Но поскольку у Парли были нелады с памятью, ее поручили Дасти, который играл юного солдата. Это был компромисс. Но поняла ли это публика?
– Это флаг останется навсегда, и то, как мы поведем себя в этой подлой войне, решит, что будет стоять за этим флагом, а деяния новых поколений американцев добавят чести и славы этому флагу. Так где же этот флаг, Бетси Росс?!
Плавным, мягким движением Кэти встала на ноги и шагнула вперед. Красно-бело-синий полосатый флаг был обмотан вокруг ее тела. Это была захватывающая сцена, и на какое-то мгновение Дивера охватили переполнившие его чувства, но они были вызваны не самой Кэти, а Бетси Росс и пылким юношеским голосом Дасти, и сценой, которую они играли с горьким пониманием того, что Америки, о которой они говорят, больше не существует.
Потом он вспомнил, что его попросили быть за кулисами и поднять флаг именно в тот момент, когда Кэти закончит свою речь. Он понял, что уже опаздывает и побежал на свое место.
У рычага была Дженни. Недалеко от нее, за пирамидой стоял Парли. Он был в полном облачении Джорджа Вашингтона и вот-вот должен был выйти на сцену и обратиться со своей речью к солдатам. Тем временем на сцене Кэти уже произносила свои последние слова: «Если вашим людям хватит отваги, то этот флаг всегда будет реять...».
Подбежав к рычагу, Дивер положил на него свою руку. Даже не взглянув на него, Дженни тотчас убрала свою руку, схватила текст и взлетела вверх по лестнице, приставленной к задней части пирамиды, преодолев примерно половину ее высоты.
«...над землей свободных!» – крикнула Кэти, заканчивая фразу.
Дивер потянул за рычаг. Груз, установленный на самой верхушке флагштока, упал вниз, а флаг стремительно взлетел вверх. Дивер тотчас схватился за туго натянутый провод, который был незаметно прикреплен к боковой стороне полотнища флага. Натягивая и отпуская этот провод, Дивер заставил флаг трепетать. Музыка достигла своей кульминации, а затем все стихло. Со своего места Дивер не мог видеть флаг, но, вспомнив сценарий, решил, что он уже не подсвечивается прожекторами, и поэтому перестал дергать провод.
Дивер заметил, что Дженни совершенно не помогает Дасти с переодеванием костюма, хотя именно это было формальной причиной того, что они попросили Дивера взять на себя управление флагом. Дасти убежал в палатку, аДженни, стоявшая на лестнице, прислоненной к пирамиде, суфлировала Парли, который декламировал обращение Джорджа Вашингтона к солдатам. Она хорошо справлялась со своей работой, и невнятное бормотание Парли, казалось, было вызвано задумчивостью Вашингтона, который подыскивал единственно верное в данный момент слово. Но Дивер понимал, что Парли плохо справляется со своей ролью, так как, несмотря на подсказки Дженни, пропускает целые куски речи Вашингтона.
Наконец Парли, закончив декламировать речь, скрылся в темноте. Тем временем на сцене появились Тули, игравший Джозефа Смита, и Скарлетт, которая играла роль его матери. В темноте мелькнула фигура Маршалла, одетого во все белое. Малейший отсвет падавших на него лучей прожекторов подчеркивал ослепительную белизну его одежды. Он должен был появиться на сцене в роли ангела Морони. Между тем Парли спустился вниз и шагнул в темноту, прямо туда, где стоял Дивер. Опустив плечи, он устало положил голову и руки на край сцены, в которую был превращен кузов грузовика. В течение какого-то времени Дивер наблюдал за Парли, не в силах отвести взгляд от его сгорбленной фигуры. Он знал, что Парли плачет, и это было невыносимо. Человек должен вовремя уйти на покой, не дожидаясь, пока он будет не в состоянии выполнять свою работу. И лучше всего это сделать еще тогда, когда тебе сопутствует успех. А он не уходит и раз за разом терпит неудачу.
Дивер не посмел с ним заговорить. Он не мог вспомнить, был ли между ними хоть один разговор. Да и, собственно, кто такой для него этот Парли? Незнакомый старик, не более того. Тем не менее Дивер шагнул к нему и опустил руку ему на плечо. Парли не шевельнулся и не отстранился. Он ничем не выдал того, что чувствует на своем плече прикосновение чужой руки. Через какое-то время Дивер убрал руку и, вернувшись на свое место, снова стал наблюдать за сценой.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы снова войти в суть происходящего на сцене. Он увидел Дасти, у которого теперь было черное лицо освобожденного Линкольном раба. Маршалл играл весьма импозантного Линкольна, на которого было приятно посмотреть. Но Дивер не сводил глаз с публики. Никогда прежде он не видел такой толпы. Солнце уже давно зашло, и небо совсем почернело, поэтому он мог видеть только людей, сидевших прямо напротив сцены. Свет прожекторов время от времени выхватывал из темноты их лица. С открытыми ртами они смотрели на сцену. Их неподвижные фигуры чем-то напоминали механизмы, застывшие в ожидании того, кто придет и вновь запустит их. Тем временем на сцене Линкольн, протянув руку юному рабу, воодушевлял его покончить с рабством. «О, счастливый день!» –воскликнул Дасти. Грянуло музыкальное сопровождение. «О, счастливый день!» – несколько раз повторил вслед за ним церковный хор.
После этого Линкольн протянул обе руки, чтобы обнять мальчика, а Дасти стремительно прыгнул ему на шею. Публика заревела от хохота. Дивер увидел, как почти синхронно их головы запрокинулись назад, а потом вернулись в исходное положение. Еще некоторое время, поерзав на своих местах, они наконец угомонились. Этот комический момент снял напряжение, вызванное длительной неподвижностью, и зрители вновь расслабились. Затем, увидев нечто на сцене, они разразились бурей аплодисментов. Дивер даже не стал выяснять, что именно вызвало такие овации. Публика тоже была частью спектакля. Она двигалась, смеялась, ерзала и хлопала в ладоши, как один человек. Казалось, что каждый зритель был частью единой души.
Тем временем на сцене появился Тули. Он играл роль Брайама Янга, который вел Святых через равнины Запада в Юту. Дивер смутно припомнил, что заселение Юты произошло еще до Гражданской войны, но это изменение хронологии не имело никакого значения, так как оно прекрасно вписывалось в спектакль. Диверу показалось несколько странным то, что пьеса под названием «Слава Америки» оказалась своего рода гибридом истории мормонов с историей Америки. Но потом он понял, что эти люди искренне воспринимают и то и другое как единое целое. Джордж Вашингтон, Бетси Росс, Джозеф Смит, Авраам Линкольн, Брайам Янг – все они были персонажами одной и той же истории – их собственного прошлого.
Однако через некоторое время Дивер потерял к публике всякий интерес. Ничего нового он уже не видел – они по-прежнему сосредоточенно смотрели на сцену и, затаив дыхание, следили за развитием событий. Наблюдать за ними было довольно скучным занятием. Дивер снова взглянул на сцену.
Теперь на ней появилась ракета. Но на самом деле она походила на боевую ракету, и не имела ничего общего с космическим кораблем «Аполлон». И все же Маршалл почему-то надел на голову нечто вроде шлема и забрался внутрь этого сооружения. Все было не так, как в жизни. Вместо трех членов экипажа летел только один, да и весь его полет представлял собой сплошной вымысел. Любой школьник в Дезерете рассказал бы об этом событии более правдиво. Но публике было достаточно и этого, она поняла, о чем идет речь. С другой стороны, установить на сцене ракету такой же величины, как настоящая ракета «Сатурн», да еще и с надписями NASA и USA, было бы просто невозможно. В общем, все поняли, что Маршалл изображает Нейла Армстронга. Большое облако дыма, окутавшее сцену, должно было означать запуск корабля. Через некоторое время дверца в борту ракеты вновь открылась, и из нее вышел Маршалл. Заиграла скрипка, и из колонок полилась нежная, волнующая мелодия. Маршалл извлек американский флаг на маленькой подставке, сделанный из какого-то плотного, негнущегося материала, и опустил его прямо перед собой. «Маленький шаг для человека, – сказал он, – и гигантский прыжок для человечества».
Музыка достигла своей кульминации. В глазах Дивера стояли слезы. Это, без всякого сомнения, был момент наивысшего взлета Америки. Но в то время никто об этом не знал. Неужели тогда, в 1969 году, люди не увидели тех трещин, что уже начали разрушать все вокруг них? Ведь не прошло с тех пор и тридцати лет, как все исчезло. И НАСА, и сами США перестали существовать. Все вокруг рухнуло. И только индейцы на юге создавали свои государства. Называя себя американцами, они говорили, что белые жители Северной Америки являются европейцами и живут здесь незаконно. А кто, собственно, мог им возразить? Америка закончилась. В течение двухсот лет она кормила и пожирала весь остальной мир и, протянув свою руку, прикоснулась даже к Луне, а теперь кто попало присваивает себе ее имя. От Америки ничего не осталось, кроме жалких обломков.
И все же мы были там. И этот маленький флаг так и остался на Луне, а следы наших астронавтов не сотрет никакой ветер.
Постепенно Дивер понял, что все то, о чем он постоянно размышлял, было озвучено в пьесе. Он начал понимать это, когда услышал прерывистый шепот Скарлетт: «Следы так и остались на поверхности, и если мы туда вернемся, то сразу поймем, что они принадлежат нашим астронавтам».
Дивер снова посмотрел на публику. Кое-кто из зрителей вытирал слезы. Впрочем, и самому Диверу пришлось сделать то же самое.
И вот наступила катастрофа. Музыка превратилась в какофонию звуков. Парли играл злобного советского тирана, а Маршалл – безнадежно тупого президента США. Оба изображали, как одна грубая ошибка за другой в конце концов привели к войне. Сначала Дивер не мог поверить, что Аали решили показать конец света с помощью комического танца. Но это выглядело ужасно забавно. Публика умирала от смеха, когда советский тиран несколько раз наступил на ногу президенту, а тот лишь кланялся и приносил извинения, поднимая свою пострадавшую ногу и ей же ударяя самого себя. В конце концов, они с русским обменялись рукопожатием, что, видимо, означало заключение официального договора, а потом президент стал одной своей ногой топтать другую. Каждый его жалобный крик вызывал взрыв хохота. И хотя на сцене показывали катастрофу, которая их всех погубила, Дивер просто не мог удержаться от смеха. И снова слезы застилали ему глаза, и он видел сцену, как в тумане, но на этот раз слезы были вызваны собственным смехом.
Тем временем русский сбил шляпу с головы президента. А когда он нагнулся, чтобы ее поднять, русский дал президенту такого пинка под зад, что тот растянулся на сцене. Затем Парли знаком показал Дасти и Дженни, которые были одеты в форму русских солдат, что им пора выходить на сцену и прикончить президента.
Внезапно всем стало не до смеха. Солдаты снова и снова опускали приклады своих автоматов на распластавшееся тело президента. И хотя Дивер понимал, что эти удары – сплошная фальшивка, тем не менее он чувствовал каждый из них так, словно били его, а не президента. Он страдал от ужасной боли и жестокой несправедливости, а его все били и били, удары сыпались на него один за другим.
Теперь толпа молчала. Дивер знал, что именно они сейчас ощущают: «Это надо прекратить. И прекратить немедленно. Я этого больше не вынесу».
Как раз в тот момент, когда он уже хотел отвернуться, загрохотала барабанная дробь. На сцену вышел Тули, который, к полному удивлению Дивера, был в полном облачении Ройала Ааля. Клетчатая рубашка, два пистолета на поясе и борода с проседью – ошибки быть не могло. Публика сразу же его узнала и немедленно стала приветствовать. Они вскакивали со своих мест, хлопали в ладоши и махали руками, скандируя: «Ройал! Ройал! Ройал!».
Тули решительно двинулся туда, где русские солдаты все еще пинали труп президента. Взмахнув обеими руками, он оттолкнул их и сбил с ног. Затем он подошел к телу президента, – чтобы поднять его? Нет. Чтобы вытащить у него из кармана зеленый с золотом флаг Дезерета, на котором был изображен пчелиный улей. Возгласы одобрения стали еще громче. Он подошел к флагштоку и привязал этот стяг туда, где находился американский флаг. На этот раз флаг поднимался медленно. Музыка заиграла гимн Дезерета. Тот, кто еще сидел, теперь немедленно вскочил на ноги. Толпа уже пела гимн, и к ее хору добавлялись все новые и новые голоса. Так совершенно спонтанно публика стала частью этого шоу.
Пока они пели, флаг Дезерета стал смещаться на второй план, уступая место американскому флагу. Потом его снова заменил флаг Дезерета. Эта смена флагов повторялась снова и снова. Несмотря на то, что Дивер сам помог Кэти сделать этот трюк и точно знал, как все это работает, он не мог сдержать охвативших его эмоций. Он даже пропел вместе со всеми заключительные слова гимна: «Мы будем петь и ликовать вместе с воинством небесным! Хвала! Хвала Господу Вседержителю! Да будет слава Твоя ныне и присно, и вовеки веков, аминь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Это флаг останется навсегда, и то, как мы поведем себя в этой подлой войне, решит, что будет стоять за этим флагом, а деяния новых поколений американцев добавят чести и славы этому флагу. Так где же этот флаг, Бетси Росс?!
Плавным, мягким движением Кэти встала на ноги и шагнула вперед. Красно-бело-синий полосатый флаг был обмотан вокруг ее тела. Это была захватывающая сцена, и на какое-то мгновение Дивера охватили переполнившие его чувства, но они были вызваны не самой Кэти, а Бетси Росс и пылким юношеским голосом Дасти, и сценой, которую они играли с горьким пониманием того, что Америки, о которой они говорят, больше не существует.
Потом он вспомнил, что его попросили быть за кулисами и поднять флаг именно в тот момент, когда Кэти закончит свою речь. Он понял, что уже опаздывает и побежал на свое место.
У рычага была Дженни. Недалеко от нее, за пирамидой стоял Парли. Он был в полном облачении Джорджа Вашингтона и вот-вот должен был выйти на сцену и обратиться со своей речью к солдатам. Тем временем на сцене Кэти уже произносила свои последние слова: «Если вашим людям хватит отваги, то этот флаг всегда будет реять...».
Подбежав к рычагу, Дивер положил на него свою руку. Даже не взглянув на него, Дженни тотчас убрала свою руку, схватила текст и взлетела вверх по лестнице, приставленной к задней части пирамиды, преодолев примерно половину ее высоты.
«...над землей свободных!» – крикнула Кэти, заканчивая фразу.
Дивер потянул за рычаг. Груз, установленный на самой верхушке флагштока, упал вниз, а флаг стремительно взлетел вверх. Дивер тотчас схватился за туго натянутый провод, который был незаметно прикреплен к боковой стороне полотнища флага. Натягивая и отпуская этот провод, Дивер заставил флаг трепетать. Музыка достигла своей кульминации, а затем все стихло. Со своего места Дивер не мог видеть флаг, но, вспомнив сценарий, решил, что он уже не подсвечивается прожекторами, и поэтому перестал дергать провод.
Дивер заметил, что Дженни совершенно не помогает Дасти с переодеванием костюма, хотя именно это было формальной причиной того, что они попросили Дивера взять на себя управление флагом. Дасти убежал в палатку, аДженни, стоявшая на лестнице, прислоненной к пирамиде, суфлировала Парли, который декламировал обращение Джорджа Вашингтона к солдатам. Она хорошо справлялась со своей работой, и невнятное бормотание Парли, казалось, было вызвано задумчивостью Вашингтона, который подыскивал единственно верное в данный момент слово. Но Дивер понимал, что Парли плохо справляется со своей ролью, так как, несмотря на подсказки Дженни, пропускает целые куски речи Вашингтона.
Наконец Парли, закончив декламировать речь, скрылся в темноте. Тем временем на сцене появились Тули, игравший Джозефа Смита, и Скарлетт, которая играла роль его матери. В темноте мелькнула фигура Маршалла, одетого во все белое. Малейший отсвет падавших на него лучей прожекторов подчеркивал ослепительную белизну его одежды. Он должен был появиться на сцене в роли ангела Морони. Между тем Парли спустился вниз и шагнул в темноту, прямо туда, где стоял Дивер. Опустив плечи, он устало положил голову и руки на край сцены, в которую был превращен кузов грузовика. В течение какого-то времени Дивер наблюдал за Парли, не в силах отвести взгляд от его сгорбленной фигуры. Он знал, что Парли плачет, и это было невыносимо. Человек должен вовремя уйти на покой, не дожидаясь, пока он будет не в состоянии выполнять свою работу. И лучше всего это сделать еще тогда, когда тебе сопутствует успех. А он не уходит и раз за разом терпит неудачу.
Дивер не посмел с ним заговорить. Он не мог вспомнить, был ли между ними хоть один разговор. Да и, собственно, кто такой для него этот Парли? Незнакомый старик, не более того. Тем не менее Дивер шагнул к нему и опустил руку ему на плечо. Парли не шевельнулся и не отстранился. Он ничем не выдал того, что чувствует на своем плече прикосновение чужой руки. Через какое-то время Дивер убрал руку и, вернувшись на свое место, снова стал наблюдать за сценой.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы снова войти в суть происходящего на сцене. Он увидел Дасти, у которого теперь было черное лицо освобожденного Линкольном раба. Маршалл играл весьма импозантного Линкольна, на которого было приятно посмотреть. Но Дивер не сводил глаз с публики. Никогда прежде он не видел такой толпы. Солнце уже давно зашло, и небо совсем почернело, поэтому он мог видеть только людей, сидевших прямо напротив сцены. Свет прожекторов время от времени выхватывал из темноты их лица. С открытыми ртами они смотрели на сцену. Их неподвижные фигуры чем-то напоминали механизмы, застывшие в ожидании того, кто придет и вновь запустит их. Тем временем на сцене Линкольн, протянув руку юному рабу, воодушевлял его покончить с рабством. «О, счастливый день!» –воскликнул Дасти. Грянуло музыкальное сопровождение. «О, счастливый день!» – несколько раз повторил вслед за ним церковный хор.
После этого Линкольн протянул обе руки, чтобы обнять мальчика, а Дасти стремительно прыгнул ему на шею. Публика заревела от хохота. Дивер увидел, как почти синхронно их головы запрокинулись назад, а потом вернулись в исходное положение. Еще некоторое время, поерзав на своих местах, они наконец угомонились. Этот комический момент снял напряжение, вызванное длительной неподвижностью, и зрители вновь расслабились. Затем, увидев нечто на сцене, они разразились бурей аплодисментов. Дивер даже не стал выяснять, что именно вызвало такие овации. Публика тоже была частью спектакля. Она двигалась, смеялась, ерзала и хлопала в ладоши, как один человек. Казалось, что каждый зритель был частью единой души.
Тем временем на сцене появился Тули. Он играл роль Брайама Янга, который вел Святых через равнины Запада в Юту. Дивер смутно припомнил, что заселение Юты произошло еще до Гражданской войны, но это изменение хронологии не имело никакого значения, так как оно прекрасно вписывалось в спектакль. Диверу показалось несколько странным то, что пьеса под названием «Слава Америки» оказалась своего рода гибридом истории мормонов с историей Америки. Но потом он понял, что эти люди искренне воспринимают и то и другое как единое целое. Джордж Вашингтон, Бетси Росс, Джозеф Смит, Авраам Линкольн, Брайам Янг – все они были персонажами одной и той же истории – их собственного прошлого.
Однако через некоторое время Дивер потерял к публике всякий интерес. Ничего нового он уже не видел – они по-прежнему сосредоточенно смотрели на сцену и, затаив дыхание, следили за развитием событий. Наблюдать за ними было довольно скучным занятием. Дивер снова взглянул на сцену.
Теперь на ней появилась ракета. Но на самом деле она походила на боевую ракету, и не имела ничего общего с космическим кораблем «Аполлон». И все же Маршалл почему-то надел на голову нечто вроде шлема и забрался внутрь этого сооружения. Все было не так, как в жизни. Вместо трех членов экипажа летел только один, да и весь его полет представлял собой сплошной вымысел. Любой школьник в Дезерете рассказал бы об этом событии более правдиво. Но публике было достаточно и этого, она поняла, о чем идет речь. С другой стороны, установить на сцене ракету такой же величины, как настоящая ракета «Сатурн», да еще и с надписями NASA и USA, было бы просто невозможно. В общем, все поняли, что Маршалл изображает Нейла Армстронга. Большое облако дыма, окутавшее сцену, должно было означать запуск корабля. Через некоторое время дверца в борту ракеты вновь открылась, и из нее вышел Маршалл. Заиграла скрипка, и из колонок полилась нежная, волнующая мелодия. Маршалл извлек американский флаг на маленькой подставке, сделанный из какого-то плотного, негнущегося материала, и опустил его прямо перед собой. «Маленький шаг для человека, – сказал он, – и гигантский прыжок для человечества».
Музыка достигла своей кульминации. В глазах Дивера стояли слезы. Это, без всякого сомнения, был момент наивысшего взлета Америки. Но в то время никто об этом не знал. Неужели тогда, в 1969 году, люди не увидели тех трещин, что уже начали разрушать все вокруг них? Ведь не прошло с тех пор и тридцати лет, как все исчезло. И НАСА, и сами США перестали существовать. Все вокруг рухнуло. И только индейцы на юге создавали свои государства. Называя себя американцами, они говорили, что белые жители Северной Америки являются европейцами и живут здесь незаконно. А кто, собственно, мог им возразить? Америка закончилась. В течение двухсот лет она кормила и пожирала весь остальной мир и, протянув свою руку, прикоснулась даже к Луне, а теперь кто попало присваивает себе ее имя. От Америки ничего не осталось, кроме жалких обломков.
И все же мы были там. И этот маленький флаг так и остался на Луне, а следы наших астронавтов не сотрет никакой ветер.
Постепенно Дивер понял, что все то, о чем он постоянно размышлял, было озвучено в пьесе. Он начал понимать это, когда услышал прерывистый шепот Скарлетт: «Следы так и остались на поверхности, и если мы туда вернемся, то сразу поймем, что они принадлежат нашим астронавтам».
Дивер снова посмотрел на публику. Кое-кто из зрителей вытирал слезы. Впрочем, и самому Диверу пришлось сделать то же самое.
И вот наступила катастрофа. Музыка превратилась в какофонию звуков. Парли играл злобного советского тирана, а Маршалл – безнадежно тупого президента США. Оба изображали, как одна грубая ошибка за другой в конце концов привели к войне. Сначала Дивер не мог поверить, что Аали решили показать конец света с помощью комического танца. Но это выглядело ужасно забавно. Публика умирала от смеха, когда советский тиран несколько раз наступил на ногу президенту, а тот лишь кланялся и приносил извинения, поднимая свою пострадавшую ногу и ей же ударяя самого себя. В конце концов, они с русским обменялись рукопожатием, что, видимо, означало заключение официального договора, а потом президент стал одной своей ногой топтать другую. Каждый его жалобный крик вызывал взрыв хохота. И хотя на сцене показывали катастрофу, которая их всех погубила, Дивер просто не мог удержаться от смеха. И снова слезы застилали ему глаза, и он видел сцену, как в тумане, но на этот раз слезы были вызваны собственным смехом.
Тем временем русский сбил шляпу с головы президента. А когда он нагнулся, чтобы ее поднять, русский дал президенту такого пинка под зад, что тот растянулся на сцене. Затем Парли знаком показал Дасти и Дженни, которые были одеты в форму русских солдат, что им пора выходить на сцену и прикончить президента.
Внезапно всем стало не до смеха. Солдаты снова и снова опускали приклады своих автоматов на распластавшееся тело президента. И хотя Дивер понимал, что эти удары – сплошная фальшивка, тем не менее он чувствовал каждый из них так, словно били его, а не президента. Он страдал от ужасной боли и жестокой несправедливости, а его все били и били, удары сыпались на него один за другим.
Теперь толпа молчала. Дивер знал, что именно они сейчас ощущают: «Это надо прекратить. И прекратить немедленно. Я этого больше не вынесу».
Как раз в тот момент, когда он уже хотел отвернуться, загрохотала барабанная дробь. На сцену вышел Тули, который, к полному удивлению Дивера, был в полном облачении Ройала Ааля. Клетчатая рубашка, два пистолета на поясе и борода с проседью – ошибки быть не могло. Публика сразу же его узнала и немедленно стала приветствовать. Они вскакивали со своих мест, хлопали в ладоши и махали руками, скандируя: «Ройал! Ройал! Ройал!».
Тули решительно двинулся туда, где русские солдаты все еще пинали труп президента. Взмахнув обеими руками, он оттолкнул их и сбил с ног. Затем он подошел к телу президента, – чтобы поднять его? Нет. Чтобы вытащить у него из кармана зеленый с золотом флаг Дезерета, на котором был изображен пчелиный улей. Возгласы одобрения стали еще громче. Он подошел к флагштоку и привязал этот стяг туда, где находился американский флаг. На этот раз флаг поднимался медленно. Музыка заиграла гимн Дезерета. Тот, кто еще сидел, теперь немедленно вскочил на ноги. Толпа уже пела гимн, и к ее хору добавлялись все новые и новые голоса. Так совершенно спонтанно публика стала частью этого шоу.
Пока они пели, флаг Дезерета стал смещаться на второй план, уступая место американскому флагу. Потом его снова заменил флаг Дезерета. Эта смена флагов повторялась снова и снова. Несмотря на то, что Дивер сам помог Кэти сделать этот трюк и точно знал, как все это работает, он не мог сдержать охвативших его эмоций. Он даже пропел вместе со всеми заключительные слова гимна: «Мы будем петь и ликовать вместе с воинством небесным! Хвала! Хвала Господу Вседержителю! Да будет слава Твоя ныне и присно, и вовеки веков, аминь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50