Такое уж мое счастье, наверно. Мало ли парней, так я связалась с таким, который вдруг открыл в себе призвание сутенера. Три года спустя у него было уже пять девочек, но мне он милостиво позволил откупиться – две штуки, которые удалось заныкать из того, что я ему приносила, – и я свободна.
Только какая там свобода, если я сижу на игле, работать не могу, документов нет, да и не умею ничего, кроме как немного рисовать, когда руки не дрожат от ломки, а дрожат они почти все время. Я стала работать на двух толкачей в парке Фитцгенри, они расплачивались со мной дозами, и как-то ночью меня так заломало, что я свалилась прямо на ступеньках ломбарда на Перри-стрит.
Не ела я – сколько там – дня три. Доза нужна так, что в глазах туман. Я бог весть сколько не мылась, так что от меня разит, а уж от одежки, что на мне, – и говорить нечего. Мне крышка, и я это знаю, и тут слышу шаги по улице и догадываюсь, что это местный коп с обычным обходом.
Пробую уползти глубже в тень, но подворотня совсем мелкая, а коп подходит ближе и останавливается, загораживая тусклый свет уличного фонаря, и я понимаю, что вляпалась. Только теперь уж я не гожусь для приюта или приемной семьи. Думаю, не предложить ли ему минет – на взгляд копов, шлюхи хуже мусора, но от бесплатного удовольствия и они не отказываются, – но тут этот поворачивает голову, свет падает на его лицо, и что-то в этом лице говорит мне, что он человек семейный и налево не ходит. Простяга, честный коп, может, первую неделю служит и еще полон желания помогать всем и каждому – теперь уж мне точно крышка. При моем-то везении он, пожалуй, окажется одним из тех, кто верит, будто социальная служба и впрямь пытается кому-то помочь, а не просто втирает очки своими бумажными играми.
Кажется, я больше не могу.
Жалею, что у меня нет с собой ножичка: той выкидушки, которой Роб махал у меня перед носом, когда считал, что я мало принесла. Мне хочется кого-то зарезать. Себя или этого копа – все одно. Только бы это кончилось.
Он приседает так, чтобы заглянуть мне в лицо, а я лежу, притулившись головой к двери, и говорит:
– Очень плохо?
Я гляжу на него, будто на инопланетянина. Очень плохо? Да разве бывает хуже?
– Со мной… все в порядке, – говорю я.
Он кивает, словно мы о погоде разговариваем.
– Как тебя зовут?
– Джилли, – отвечаю я.
– Джилли, а дальше?
– Э-э…
Я думаю о родителях, которые отвернулись от меня. Думаю про приюты и приемные семьи. Смотрю ему за плечо, а там на стене напротив два плакатика. Один с рекламой лосьона для загара – знаете, тот, где собака стягивает с малыша штанишки? Наверняка какой-нибудь извращенец придумал. На другом веселый зеленый великан продает кукурузу. Я беру по слову с каждого и отвечаю копу:
– Джилли Копперкорн*.
– Ты встать-то можешь, Джилли?
Я думаю: «Могла бы стоять, с чего бы я здесь лежала?» Но все же пробую. Он мне помогает подняться, поддерживает, когда меня шатает.
– Ну, я арестована? – спрашиваю я.
– А ты совершила преступление?
Не знаю, откуда берется смешок, только он сам собой вырывается у меня изо рта. Веселья в нем ни крошки.
– Ясное дело, – говорю я. – Я родилась.
Он замечает мою сумку, которая осталась валяться на земле. Прислонив меня к стене, подбирает, и из нее вываливается пачка рисунков. Запихивая их обратно, он рассматривает листки.
– Твоя работа?
Мне бы огрызнуться, спросить, какое его дело, но во мне уже ничего не осталось. Только на то и хватает, чтобы устоять на ногах. Вот я и говорю ему:
– Да, моя.
– Хорошо рисуешь.
Еще бы! Я ж на самом деле знаменитая до дури художница, а тут просто материал для картин собираю.
– Тебе есть куда пойти? – спрашивает он.
Хопа! Может, я в нем ошиблась? Может, он подумывает отвести меня домой, отмыть хорошенько и использовать?
– Джилли? – спрашивает он, не дождавшись ответа.
Ясное дело, хочется ответить мне. Все подворотни города к моим услугам. Меня всюду ждут не дождутся. Мир принимает меня как долбаную принцессу. Но я только головой трясу.
– Я отведу тебя к одной своей знакомой, – говорит он.
– Я арестована? – снова спрашиваю я.
Он качает головой. Я думаю, где я теперь и куда мне деваться, и только плечами пожимаю. Если это не арест, то куда бы он меня ни повел – все лучше, чем сейчас. Как знать, может, его приятельница одолжит мне дозу, чтоб ночь продержаться.
– Ладно, – говорю я, – куда угодно.
– Идем, – говорит он.
Он придерживает меня за плечи и направляет вдоль по улице. Вот так я знакомлюсь с Лу Фучери и его подружкой, Ангелом с Грассо-стрит.
7
Джилли сидела на ступеньках конторы Анжелы, разглядывая прохожих. Этюдник лежал у нее на коленях закрытым. Она развлекалась одной из своих любимых игр: придумывала сказки про незнакомцев. Молодая женщина с детской коляской – принцесса в изгнании, которая притворяется няней в далекой стране за океаном, пока на родине, в каком-нибудь романтическом европейском княжестве, ей не вернут законные права. Чернокожий старик, опирающийся на трость, – знаменитый физик, наблюдающий за проявлениями своей теории хаоса в уличном движении на Грассо-стрит. Девочка-испанка на скейте – на самом деле русалка, променявшая волны океана на асфальтовую пустыню и верную любовь.
Услышав, как за спиной открывается дверь, Джилли не обернулась. По ступенькам прошуршали легкие тапочки, дверь захлопнулась, а рядом с ней присела Энни.
– Ну как? – спросила Джилли.
– Чудно было.
– По-хорошему чудно или по-плохому? – уточнила Джилли, не услышав продолжения. – Или просто неуютно?
– Наверно, по-хорошему. Она прокрутила запись, которую вы сделали для ее книги. Сказала, вы знаете и разрешили.
Джилли кивнула.
– Просто не верится, что это вы. То есть голос я узнала и все такое, но звучит совсем по-другому.
– Я была совсем девчонкой, – сказала Джилли. – Никчемной уличной девчонкой.
– А теперь смотрите, как…
– Ничего особенного, – вдруг застеснялась Джил-ли, приглаживая волосы рукой. – Анжела рассказала тебе о программе поддержки?
Энни кивнула:
– Немножко. Сказала, вы расскажете подробнее.
– Анжела занимается тем, что налаживает связь между ребятами, которым нужна помощь, и людьми, которые хотят помогать. Каждый раз по-другому, потому что каждый случай – особый. Я очень долго даже не знала, кто мой спонсор: он просто передавал деньги через Анжелу. Я только за нее и держалась, если хочешь знать. Не упомню, сколько раз я вваливалась к ней и рыдала всю ночь у нее на плече.
– Как у вас получилось… ну, знаете, смыть это все? – смущенно спросила Энни.
– Первым делом прошла курс детоксикации. Когда меня выписали, спонсор оплатил мне комнату и стол в «Челси армз». В это время я ускоренным курсом прошла школьную программу. Я сказала Анжеле, что хочу поступить в колледж, поэтому она взялась поручительствовать за ссуду на обучение и достала мне учебники, книги и прочее. К тому времени я уже работала. Помогала по нескольку часов в магазине и на почте, а потом стала подрабатывать официанткой, только этих заработков все равно не хватило бы на полный курс.
– А когда вы узнали, кто ваш спонсор?
– На выпускном вечере. Он пришел на праздник.
– Странно было с ним познакомиться, да?
Джилли рассмеялась:
– И да и нет. Оказалось, мы давно с ним знакомы: он читал у нас курс истории искусства. Мы даже подружились, и он разрешал мне использовать солярий в своем доме под студию. Анжела с Лу показали ему несколько кошмариков, которые я рисовала еще на улице. Потому-то он и взялся меня поддерживать: решил, что я очень одаренная. Это он мне позже сказал. Но он не хотел, чтобы я знала, что он за меня платит: боялся, что это повлияет на наши отношения в университете Батлера. – Она покачала головой. – По его словам, он знал, что я туда попаду, с первой минуты, как только Лу с Анжелой показали ему мои работы.
– Прямо как в сказке, да? – сказала Энни.
– Пожалуй. Никогда так об этом не думала.
– И что, правда получается?
– Если ты по-настоящему захочешь, – ответила Джилли. – Я не говорю, будто это легко. Будут и взлеты и срывы – поначалу больше срывов.
– И многим ребятам удается выбраться?
– Статистика тут ни при чем, – сказала Джилли. – У каждого получается по-своему. Но Анжела уже очень долго этим занимается. Будь уверена, она сделает для тебя все, что сможет. За свои старания она часто расплачивается неприятностями. Родители требуют, чтобы она призналась, куда девала их детей. Социальные службы недовольны, что она посягает на их полномочия. Пару раз она попадала в тюрьму за невыполнение распоряжений суда, потому что отказывалась сказать, где находится ребенок.
– Это при том, что у нее дружок – коп?
– То давние дела, – объяснила Джилли. – У них не сложилось. Они по-прежнему друзья, но… Анжеле ужасно плохо пришлось в детстве. Такое меняет человека, как бы он потом ни научился справляться с жизнью. Анжела чудесно ладит с людьми, особенно с ребятишками, но близкие отношения с мужчиной поддерживает с трудом. По большому счету она просто не может заставить себя им поверить. Как друзьям – пожалуйста, но только не в любви.
– Она про вас говорила что-то в этом роде, – призналась Энни. – Сказала, вас переполняет любовь, но только не романтическая и не сексуальная, а, скорее, вообще доброта ко всему и всем.
– Да-а… знаешь, кажется, и я, и Анжела говорим лишнее.
Энни помолчала пару секунд и выговорила:
– Она еще сказала, вы хотите быть моим спонсором.
Джилли кивнула:
– Хотела бы.
– Не понимаю.
– Что тут понимать?
– Ну, я не такая, как вы или как ваш друг-профессор. Я, понимаете, совсем не одаренная. Я в жизни не сумею сделать ничего красивого, хоть убей. Я ни на что не гожусь.
Джилли покачала головой:
– Совсем не о том речь. Красота – это не то, что ты видишь по телевизору, или на рекламе в журнале, или даже в картинных галереях. Это гораздо глубже – и в то же время проще. Видеть добро, оставить мир чуточку лучше, чем он был до твоего прихода. Принимать душу мира вокруг тебя и передавать ее другим. Скульпторы, поэты, художники, музыканты всегда служили проводниками красоты. Но точно так же красоту может создавать садовник, крестьянин, слесарь, медсестра. Тут главное – намерение, которое ты вкладываешь в свой труд, твоя гордость за него, каким бы он ни был.
– И все-таки… мне нечего отдать.
Слова Энни прозвучали тем более мучительно, что в них не было жалости к себе. Энни просто сообщала то, что ей представлялось фактом.
– Рождение ребенка – тоже создание красоты, – сказала Джилли.
– Я даже не знаю, хочу ли я ребенка… Я сама не знаю, чего хочу. Не знаю, кто я такая.
Она обернулась к Джилли. В ее глазах отражались долгие годы боли и растерянности – много больше лет, чем она прожила на свете. «Когда она начала испытывать эту боль? – задумалась Джилли. – Кто причинил ее чудесной малышке, какой она, должно быть, была? Брат, отец, дядя, друг семьи?»
Джилли хотелось обнять девочку, но она слишком хорошо знала, что прикосновение может показаться той посягательством на личное пространство, в котором так отчаянно нуждаются жертвы насилия.
– Мне нужна помощь, – тихо сказала Энни. – Я знаю. Но я не хочу благотворительности.
– Ты не думай, что спонсорская программа Анжелы – благотворительность, – возразила Джилли. – Анжела делает только то, что нам всем всегда нужно делать – заботиться друг о друге.
Энни вздохнула, но не ответила. Джилли не стала нажимать. Они еще долго сидели на ступеньке среди шумного мира Грассо-стрит.
– Что самое трудное? – спросила Энни. – Я имею в виду, когда первый раз уходишь с улицы?
– Поверить, что ты нормальная.
8
«Отчий дом», Изабель Когтей. Деревянная скульптура. Ферма Аджани, остров Рен, 1990 г.
Скульптура три фута высотой, плоский прямоугольный брусок, установленный на торец. С одной стороны из дерева выступают детское лицо, верхняя часть туловища и руки, как будто ребенок выбирается из пеленок.
На лице выражение ужаса.
Энни снова уснула. Отдых ей нужен не меньше, чем регулярное питание и чувство безопасности. Я выбираюсь с плеером на площадку пожарной лестницы и прокручиваю ту запись, которую дала ей сегодня прослушать Анжела. Мне тоже трудно узнать ту девочку, но я знаю – это я.
Забавно, как я говорю об Анжеле, Анжела – обо мне, и обе мы знаем, чего другой не хватает, а себе помочь не можем. Мне нравится видеть своих друзей парами. Нравится, когда они влюбляются друг в друга. Но со мной все иначе.
Только кого я обманываю? И мне того же хочется, но я просто задыхаюсь, когда ко мне приближается мужчина. Не могу пропустить их за последний барьер, не могу даже объяснить им, в чем дело.
Софи считает, что я требую от них инстинктивного понимания. Хочу, чтобы они были любящими и понимающими, но не хочу открываться им. Однако, если я жду, что они будут следовать заповедям, записанным у меня в голове, говорит она, надо хоть впустить их туда.
Я знаю, она права, но ничего не могу с собой поделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Только какая там свобода, если я сижу на игле, работать не могу, документов нет, да и не умею ничего, кроме как немного рисовать, когда руки не дрожат от ломки, а дрожат они почти все время. Я стала работать на двух толкачей в парке Фитцгенри, они расплачивались со мной дозами, и как-то ночью меня так заломало, что я свалилась прямо на ступеньках ломбарда на Перри-стрит.
Не ела я – сколько там – дня три. Доза нужна так, что в глазах туман. Я бог весть сколько не мылась, так что от меня разит, а уж от одежки, что на мне, – и говорить нечего. Мне крышка, и я это знаю, и тут слышу шаги по улице и догадываюсь, что это местный коп с обычным обходом.
Пробую уползти глубже в тень, но подворотня совсем мелкая, а коп подходит ближе и останавливается, загораживая тусклый свет уличного фонаря, и я понимаю, что вляпалась. Только теперь уж я не гожусь для приюта или приемной семьи. Думаю, не предложить ли ему минет – на взгляд копов, шлюхи хуже мусора, но от бесплатного удовольствия и они не отказываются, – но тут этот поворачивает голову, свет падает на его лицо, и что-то в этом лице говорит мне, что он человек семейный и налево не ходит. Простяга, честный коп, может, первую неделю служит и еще полон желания помогать всем и каждому – теперь уж мне точно крышка. При моем-то везении он, пожалуй, окажется одним из тех, кто верит, будто социальная служба и впрямь пытается кому-то помочь, а не просто втирает очки своими бумажными играми.
Кажется, я больше не могу.
Жалею, что у меня нет с собой ножичка: той выкидушки, которой Роб махал у меня перед носом, когда считал, что я мало принесла. Мне хочется кого-то зарезать. Себя или этого копа – все одно. Только бы это кончилось.
Он приседает так, чтобы заглянуть мне в лицо, а я лежу, притулившись головой к двери, и говорит:
– Очень плохо?
Я гляжу на него, будто на инопланетянина. Очень плохо? Да разве бывает хуже?
– Со мной… все в порядке, – говорю я.
Он кивает, словно мы о погоде разговариваем.
– Как тебя зовут?
– Джилли, – отвечаю я.
– Джилли, а дальше?
– Э-э…
Я думаю о родителях, которые отвернулись от меня. Думаю про приюты и приемные семьи. Смотрю ему за плечо, а там на стене напротив два плакатика. Один с рекламой лосьона для загара – знаете, тот, где собака стягивает с малыша штанишки? Наверняка какой-нибудь извращенец придумал. На другом веселый зеленый великан продает кукурузу. Я беру по слову с каждого и отвечаю копу:
– Джилли Копперкорн*.
– Ты встать-то можешь, Джилли?
Я думаю: «Могла бы стоять, с чего бы я здесь лежала?» Но все же пробую. Он мне помогает подняться, поддерживает, когда меня шатает.
– Ну, я арестована? – спрашиваю я.
– А ты совершила преступление?
Не знаю, откуда берется смешок, только он сам собой вырывается у меня изо рта. Веселья в нем ни крошки.
– Ясное дело, – говорю я. – Я родилась.
Он замечает мою сумку, которая осталась валяться на земле. Прислонив меня к стене, подбирает, и из нее вываливается пачка рисунков. Запихивая их обратно, он рассматривает листки.
– Твоя работа?
Мне бы огрызнуться, спросить, какое его дело, но во мне уже ничего не осталось. Только на то и хватает, чтобы устоять на ногах. Вот я и говорю ему:
– Да, моя.
– Хорошо рисуешь.
Еще бы! Я ж на самом деле знаменитая до дури художница, а тут просто материал для картин собираю.
– Тебе есть куда пойти? – спрашивает он.
Хопа! Может, я в нем ошиблась? Может, он подумывает отвести меня домой, отмыть хорошенько и использовать?
– Джилли? – спрашивает он, не дождавшись ответа.
Ясное дело, хочется ответить мне. Все подворотни города к моим услугам. Меня всюду ждут не дождутся. Мир принимает меня как долбаную принцессу. Но я только головой трясу.
– Я отведу тебя к одной своей знакомой, – говорит он.
– Я арестована? – снова спрашиваю я.
Он качает головой. Я думаю, где я теперь и куда мне деваться, и только плечами пожимаю. Если это не арест, то куда бы он меня ни повел – все лучше, чем сейчас. Как знать, может, его приятельница одолжит мне дозу, чтоб ночь продержаться.
– Ладно, – говорю я, – куда угодно.
– Идем, – говорит он.
Он придерживает меня за плечи и направляет вдоль по улице. Вот так я знакомлюсь с Лу Фучери и его подружкой, Ангелом с Грассо-стрит.
7
Джилли сидела на ступеньках конторы Анжелы, разглядывая прохожих. Этюдник лежал у нее на коленях закрытым. Она развлекалась одной из своих любимых игр: придумывала сказки про незнакомцев. Молодая женщина с детской коляской – принцесса в изгнании, которая притворяется няней в далекой стране за океаном, пока на родине, в каком-нибудь романтическом европейском княжестве, ей не вернут законные права. Чернокожий старик, опирающийся на трость, – знаменитый физик, наблюдающий за проявлениями своей теории хаоса в уличном движении на Грассо-стрит. Девочка-испанка на скейте – на самом деле русалка, променявшая волны океана на асфальтовую пустыню и верную любовь.
Услышав, как за спиной открывается дверь, Джилли не обернулась. По ступенькам прошуршали легкие тапочки, дверь захлопнулась, а рядом с ней присела Энни.
– Ну как? – спросила Джилли.
– Чудно было.
– По-хорошему чудно или по-плохому? – уточнила Джилли, не услышав продолжения. – Или просто неуютно?
– Наверно, по-хорошему. Она прокрутила запись, которую вы сделали для ее книги. Сказала, вы знаете и разрешили.
Джилли кивнула.
– Просто не верится, что это вы. То есть голос я узнала и все такое, но звучит совсем по-другому.
– Я была совсем девчонкой, – сказала Джилли. – Никчемной уличной девчонкой.
– А теперь смотрите, как…
– Ничего особенного, – вдруг застеснялась Джил-ли, приглаживая волосы рукой. – Анжела рассказала тебе о программе поддержки?
Энни кивнула:
– Немножко. Сказала, вы расскажете подробнее.
– Анжела занимается тем, что налаживает связь между ребятами, которым нужна помощь, и людьми, которые хотят помогать. Каждый раз по-другому, потому что каждый случай – особый. Я очень долго даже не знала, кто мой спонсор: он просто передавал деньги через Анжелу. Я только за нее и держалась, если хочешь знать. Не упомню, сколько раз я вваливалась к ней и рыдала всю ночь у нее на плече.
– Как у вас получилось… ну, знаете, смыть это все? – смущенно спросила Энни.
– Первым делом прошла курс детоксикации. Когда меня выписали, спонсор оплатил мне комнату и стол в «Челси армз». В это время я ускоренным курсом прошла школьную программу. Я сказала Анжеле, что хочу поступить в колледж, поэтому она взялась поручительствовать за ссуду на обучение и достала мне учебники, книги и прочее. К тому времени я уже работала. Помогала по нескольку часов в магазине и на почте, а потом стала подрабатывать официанткой, только этих заработков все равно не хватило бы на полный курс.
– А когда вы узнали, кто ваш спонсор?
– На выпускном вечере. Он пришел на праздник.
– Странно было с ним познакомиться, да?
Джилли рассмеялась:
– И да и нет. Оказалось, мы давно с ним знакомы: он читал у нас курс истории искусства. Мы даже подружились, и он разрешал мне использовать солярий в своем доме под студию. Анжела с Лу показали ему несколько кошмариков, которые я рисовала еще на улице. Потому-то он и взялся меня поддерживать: решил, что я очень одаренная. Это он мне позже сказал. Но он не хотел, чтобы я знала, что он за меня платит: боялся, что это повлияет на наши отношения в университете Батлера. – Она покачала головой. – По его словам, он знал, что я туда попаду, с первой минуты, как только Лу с Анжелой показали ему мои работы.
– Прямо как в сказке, да? – сказала Энни.
– Пожалуй. Никогда так об этом не думала.
– И что, правда получается?
– Если ты по-настоящему захочешь, – ответила Джилли. – Я не говорю, будто это легко. Будут и взлеты и срывы – поначалу больше срывов.
– И многим ребятам удается выбраться?
– Статистика тут ни при чем, – сказала Джилли. – У каждого получается по-своему. Но Анжела уже очень долго этим занимается. Будь уверена, она сделает для тебя все, что сможет. За свои старания она часто расплачивается неприятностями. Родители требуют, чтобы она призналась, куда девала их детей. Социальные службы недовольны, что она посягает на их полномочия. Пару раз она попадала в тюрьму за невыполнение распоряжений суда, потому что отказывалась сказать, где находится ребенок.
– Это при том, что у нее дружок – коп?
– То давние дела, – объяснила Джилли. – У них не сложилось. Они по-прежнему друзья, но… Анжеле ужасно плохо пришлось в детстве. Такое меняет человека, как бы он потом ни научился справляться с жизнью. Анжела чудесно ладит с людьми, особенно с ребятишками, но близкие отношения с мужчиной поддерживает с трудом. По большому счету она просто не может заставить себя им поверить. Как друзьям – пожалуйста, но только не в любви.
– Она про вас говорила что-то в этом роде, – призналась Энни. – Сказала, вас переполняет любовь, но только не романтическая и не сексуальная, а, скорее, вообще доброта ко всему и всем.
– Да-а… знаешь, кажется, и я, и Анжела говорим лишнее.
Энни помолчала пару секунд и выговорила:
– Она еще сказала, вы хотите быть моим спонсором.
Джилли кивнула:
– Хотела бы.
– Не понимаю.
– Что тут понимать?
– Ну, я не такая, как вы или как ваш друг-профессор. Я, понимаете, совсем не одаренная. Я в жизни не сумею сделать ничего красивого, хоть убей. Я ни на что не гожусь.
Джилли покачала головой:
– Совсем не о том речь. Красота – это не то, что ты видишь по телевизору, или на рекламе в журнале, или даже в картинных галереях. Это гораздо глубже – и в то же время проще. Видеть добро, оставить мир чуточку лучше, чем он был до твоего прихода. Принимать душу мира вокруг тебя и передавать ее другим. Скульпторы, поэты, художники, музыканты всегда служили проводниками красоты. Но точно так же красоту может создавать садовник, крестьянин, слесарь, медсестра. Тут главное – намерение, которое ты вкладываешь в свой труд, твоя гордость за него, каким бы он ни был.
– И все-таки… мне нечего отдать.
Слова Энни прозвучали тем более мучительно, что в них не было жалости к себе. Энни просто сообщала то, что ей представлялось фактом.
– Рождение ребенка – тоже создание красоты, – сказала Джилли.
– Я даже не знаю, хочу ли я ребенка… Я сама не знаю, чего хочу. Не знаю, кто я такая.
Она обернулась к Джилли. В ее глазах отражались долгие годы боли и растерянности – много больше лет, чем она прожила на свете. «Когда она начала испытывать эту боль? – задумалась Джилли. – Кто причинил ее чудесной малышке, какой она, должно быть, была? Брат, отец, дядя, друг семьи?»
Джилли хотелось обнять девочку, но она слишком хорошо знала, что прикосновение может показаться той посягательством на личное пространство, в котором так отчаянно нуждаются жертвы насилия.
– Мне нужна помощь, – тихо сказала Энни. – Я знаю. Но я не хочу благотворительности.
– Ты не думай, что спонсорская программа Анжелы – благотворительность, – возразила Джилли. – Анжела делает только то, что нам всем всегда нужно делать – заботиться друг о друге.
Энни вздохнула, но не ответила. Джилли не стала нажимать. Они еще долго сидели на ступеньке среди шумного мира Грассо-стрит.
– Что самое трудное? – спросила Энни. – Я имею в виду, когда первый раз уходишь с улицы?
– Поверить, что ты нормальная.
8
«Отчий дом», Изабель Когтей. Деревянная скульптура. Ферма Аджани, остров Рен, 1990 г.
Скульптура три фута высотой, плоский прямоугольный брусок, установленный на торец. С одной стороны из дерева выступают детское лицо, верхняя часть туловища и руки, как будто ребенок выбирается из пеленок.
На лице выражение ужаса.
Энни снова уснула. Отдых ей нужен не меньше, чем регулярное питание и чувство безопасности. Я выбираюсь с плеером на площадку пожарной лестницы и прокручиваю ту запись, которую дала ей сегодня прослушать Анжела. Мне тоже трудно узнать ту девочку, но я знаю – это я.
Забавно, как я говорю об Анжеле, Анжела – обо мне, и обе мы знаем, чего другой не хватает, а себе помочь не можем. Мне нравится видеть своих друзей парами. Нравится, когда они влюбляются друг в друга. Но со мной все иначе.
Только кого я обманываю? И мне того же хочется, но я просто задыхаюсь, когда ко мне приближается мужчина. Не могу пропустить их за последний барьер, не могу даже объяснить им, в чем дело.
Софи считает, что я требую от них инстинктивного понимания. Хочу, чтобы они были любящими и понимающими, но не хочу открываться им. Однако, если я жду, что они будут следовать заповедям, записанным у меня в голове, говорит она, надо хоть впустить их туда.
Я знаю, она права, но ничего не могу с собой поделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72