, указав направление рукой. Только ты бы лучше до ветру на дворе сходил, а то боярин не любит, когда чужие в его столчаковую избу наведываются.
– Так нет же боярина, – наивно возразил я.
– И то верно, – пьяненько засмеялась она, – а на нет и суда нет!
Я пошел, куда она указала, и попал сначала в какую-то большую комнату. Там было совсем темно и пришлось на ощупь искать дорогу в сени, через которые можно было попасть в туалет. Любопытная старушка сопровождать меня в такое интимное место постеснялась, что дало какую-то свободу маневра. Поэтому когда я нащупал незапертую дверь, не раздумывая, пошел обследовать внутреннюю часть дома. Первым делом мне нужно было отыскать лестницу, ведущую на второй этаж, вдоль которого тянулась общая галерея, с которой можно попасть во все построенные на едином фундаменте здания. Как нетрудно догадаться, меня интересовал только трехэтажный терем, в верхней части которого удерживалась пленница.
Бродить в потемках по незнакомому зданию, к тому же вольной, «спонтанной» архитектуры оказались сущим мучением. Я все время попадал в какие-то тупики, стукался головой о низкие притолоки и был близок к отчаянью, опасаясь так и не отыскать путь наверх, когда, наконец, фортуна сжалилась надо мной, и я нащупал узкую лестницу, ведущую на второй этаж.
Стараясь соблюдать осторожность, я поднялся по крутым ступеням и вышел на долгожданную галерею. Отсюда был виден весь передний двор. Судя по шуму, гаму и вспыхивающими песнопениям, именно там сейчас разворачивалось народное гуляние. Меня увидеть со двора было практически невозможно, и я, не таясь, беспрепятственно дошел до низкой дверцы, ведущей на верхний этаж высокого терема.
И вновь мне пришлось в полной темноте карабкаться по примитивной лестнице с шаткими ступенями наверх. Наконец долгий и, честно говоря, тяжкий путь окончился, я попал на небольшую площадку и уперся в какую-то дверь.
Можно было надеяться, что я, наконец, добрался до конечной цели. Однако дверь оказалась запертой, так что попасть в теремную светелку я не смог. Высекать огнивом огонь, зажигать припасенную на такой случай свечу, чтобы только рассмотреть почему дверь не открывается, было слишком сложно и долго. Тогда я просто пошарил по ней руками и нащупал огромный висячий замок.
Теперь нужно было удостовериться, туда ли я попал. Я тихонько постучал по косяку костяшками пальцев.
Мне не ответили. Пришлось стучать сильнее. За дверями по-прежнему было тихо. Уже собираясь вернуться назад, я на всякий случай решил окликнуть девушку по имени:
– Алена, – прижав губы дверной щели, позвал я. – Алена, ты где?
– Кто это? Вы кто? – неожиданно отчетливо отозвалась дверь приятным женским голосом.
– Алена! – обрадованно воскликнул я. – Ты меня не знаешь, меня прислал твой отец,
– Тятя? Он где? – дрогнув голосом, спросила она.
– Я его видел сегодня в лесу вместе с твоим женихом Зосимом.
Упоминание жениха Зосима, как мне показалось, особой радости у невесты не вызвало, во всяком случае, она спросила не о нем, а о себе:
– Меня тятя отсюда заберет? Я домой хочу! – добавила девушка и заплакала.
– Для этого мне сначала нужно к тебе попасть, а дверь заперта. Придется тебе еще потерпеть.
– Возьмите меня отсюда! – опять жалобно попросила Алена, стараясь сдержать рыдания. – Я домой хочу, к маме!
– Алена, ты не знаешь, у тебя в светелке окна открываются? – спросил я.
– Открываются, но здесь очень высоко, если упадешь, расшибешься! А у вас покушать ничего нет? Мне бы хоть корочку поглодать…
– Тебя что, голодом морят?
– Боярин сказал, что пока не смирюсь, есть не даст. Я ничего, только…
– Еду я сейчас принесу, только как ее тебе передать?
– Я поясок к ленточке привяжу и в окошко спущу, а ты, добрый человек, завяжи хлебушек в узелок, я подниму к себе и покушаю. А тебе за доброту на Страшном Суде зачтется.
– Меня зовут Алексеем, а со Страшным Судом мы пока подождем. Сейчас я схожу за едой, а ты открой окно и жди, я попытаюсь к тебе сюда влезть.
Я спешно вернулся во двор и знакомым путем отправился в трапезную. Там еще шла гульба, и во главе стола по-прежнему восседал Степан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42