Но, собственно, почему он должен этого бояться? В любом случае его жизнь должна была измениться, так не все ли равно, как именно? Его лошадь Бетт умерла, и поэтому даже если бы он остался конным рейнджером, то получил бы другую лошадь, и ему пришлось бы к ней привыкать. А если бы он стал всадником сопровождения, то его жизнь вообще изменилась бы полностью. Так что в любом случае его ждали большие перемены.
Он сам не заметил, как заснул. Ему снился какой-то тяжелый сон, и ему казалось, что нет ничего на свете важнее этого сна. В этом сновидении он вспомнил то, о чем никогда не задумывался, он вспомнил свое настоящее имя, то имя, которое ему дали родители еще до того, как их убили бандиты. Во сне он увидел лицо своей матери и услышал голос своего отца. Но, проснувшись утром, он обнаружил, что из памяти постепенно уходят воспоминания о том, что он видел во сне. Он попытался вспомнить, как звучал голос его отца, но услышал только эхо собственного голоса. Черты лица его матери расплылись и затем превратились в черты лица Кэти. А когда он попытался шевельнуть губами, чтобы произнести свое настоящее имя, он понял, что оно больше не является его настоящим именем. Это было имя маленького мальчика, который где-то заблудился и которого так и не нашли. Тогда он пробормотал имя, с которым он прожил всю свою жизнь: «Дивер Тиг».
Он слегка улыбнулся, услышав, как звучит его имя. Оно звучало совсем неплохо, и когда-то ему даже нравилось представлять себе, какое значение оно может со временем приобрести.
АМЕРИКА
Сэм Монсон и Анамари Боагенте дважды случайно встречались друг с другом. Эти две встречи разделяло сорок лет. Впервые они увиделись в джунглях верхнего течения Амазонки и провели вместе несколько недель. Местом их первой встречи стала деревня Агуалинда. Второй раз они провели вместе всего лишь час. Это случилось неподалеку от руин плотины Глен Каньона, что на границе между страной Навахо и государством Дезерет.
Когда они встретились в первый раз, Сэм был худосочным подростком из Юты, а Анамари незамужней индианкой средних лет из Бразилии. К моменту их второй встречи он был уже губернатором Дезерета, последнего государства Америки, в котором жили представители европейской расы, а она была, по мнению некоторых из ее почитателей, матерью божества. Тогда никому, кроме меня, не приходило в голову, что они уже встречались. Я знал это абсолютно точно и докучал Сэму своими просьбами рассказать об этой встрече до тех пор, пока он наконец не сделал этого. Ни ее, ни Сэма уже давно нет на этом свете, и я единственный человек, который знает правду. Довольно долго я считал, что должен молчать и унести эту историю с собой в могилу. Но теперь я понял, что ошибался.
Я понял, что не имею права умереть, не написав об этом. Все, что я должен был в своей жизни сделать, уже давно сделано, так почему же я до сих пор еще жив? Я решил, что земля еще носит меня только потому, что я могу рассказать о том, как она выжила сама и сохранила жизнь вам для того, чтобы вы смогли услышать эту историю. Боги чем-то похожи на землян. Им недостаточно того, что все сущее зависит от них. Они хотят стать знаменитыми.
Агуалинда, Амазония
Пассажиры ей были совершенно безразличны. Анамари интересовали только вертолеты, которые доставляли медикаменты. Эта вертушка привезла бесценную упаковку бенаксидена. Анамари едва взглянула на костлявого, неуклюжего паренька, который сидел рядом с ящиками и недружелюбно озирался по сторонам. Еще один янки, который боится, что его бросят в джунглях. Обычная история. Теперь Анамари почти не замечала этих североамериканцев. Они приходили и уходили.
Ее беспокоили лишь бразильские государственные чиновники. Эти недалекие бюрократы, годами изнемогавшие от жизни в Манаусе, которую они воспринимали как ссылку, вымещали свою неудовлетворенность на беззащитных индейцах, для которых становились мелкими тиранами. Извините, но у нас больше нет ни пенициллина, ни шприцев. Куда вы дели вакцину от СПИДа, которую мы вам передали три года назад? Вы что, считаете, что нам здесь деньги некуда девать? Пусть едут в город, если хотят вылечиться. В Сан-Пауло де Оливенсия есть больница, вот и отправляйте их туда. Мы не намерены из ничего сделать вам еще одну больницу у черта на куличках. Мы не пойдем на это ради какой-то сотни грязных индейцев. К тому же вы не врач, вы сами-то старая, сморщенная индианка. У вас даже нет медицинского образования, и мы не можем тратить на вас медикаменты. Они чувствовали свою значимость, поскольку от их решения зависело, будет индейский ребенок жить или ему суждено умереть. Зачастую они подписывали смертный приговор уже тем, что отказывались посылать индейцам необходимое оборудование. И тогда они тоже чувствовали себя такими же всемогущими, как Господь.
Анамари знала, что от протестов и споров мало толку – через некоторое время бюрократ снова начнет убивать. Но когда потребность в самых обычных медикаментах была слишком велика, Анамари отправлялась к геологам-янки и спрашивала, есть ли у них то или иное лекарство. Иногда оно у них было. Она знала, что если у янки было что-то в избытке, то они делились с другими, а если не было, то они и пальцем не шевелили, чтобы помочь другим. Они не были такими тиранами, как бразильские бюрократы. Они приехали сюда, чтобы делать деньги, а все остальное было им до лампочки.
Вот о чем подумала Анамари, когда увидела этого мрачного светловолосого паренька, сидевшего в вертолете. Он был всего лишь еще одним североамериканцем, таким же, как все они, только более юным.
Теперь, когда у нее был бенаксиден, она тотчас стала убеждать индейцев племени Банивас в том, что все они должны прийти на прививку. Эта болезнь появилась два года назад, во время войны между Гайаной и Венесуэлой. Как обычно бывает в таких случаях, жертвами стали не граждане этих двух стран, а индейцы, жившие в джунглях. Однажды утром они обнаружили, что их суставы утратили свою подвижность. Они становились все менее и менее гибкими, пока наконец не затвердели настолько, что стало невозможно даже пошевелиться. Бенаксиден оказался противоядием, но его нужно было принимать постоянно в течение нескольких месяцев, иначе суставы могли снова затвердеть. Бюрократы, как всегда, сорвали снабжение этим лекарством, в результате чего слегла дюжина индейцев Банивас, живших в этой деревне. И, как всегда, оказалось, что у одного или двух индейцев болезнь оказалась настолько запущенной, что уже не поддавалась лечению. Один или два сустава уже навсегда утратили свою гибкость. И как всегда, делая прививки, Анамари была немногословна, а индейцы вообще почти ничего не говорили.
Только на следующий день Анамари заметила, что молодой янки бродит по деревне. На нем была мятая белая одежда, которую он уже умудрился испачкать, и на ней остались зеленые и коричневые следы речной грязи амазонских джунглей. Он не проявлял никаких признаков любопытства, но после того, как она в течение часа проверяла результаты вчерашнего лечения бенаксиденом, ей стало ясно, что он следует за ней по пятам.
Резко обернушись в дверях хибары, построенной на средства государства, она посмотрела ему прямо в лицо. «О que? – спросила она. – «Чего тебе надо?».
К ее удивлению, он ответил на ломаном португальском. Большинство этих янки вообще не утруждают себя изучением иностранных языков. Они убеждены в том, что и она, и все остальные говорят по-английски. «Posso ajudar?» – спросил он. Я могу чем-то помочь?
– Nao, – сказала она. – Mas pode olhar. Но можешь посмотреть.
Он посмотрел на нее, явно не понимая, что она сказала.
Она повторила фразу медленнее, стараясь говорить внятно: «Pode olhar».
– Ей? Я?
– Voce, sim. Я могу говорить по-английски.
– Я не хочу говорить по-английски.
– Tanto faz, – сказала она. – Какая разница.
Вслед за ней он прошел внутрь хибары. Там, вся испачканная собственными фекалиями, лежала маленькая голая девочка. Ее парализовало еще несколько лет назад, когда она заболела менингитом. Тогда она была еще младенцем, и Анамари решила, что этой девочке бенаксиден уже не поможет. Вот так всегда и бывает – больше всех страдают самые слабые. Но как ни странно, ее суставы снова стали гибкими, и девочка даже им улыбнулась. Это была та счастливая улыбка, при виде которой щемило сердце и которая порой делала лица паралитиков такими прекрасными.
Итак, ей немного повезло – она вовремя получила бенаксиден. Она сняла крышку с глиняного кувшина с водой, который стоял на столе и смочила в нем одну из ее чистых тряпиц. С помощью этой тряпки она обмыла девочку, а затем подняла ее хрупкое, истощенное тело. Одновременно она вытащила из-под нее испачканную простыню. Внезапно она сунула в руки мальчику эту грязную простыню.
– Leva fora, – сказала она. И увидев, что он не понял, повторила по-английски: – Вынеси ее наружу.
К ее удивлению, он без малейших колебаний взял простыню.
– Вы хотите, чтобы я ее постирал?
– Просто стряхни с нее то, что сможешь,– сказала она, – сделай это там, на огороде, что за хибарой. Потом я ее постираю.
Уже выходя наружу, она увидела, как он возвращается, неся в руках туго свернутую простыню.
– Вот молодец, уже все сделал, – сказала она, – пойдем к моему дому и там будем замочим ее в воде. Давай теперь я ее понесу.
Но он не отдал ей простыню.
– Я уже это сделал, – сказал он, – вы не хотите отдать ей чистую простыню?
– Во всей деревне только четыре простыни,– сказала она. – Две из них у меня на кровати. Она может полежать и на циновке. Во всей деревне только я одна меняю постельное белье. И только я ухаживаю за этой девочкой.
– Она вас любит,– сказал он.
– Она всем так улыбается.
– Значит, она всех любит.
Что-то пробурчав себе под нос, Анамари направилась к своему дому. Он представлял собой две стоявшие вплотную друг к другу хибары, построенные на средства, выделенные правительством. Одна из них служила клиникой, а другая была ее жилищем. На заднем дворе стояли два металлических таза, в которых она стирала. Один из них она сунула в руки мальчику-янки и, указав на резервуар с дождевой водой, сказала, чтобы он наполнил таз. Он выполнил ее распоряжение. Это окончательно вывело ее из себя.
– Чего тебе надо!? – крикнула она.
– Ничего, – сказал он.
– Чего ты здесь шляешься?!
– Я думал, что я помогаю, – в его голосе звучало уязвленное чувство собственного достоинства.
– Мне не нужна твоя помощь, – она забыла, что хотела замочить простыню, и принялась тереть ее на стиральной доске.
– Тогда зачем же вы попросили меня...
Она ему не ответила, а он так и не закончил свой вопрос.
После длительной паузы он спросил:
– Вы пытались от меня избавиться, верно?
– Чего тебе здесь надо? – снова спросила она. – Неужто ты думаешь, что у меня больше дел нет, кроме как возиться с североамериканским мальчишкой?
Его глаза сверкнули гневом, но он ответил ей только после того, как снова овладел собой.
– Если вы устали стирать, я могу это сделать вместо вас.
Схватив его руку, она в течение какого-то мгновения изучающе рассматривала ее.
– Нежные руки, – сказала она, – как у женщины. Ты в кровь рассадишь себе костяшки пальцев и выпачкаешь всю простыню.
Устыдившись нежности собственных рук, он засунул их в карманы. Мимо него пролетел попугай, сверкнув ослепительно-ярким, красным с зеленью, оперением. Мальчик удивленно проводил птицу взглядом. А попугай опустился прямо на резервуар с дождевой водой.
– В Штатах таких продают за тысячу долларов,– сказал он.
Ну конечно, этот янки все измеряет в долларах.
– Здесь они ничего не стоят,– сказала она,– банива употребляют их в пищу. И носят их перья.
Он обвел взглядом другие нищие лачуги и жалкие огороды.
– Люди здесь живут очень бедно, – сказал он. – Должно быть, жизнь в джунглях очень тяжела.
– Ты так считаешь? – набросилась на него Анамари. – Джунгли очень добры к этим людям. Круглый год они снабжают их множеством разнообразной пищи. Индейцы Амазонии и не догадывались о том, что они бедны, до тех пор, пока не пришли европейцы, которые заставили их покупать штаны. Но они не могли позволить себе такую роскошь, как штаны. Европейцы заставили их строить дома, но индейцы не могли содержать их в нормальном состоянии. Индейцев заставили возделывать огороды. И это в самой-то гуще райского сада! Индейцам было хорошо жить в джунглях. Но пришли европейцы и превратили этих людей в бедняков.
– Европейцы? – спросил мальчик.
– Бразильцы. Они все европейцы. Даже чернокожие бразильцы превратились в европейцев. И сама Бразилия теперь не более чем одна из европейских стран, население которой говорит на одном из европейских языков. Они точно такие же, как вы, североамериканцы. Вы ведь тоже европейцы.
– Я родился в Америке, – возразил он. – Так же, как и мои родители, и родители моих родителей, и родители моих дедушек и бабушек.
– Но твои пра-пра-пращуры приплыли сюда на корабле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50