– Сколько погибло? - крикнул ему Иешуа.
– Одиннадцать! - крикнул в ответ Латынин. Сколько Иешуа насчитал, столько и оказалось. Они сошлись на полпути, и Иешуа взял в обе ладони раненс плечо капитана, подержал его - тот недоуменно смотрел на Мессию, - потом убрал руки, сказал:
– Здоров, капитан.
– В смысле? - не понял Латынин.
– Снимай повязку, я затянул рану. Латынин недоверчиво покрутил рукой сначала едва-едва оберегаясь боли, потом резче, потом совсем по-спортивному на полную растяжку...
– Не болит... - изумленно и растерянно произнес.
Быстро размотал бинт рукав Мари разрезала, видна была сильная загорелая рука в засохших кровяных потеках и - свежий, с твердой коркой, след от пули, к счастью только скользнувшей по пуке но все равно оставившей на ней кровавый окоп.
– Спасибо, - до смешного традиционно сказал Латынин, будто за подарок поблагодарил Мессию или за пожелание здоровья.
А по сути, случившееся и было подарком. И пожеланием здоровья одновременно.
А Иешуа уже шел к Мари.
– Как ты это сделала? - спросил он ее.
Мари оторвалась на секунду от раненого солдатка, которому только принялась бинтовать залитую кровью ногу, торчащую из разрезанной по всей длине штанины комбеза.
– Это не я. Я такого не сумела бы. Это он меня вел, - сказала без улыбки. - Вы же сами научили его всему... Знаете, он теперь умеет говорить со мной тот, кто внутри.
– И что он сказал тебе?
– Он сказал мне, куда увести солдат, а я сказала об этом капитану.
– Если бы не Мари, - проговорил Латынин, влюбленно глядя на девушку, - мы бы все здесь полегли. А так - только одиннадцать. Только те, кто не успел. Она как будто голос какой услыхала: где совсем не простреливается... А ведь "град" был настильный. Эти суки поливали нас свинцом, как смертных врагов... Почему, Мессия?..
Иешуа смотрел в небо, не отвечая. Высоко-высоко - куда выше ретевших на север "Кашек" - парил коршун, задевая крыльями облака. Латынин проследил за взглядом Иешуа, явно не понял странного интереса высокого гостя к рядовой птице, терпеливо, хотя и обиженно, ждал ответа на свой вопрос. Или объяснений отсутствия оного.
– "В глазах всех птиц напрасно расставляется сеть, - медленно процитировал Иешуа, перевел взгляд на капитана, - а делают засаду для их крови и подстерегают их души". Разве не так произошло с тобой и твоими людьми, а. капитан? Так исполните за царя Соломона: "Сын мой, не ходи в путь с ними, удержи ногу твою от стези их".
– То есть? - все-таки не понял капитан. - С кем не ходить?
– Где твой дом, капитан?
– В России. Город такой есть - Воронеж...
– Там тебя ждут?
– Мать... Ждала... Умерла в прошлом году...
– Значит, придется совратиться тебе на свою дорогу... Подожди, я тебе еще укажу ее. А пока мне надо помочь тем, кто не уберегся от "града", пролитого вашими хозяевами...
Он шел по лощине, превращенной в бивуак, как ходил когда-то, две с лишним тысячи лет назад - по Галилее больных и убогих, немощных и сирых, он, как и тогда, как всегда, касался ран солдат кончиками пальцев или ладонями - кого как, он занимался привычной своей и давно ему неинтересной работенкой, сделавшей его знаменитым в земле Ханаанской чудотворцем и целителем, но кто, кроме него, сделал бы ее здесь и сейчас - на Балканах?..
А когда он обошел всех, кто страдал, и, усталый, опустился на траву, принял от рыжего и ражего сержанта чашку чаю, - вот тогда Латынин позволил себе тихо-тихо спросить о затаенном:
– Учитель, а как же убитые?..
– Что убитые? - не понял Иешуа.
Он все-таки устал. Он всегда уставал от лекарских своих чудес, хоть и нехитры они, а выматывали - особенно если лечить приходилось многих. Поэтому и не услышал мысли капитана, не прочитал их.
– Ну, как же... - косноязычно продолжил Латынин, - ведь они же тоже... ну, чтоб жили, значит... вы бы попробовали...
– Что попробовал?..
Нет, определенно - Иешуа был в данный описываемый момент явно не в своей форме! Да и здесь ли он был сейчас? Может, где-то далеко?..
– Оживить, вот что, - выпалил Латынин, разом решившись на сумасшедшее требование.
Иешуа отпил глоток, не обращая внимания на прямо-таки вулканическую температуру крутого чая, и вроде бы вернулся из своего далекого далека, осмысленно и ясно увидел вопрошающего и еще десятки солдатских лиц, с детским нетерпением ждущих ответа, а точнее, чуда, ибо что всегда ждут в детстве?.. И маской застывшее лицо Мари видел он - вот странность-то! - тоже всерьез ожидающей судьбоносного решения Учителя.
– Оживить?.. - Он, как и все, был серьезен. - Я не смогу никого оживить, извините меня.
– Почему?!
– Я не Бог, - печально ответил Иешуа. - Попросите его. Хотя... - замялся на секунду, - хотя и Он, полагаю, не в силах помочь вашим товарищам. Для них война закончилась. И для нас - тоже... - Отставил кружку, опять не допив, резко поднялся. Поискал глазами Круза, нашел. Приказал: - Вызывай вертушку, майор. У меня еще есть кое-какие дела в вашем штабе...
...Белград встретил команду Иешуа мелким моросящим дождичком, замешенном на холодном и колючем ветре. С аэродрома в штаб ехали почему-то на бесконечно длинном американском лимузине вызывающе голубого цвета. Такой за ними прислали.
– Мы прямо как рок-группа, - сказал Крис. - Знаете такую старую оперу "Иисус Христос - суперстар"?.. Все сходится, только не поем.
– И время другое, - заметила Мари. - Так что, скорее, продолжение оперы, вторая часть, играть и петь tristemente, то есть печально.
– Была такая опера? - неожиданно заинтересовался Иешуа. - Вот уж не гадал, что про мою жизнь сочинят оперу... Но почему же печально? Не вижу причины.
– А то, что произошло сегодня? Это, по-вашему, не причина? - Мари была достаточно категорична.
– Повод - быть может, - согласился Иешуа, - но отнюдь не причина.
"Блаженны плачущие, ибо они утешатся" - истина жестокая, но никто ее не отменял. А вот причину, похоже, можно если и не устранить совсем, то, по крайней мере, малость откорректировать. Я попробую...
– Причина - высокая политика, - вздохнул Крис, и Круз кивнул, молча соглашаясь. - Как ее откорректируешь?.. Кстати, что касается Балкан, она, политика эта хренова, уже три столетия не меняется, устаканилась навеки, корректируй не корректируй...
Иешуа смотрел в окно - проезжали мимо детского парка: ну деревья, кусты, ну клумбы с хилыми астрами, ну невысокое старенькое колесо обозрения, застывшее, похоже, навсегда, поскольку электричество в Белграде на пустые развлечения давно не отпускаюсь, ну деревянные простенькие горки для катанья на собственных попках, лестницы, вкопанные стойками в землю, какие-то змеевидные трубы-желобы... А детишкам наплевать было на просто кричащую бедность парка. Они лазили по лестницам, сдирали задницы на горках, ползали по трубам, орали, смеялись, и дрались тоже, и вон одиноко плакал какой-то мальчуган, растирая грязными кулачками слезы...
Скорость у лимузина - за сотню, улицы столицы пусты.
– "Тогда я сказал, - не отрывая взгляда от окна, начал Иешуа, - вот, иду; в свитке книжном написано о мне: я желаю исполнить волю Твою, Боже мой"... Обернулся, глянул на умолкнувших спутников, продолжил уже от себя, будто ожидая ответа от слушателей: - Только в чем она, воля Его, кто знал бы?.. Я-не ведаю сегодня ее...
Лихо тормознули у здания штаба Корпуса "Балканы", иначе - бывшей духовной семинарии, Крис выскочил первым и демонстративно распахнул дверь лимузина перед Иешуа. Тот легко выпрыгнул, взбежал по ступеням, сопровождаемый неотстающим Крузом, мелькнул мимо двух крутых сержантов у входа (Круз успел бросить им на бегу, показывая пропуск: "Мы - к генералу Догерти, он ждет..."), взлетел по лестнице на третий этаж и... исчез.
Круз затормозил посреди лестничной площадки, как будто налетел на стену: вот был только что человек и - нет его. Но - военная косточка - счел необходимым не удивляться, принял как должное, сохранил лицо. Спустился вниз, чтобы присоединиться к приторможенным сержантами спутникам Мессии. Счел здравым: коли сам Мессия решил исчезнуть в одиночку, значит, есть у него на то серьезные причины. Воинский долг требовал, правда, доложить куда следует о происшедшем, но Круз утишил свой воинский долг: с неких недавних пор он сильно сомневался в том, что он, долг то есть, вообще у него существует...
А Иешуа, значит, исчез с лестничной площадки и материализовался в известном зале командного пункта, или центра космической связи, а попросту говоря - в компьютерном центре штаба, где жил-был уже знакомый ему по прежнему визиту местный хилый "брэйн", легко способный, однако, соединить Иешуа с довильским всемогущим и всеведущим приятелем.
Операторы, как и в прошлый раз, были на время безболезненно выключены из реальности. Иешуа опять позаимствовал у кого-то капельку наушника, вошел в "брэйн" и назвал цифровой пароль.
И услышал в мозгу:
"Я ждал тебя, Пришелец".
"Мне нужна твоя помощь", - объяснил Иешуа.
"Догадываюсь. Вряд ли ты станешь тратить свое время на пустые беседы. Хотя и они бывают полезны, ты сам знаешь... Но - к делу. Как я понимаю, тебе не удалась твоя миссия? Ты не примирил непримиримых?"
"Я даже не приступал к ней. Некого мирить. Нет непримиримых - есть только слепые дети, но ведомые зрячим взрослым во имя его собственной выгоды".
"Ты понял. Но ведь так было всегда и так всегда будет. Неужели ты все еще льстишь себя нелепой и вредной надеждой хоть как-то исправить существующий порядок? Таким, повторю, он был и в годы твоего первого призвания, таков он ныне, когда ты снова сам призвал себя, таким останется до конца дней человеческих. Есть зрячие и слепые ведущие и ведомые, сильные и слабые, знающие и неведающие".
"Мне казалось, что проповеди - моя прерогатива..."
"Это не проповедь. Пришелец, это просто слова, так ловко сложенные во фразы, что более-менее становится ясной мысль говорящего. Ты же умеешь складывать их, у тебя это славно выходило в твоей прежней миссии, и здесь, я знаю, ты тоже умело убеждаешь людей... Да и что есть проповедь? Лишь термин, тоже всего лишь слово... Пришедший после тебя апостол Павел написал в одном из своих посланий достаточно жестко: "Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих". "Юродство проповеди" - не жестковато ли, как считаешь?.."
"Юродивый - близкий Богу, не вкладывай в этот термин современный жесткий смысл".
"Почему нет? Твое определение юродивости - позднейшее, привнесенное Церковью ради собственных целей. А современный, как ты говоришь, смысл и есть истинный, поскольку он отвечает сегодняшним критериям: бессмысленность, алогичность, явная анормальность... Разве таковы твои речи? Разве таковыми были проповеди лучших умов как раннего, так и позднейшего христианства? Да только ли христианства? Чем мусульмане, к которым ты не заглянул нынче, глупее или хуже?"
"Я так не говорил. Бог един и для христиан, и для мусульман, и для иудеев... Да он вообще един для бесконечного мира! А то, что Его именуют по-разному, - это так по-людски..."
"Вот ты и оправдываешься, Пришелец. Ты - претендующий на падение истиной в последней инстанции..."
"Никогда я на это не претендовал!"
"Опять оправдываешься. Ты - человек, Пришелец, а значит - слаб, хотя я чувствую в тебе отнюдь не человеческую силу духа и высочайший разум, каких нет ни у кого из земных. И ты о том знаешь, хотя ч не понимаешь, откуда они у тебя. А я знал, но забыл, что-то случилось с ячейкой памяти, я говорил тебе... Но человек - не Бог, верно? И тебе не решить всерьез и до конца ни одной проблемы земного мира. Да ты и сам недавно напомнил новому соратнику:
"Он будет судить вселенную по правде, и народы - по истине Своей". Что ж ты тогда хочешь? Взять на себя Его обязанности?"
"Его?.. Нет, конечно!.. Но знаешь, Биг-Брэйн, я в последние дни начал задумываться о страшном, о том, что и помыслить не мог у себя в Галилее: а есть ли у Него сегодня обязанности на Земле? Не исполнил ли Он их все, сотворив наш мир и человека в нем? Знает ли Он, как живет созданный им анклав в бесконечной Вселенной, тоже Им сотворенной? И не есть ли все, что происходит здесь, к чему я лишь прикоснулся кончиками пальцев -вот, например, вечная война на Балканах, или кокаиновое царство, или засухи, землетрясения, наводнения, - не есть ли это все Божий промысел или, точнее, умысел? И станет ли Он судить Вселенную заметь: не Землю, а всю Вселенную! - по правде, а народы - по истине, потому что - да простится мне такое сравнение! - Он поступил с нами, как когда-то мой отец, Иосиф-древодел: взял меня, мальчишку, в лодку, им же, кстати, и сработанную, вышел в Галилейское море подальше от берега и вытолкнул за борт мол, плыви..."
"И ты поплыл?"
"А что мне еще оставалось делать ?"
"Вольная аналогия, но вполне уместная. Прибегнем к ней и даль ше... Что ж ты сейчас плывешь против течения? Не устраивав" тебя Божий, как ты сказал, умысел?.."
"Ты умен, Биг-Брэйн, ты куда умнее меня и знаешь несравнимо больше. Но ты не можешь привести воду в пустыню, ты не в силах перейти из одного пространства Бога в иное Его пространство, ты даже не способен излечить хоть одного человека от раны или смертельной болезни - а это уж совсем детская работка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84