– Вежливо попрощаемся и пойдем своей дорогой.
– Не знаю, не знаю… – говорит Рози.
– Может, ты меня просто подвезешь и посидишь в машине у моста? А я пешком пройдусь до хижины и обратно.
Мы еще немножко спорим, но в конце концов отправляемся в Тисон вместе. День чудесный, небо над нами ясное и синее, но не так жарко, чтоб хотелось откинуть верх «кадиллака». У самого Тисона мы сворачиваем на боковую дорогу и выезжаем на Старое шоссе.
Ничего здесь не изменилось: разве что лес стал гуще и придвинулся ближе к дороге. Мы оставляем свой розовый автомобиль у мостика и по тропинке идем к избушке. Рози нервничает, а меня охватывает какое-то жадное предвкушение, какого я не знала много лет, и я дивлюсь самой себе, потому что не так уж расположена к магии, колдовству и всему такому прочему.
По правде сказать, я даже не уверена, что старуха еще жива. Как-никак, столько лет прошло. Но мы выходим из-за деревьев, и она тут как тут, на крылечке, словно все тридцать лет так и просидела не сходя с места. И бутылочное дерево стоит. Правда, выросло, и бутылок на нем еще больше. Мы останавливаемся поодаль, но так, чтобы можно было перекликаться. Рози глаз не сводит с дерева: ждет, что поднимется ветер и бутылки зазвенят. А я машу рукой старухе.
– Как поживаете, мэм? – кричу я. – Нельзя ли с вами словечком перекинуться?
Пара бутылок на дереве звякает друг о друга, хотя ветра я не чувствую. Зато чувствую, что Рози готова задать стрекача, и хватаю ее за руку.
– Не разрешите ли подняться к вам на крылечко? – кричу я. – Мы вам кое-что принесли.
Долгое молчание, и я уже начинаю задумываться, не померла ли старуха да и осталась сидеть тут в ожидании могильщика. Но потом я примечаю ее глаза, темные, сверкающие и живые.
– Что у вас? – ворчит она.
Странный у нее голос: хриплый и скрипучий, словно заржавел от долгого бездействия. Но я далека от того, чтобы принять ее за впавшую в маразм старушенцию, – чего нет, того нет.
– Виски и табачок, – отвечаю я.
На темном лице возникает трещина улыбки, в ней сверкают белые зубы.
– Подходите, девоньки, – говорит она, – посидите со мной малость.
Я не из застенчивых – говорю: «Спасибо, мэм» – и прямиком шагаю к крыльцу, но Рози мнется позади. Мисс Люсинда ухмыляется еще шире.
– Не бойся, девонька, – обращается она к Рози, – не обижу.
Рози поспешно кивает:
– Да, мэм.
– Ты бы прошла в дом. Там на плите тарелочка с печеньем да чайник. Принеси нам.
На крыльце только один стул. Я оставляю его для Рози, а сама присаживаюсь на перила и болтаю ногами.
– Славное у вас тут местечко, – говорю.
– Да, тихое.
– Ни на каких картах не отыщешь.
Она смеется:
– Да кому я нужна?
Рози выносит из дома тарелку печенья и чай.
– Не стесняйтесь, девоньки, – говорит мисс Люсинда.
Рози ставит поднос на крыльцо, а я спрыгиваю с перил и наливаю старухе чаю, добавив добрую порцию виски из фляжки, которую прихватила с собой. Фляжку и мешочек трубочного табака оставляю у ножки ее стула и подаю ей кружку. Узор с нее почти стерся, и фарфор потрескался, но посудина еще крепкая.
– Мне нравятся заботливые девочки, – замечает мисс Люсинда.
– Меня зовут Рэйлин, – представляюсь я, – а это моя лучшая подруга Рози.
– Приятно познакомиться.
– И нам, – говорю я.
Рози выдавливает из себя робкую улыбку.
Я наливаю себе горячего черного чая и беру одно печенье. Оно так и тает во рту. Я не пробовала таких домашних печений с тех пор, как сбежала моя сестричка и готовка в доме Картеров стала делом случая, – управлялись, кто как может. И тут мне приходит в голову: как это печенье и чай оказались готовы ровно к нашему приходу?
– Вы ждали гостей? – спрашиваю я.
– Я всегда кого-нибудь жду, – говорит мисс Люсинда. – Доживешь до моих лет – научишься быть готовой к чему угодно. Прежде всего, я не слишком люблю неожиданности.
Я думаю о том, как мы явились ни с того ни с сего, со своим виски и табаком. По мне, так это неожиданность. Но вслух я говорю только:
– Я и сама их не слишком люблю. Взять хоть прошлую ночь…
И начинаю рассказывать о стране снов, как мы там становимся волчицами и что за странные парни повстречались нам. Насчет единорогов умалчиваю.
Мисс Люсинда знай сидит себе, покуривает трубочку да прихлебывает чаек с виски. Но она меня слушает и, похоже, верит. Как бы спокойненько и равнодушно она ни держалась, но я-то вижу. И вижу, что ей любопытно, зачем мы пришли. Но об этом я пока молчу. Просто заканчиваю рассказ и снова хвалю ее печенье.
– Вас послушать, – говорит она, – любой бы решил, что имеет дело с парочкой сумасшедших. Или наркоманок.
Рози украдкой косится на нее со своего места, где сидит, смоля сигарету за сигаретой. Окурки она тушит о крышку пачки и складывает аккуратной кучкой у ножки стула. Когда мисс Люсинда оборачивается к ней, Рози мгновенно отводит взгляд и умоляюще смотрит на меня.
– Пожалуй, любой бы решил, – соглашаюсь я и, выждав время на один глубокий вздох, продолжаю: – Если бы сам кой-чего не знал о таких делах.
Мисс Люсинда снова глядит только на меня:
– Ты не из застенчивых, да, девонька?
– Нет, мэм. Что касается некоторых вещей, то нет.
– Так что привело вас ко мне в гости? Не думаю, чтоб вы просто решили одарить старушку по доброте душевной, хоть и благодарна за табачок и виски.
Я пожимаю плечами:
– Просто я никогда не видела таких парней с собачьими головами, вот и задумалась, кто бы мог мне про них растолковать.
– А с чего взяла, будто я смогу?
Кажется, настал момент, когда надо действовать напрямик.
– А что, не можете? – спрашиваю я. – Потому что, если, скажем, можете, я буду вам обязана. Очень обязана.
Она опускает руку к бутылке виски:
– Думаешь, эти подарочки покрывают долг?
– Нет, мэм, не думаю. Я принесла их из вежливости, и только.
– Хороший ответ.
– Чем же, мэм?
Она улыбается:
– Знаешь, в старых сказках говорится, что духи не любят, когда их подкупают. Но дар, принесенный по доброй воле, совсем другое дело. Он их кое к чему обязывает.
Пока она говорит, на меня нападает странное головокружение: что-то проползает по позвоночнику прямо в голову, и, чтобы сохранить равновесие, мне приходится ухватиться за деревянный столбик, поддерживающий навес над крыльцом. Я смотрю на мисс Люсинду, но на одно мгновение мне видится вместо старушечьего лица морда какого-то животного, вроде бы мускусной крысы или выдры, не разберу. Слышу, как рядом ахает Рози, но морда уже исчезла, и мисс Люсинда сидит себе как ни в чем не бывало и рассматривает меня своими темными глазищами.
– Давайте-ка, я вам кое-что расскажу о тех, с кем вам, может, придется встретиться в этой вашей стране снов, – говорит она.
Головокружение прошло, словно никогда и не было, но я на всякий случай держусь за столбик.
– Вижу, что обе вы не любите учиться, – начинает старуха, – во всяком случае, не по книгам, да только того, что я вам расскажу, ни в каких книгах не сыщешь. Нам достался старый мир, девоньки, и сотворен он был не в семь дней, как твердят ваши знатоки Библии. Откуда я знаю? Да оттуда и знаю, что наш Народ в мире был с самого начала, и кое-кто из нас до сих пор по нему разгуливает. А если верить всему, что говорят, то кое-кто еще раньше того таился в темноте и ждал, пока мир начнется и станет интересным. Ну вот, в те дни никто из Народа – так они себя называют: просто Народ, – да, никто не был заключен в том обличье, в каком родился, – это про тех, кто вообще рождался. Кое-кто, говорят, просто всегда был. Был здесь с самого начала и, пожалуй, останется и тогда, когда погасят свет и все разойдутся по домам. Но я толковала про обличья – какими вы выглядите, когда мир вас видит. В те дни все вроде как еще не застыло. Ворона становилась маленькой чернявой девчонкой, потом снова выпускала перышки и улетала прочь. Или, скажем, выдра скатится в воду по скользкому глинистому откосу, а из воды выходит уже человеком. Все рассказы сходятся в том, что все тогда было чудесным и волшебным, мягче резины, и меняло вид, приспосабливаясь к окружающему миру, не говоря уж о мире, который внутри. Беда в том, что со временем люди начали давать всему имена. Пересчитывать да определять. А как только что-то определишь – скажем, назовешь волка волком, – так он уже навсегда заперт в этом облике. Застывает, как пудинг, и, чтобы изменить его, надо все основательно перемешать. Понимаете меня пока что?
Обе мы киваем, хотя я, надо думать, понимаю малость больше, чем Рози. Ей никогда не давались отвлеченные рассуждения.
– Словом, – продолжает мисс Люсинда, – время шло, и все потихоньку принимало такой облик, с которым все согласились. Только Народ не попался на эту удочку, а всё потому, что они наполовину живут в другом мире. Одной ногой стоят в том, который вы, девоньки, называете страной снов. Да и другие его так зовут. А вообще, какие только имена не дают! Мир духов, иной мир… В резервации индейцы говорят про него «манидо-аки». Всякому случается там побывать – во сне, – но мало кто умеет, проснувшись, вспомнить, что видел. А если и вспомнят, так не знают, что все там такое же настоящее, как в этом мире, в котором мы, девоньки, теперь сидим. Но вот те, кто зовет себя Народом, о котором я вам тут толковала, они ходят в обоих мирах и потому могут менять обличье. В их жилах старая кровь, и отсюда их способность переходить туда-обратно наяву, а в воздухе страны снов есть что-то такое, что позволяет им иметь не один вид.
– Так эти собакоголовые из них были? – спрашиваю я.
Мисс Люсинда пожимает плечами:
– Может, из них. А если не из Народа, так в близком родстве с ним. Чем больше в твоих жилах старой крови, тем меньше ты связан правилами, запрещающими то или это. Так что те парни могут быть из первого Народа или близкая им родня. Если и так, они почуднее всего, с чем сталкиваешься в обычный день.
– Значит, этому не научишься? – говорю я.
– Умом – нет, – кивает мисс Люсинда, – но тело развить такую способность может.
Я склоняюсь с перил поближе к ней.
– И у нас тоже? – спрашиваю. – Мы тоже сумеем перейти границу в своем облике, а не просто присниться себе волчицами?
– В скрытом виде эта способность в каждом есть, – говорит мисс Люсинда. – Записана в тех штучках, которые вы зовете словцом «ДНК», в участках генетического кода, от которых с виду никакого толку нет. Не скажу, чтобы у всех была кровь звериного народа, но волшебства во всяком довольно, и оно только и ждет, чтоб его разбудили.
Я слушаю ее и соображаю, что она разыгрывает тупую деревенщину, так же как я сама. Старушка из лесной избушки, которая толкует про ДНК и генетические коды, получила образование где угодно, только не в наших горах. Я бросаю Рози многозначительный взгляд, но она просто слушает разинув рот.
– Почему вы здесь живете? – спрашиваю я мисс Люсинду.
Мне бы выспросить побольше об этом фокусе с переменой обличья, но она меня отвлекла, выказав вдруг такую ученость.
Она только улыбается в ответ:
– Слушай, девонька, поживи-ка с мое, так научишься ценить простую жизнь больше всего прочего.
– Ну да, – в первый раз вмешивается в разговор Рози, – вечно слышишь одно и то же. Думаю, людям так легче выносить свое невежество и нищету.
Я бросаю подружке злобный взгляд.
– Вы ее не слушайте, – говорю мисс Люсинде, – она не о вас говорит.
– Да я понимаю, – отзывается мисс Люсинда. – Знаю, каково хотеть того, чего вроде бы никак не получить.
– Вот кстати, – вставляю я, – нельзя ли как-нибудь научиться этому фокусу, о котором вы говорили?
Мисс Люсинда долго молчит, и я начинаю опасаться, что Рози своим вмешательством умудрилась-таки ее разозлить. Что она с нами больше и говорить не станет, да еще как бы и у нас ноги не отсохли. Ее взгляд устремлен за деревья, а из трубочки тянется кверху тонкая струйка дыма. Но наконец она снова переводит взгляд на меня.
– Есть два способа пробудить эти дремлющие ДНК, – говорит она. – Первый – это изловить кого-нибудь из Народа или их близких родичей и напиться их крови.
Мне вспоминаются все эти фильмы, которые я смотрела в открытых кинотеатрах и на ночных сеансах.
– Не отсюда ли легенды о вампирах? – спрашиваю.
– Может, и отсюда. Напиться крови – очень действенное средство, да только Народ его не всегда одобряет – сама понимаешь. И не обманывай себя: они всегда узнают, если кто слопал одного из них.
– Вы сказали, есть и другое средство?
Мисс Люсинда кивает:
– Сварить зелье и выпить его. Времени уйдет больше, зато не заведешь себе врагов.
Я еще только собираюсь спросить ее про состав зелья, а она уже начинает нараспев декламировать рецепт, один за другим перечисляя ингредиенты и каждый раз подчеркивая, что добыть их надо самому.
Толченая головня, собранная на поле, сжатом в осеннее полнолуние.
Жабья кожа, прокопченная на дыму от горящего гикори, высушенная и размолотая.
Кукурузная пыльца, собранная на лист красного дуба метелкой из размочаленного прутика сикомора.
Яд гремучей змеи, взятый в новолуние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72