Я только что целый и невредимый стоял на ногах, любезно беседуя со Скритом и остальными мальчишками, и вот через каких-то несколько секунд валяюсь на земле, жестоко избитый и истекающий кровью.
Несмотря на ужасную боль, равной которой я никогда прежде не испытывал, сознание мое оставалось ясным, и я отчетливо слышал, как мальчишки орали, подзадоривая моего противника:
— Дай ему еще! Всыпь ему как следует, Скрит! Пусть знает, что почем!
Но меня в те минуты мучила не одна только физическая боль. Именно тогда я вдруг с беспощадной ясностью осознал, насколько я одинок и беспомощен, понял, каким жестоким может быть мир. Мне казалось, что против меня ополчилась не стайка деревенских бездельников, а само мироздание.
И я, представьте себе, решил дать ему отпор. Стиснув зубы, нащупал свой оброненный посох и крепко сжал его узкий конец в ладони. Скрит стоял надо мной подбоченившись, с торжествующей ухмылкой на толстом лице. И я с мрачной решимостью подумал: сейчас ты у меня еще не так поулыбаешься, проклятый урод, сейчас ты у меня посмеешься!
Я приподнялся, опираясь на локоть, и взмахнул своим посохом. Который, говоря по правде, уместнее было бы назвать дубинкой, такой он был толстый и увесистый. До сих пор он служил мне только надежной опорой при ходьбе, теперь же настало время применить его в качестве оружия. И он меня не подвел! Я размахнулся и нанес Скриту молниеносный и наверняка весьма чувствительный удар по голове. Скрит покачнулся и едва не упал. И уставился на меня с тупым изумлением.
Я, не теряя времени, просунул древко посоха между его ногами и резким рывком свалил-таки его наземь, в грязь. Стоило ему растянуться во весь рост, как я подполз к нему и принялся колотить куда попало тяжелым посохом. Я успел нанести ему всего два-три хороших удара, прежде чем остальные мальчишки навалились на меня и оттащили в сторону.
И стали лупить меня всем, что только подвернулось в тот момент им под руку, — камнями, палками, моим собственным посохом, — но преимущественно кулаками и ногами. Я свернулся клубком и прикрыл голову ладонями. А что мне еще оставалось? Я неподвижно лежал под градом ударов и с ужасом думал, что если останусь жив, то после этой чудовищной экзекуции, возможно, вообще потеряю способность передвигаться, даже при помощи своего посоха, и тогда прежняя хромота, причинявшая мне столько страданий, будет казаться мне недоступным счастьем… Ход моих размышлений прервал чей-то властный голос, который скомандовал, явно обращаясь к моим мучителям:
— А ну прекратите!
Но они не расслышали этого окрика, поскольку сами орали и вопили что было мочи, подзадоривая друг друга. Для меня же их голоса слились в один невнятный монотонный гул, и слова незнакомца на этом фоне прозвучали отчетливо и ясно.
Тут чья-то сильная рука принялась расшвыривать мальчишек в стороны, отрывая их от меня по одному и по двое. Я оказался свободен от истязателей, прежде чем успел понять, что происходит. Я плакал от боли и унижения, что греха таить, но слезы вряд ли были заметны для постороннего глаза на моей физиономии, запачканной грязью и залитой кровью. Тем не менее я заслонился ладонью и не отнимал ее от лица, пока незнакомец не спросил:
— Порядок?
Голос его звучал мягко и участливо. Я поднял голову.
Передо мной стоял высокий красивый мальчик с густыми каштановыми волосами, расчесанными на косой пробор. Длинный чуб закрывал половину его гладкого лба. На вид мальчику можно было дать лет десять. Он приветливо кивнул мне и, криво усмехнувшись, повторил:
— Порядок?
В своих темно-коричневых панталонах и зеленой куртке, с множеством нитяных и кожаных браслетов на руках он походил на гигантский осенний лист. Почему-то именно такое сравнение пришло мне тогда в голову при виде моего избавителя. Он же, продолжая улыбаться, спросил меня в третий раз:
— Порядок?
Вопрос был, что и говорить, идиотский, учитывая, в каком плачевном положении я находился, но я был так благодарен этому незнакомому мальчику, что произнес то, чего он столь явно от меня ожидал:
— Ага. — И сплюнул, поскольку меня начало подташнивать от соленого вкуса крови, заполнившей рот. Освободив рот от крови, я вместе с ней выплюнул на землю также и один из своих зубов. Чего-то подобного и следовало ожидать, но меня это ужасно огорчило.
Однако Скрит полагал, что не вполне еще рассчитался со мной за нанесенную ему обиду. Он жаждал продолжения битвы, в которой сила столь явно была на его стороне. Дрожа от злости, он ткнул пальцем в сторону пришедшего и визгливо крикнул:
— Иди куда шел, Тэсит! Не суйся не в свое дело!
— Теперь это мое дело, — возразил Тэсит с невозмутимостью, которая сделала бы честь любому взрослому. — Ты, я вижу, нашел себе новую забаву, Скрит? Тебе нечем больше заняться, как избивать малыша-калеку? — Слово «малыш» прозвучало в его устах так, как будто ему самому было не десять лет, а по крайней мере в два раза больше.
У Скрита на том месте, где я его ударил — над самым ухом, — успела уже надуться здоровенная шишка. Он в замешательстве потер ее пятерней и пробормотал:
— Но… Но он ведь…
— Да уймись ты наконец, — презрительно бросил ему Тэсит. — А если кулаки чешутся, что ж, можешь сразиться со мной.
— Но послушай, Тэсит… — промямлил Скрит. Дело принимало скверный для него оборот. Тэсит, не слушая его возражений, встал в боевую стойку, согнул руки в локтях и сжал кулаки. Скриту оставалось лишь принять или отклонить вызов.
Он сдвинул брови, всем своим видом давая понять, что обдумывает решение, которое на самом деле наверняка принял в первую же секунду, стоило только Тэситу предложить поединок. Скрит был трусом, и я не сомневался, что он отчаянно боится Тэсита. Но не мог же он открыто в этом сознаться! Однако этот жирный увалень оказался хитрей, чем я полагал. После затянувшейся паузы он, сопя, состроил презрительную гримасу и изрек:
— Ежели тебе не противно водиться с этим колченогим шлюхиным сыном, дело твое. Но мне, коли так, руки об тебя марать неохота.
Браво, подумал я. Не стань я лично свидетелем того, как этот неуклюжий тупица нашел столь элегантный выход из трудного положения, я нипочем бы не поверил, что он на такое способен. Браво, Скрит! Конечно, окажись Тэсит настойчивей, и Скриту пришлось бы принять бой, но мой избавитель счел за лучшее не доводить дело до новой драки. Он просто стоял, не меняя своей боевой позы, пока Скрит и его прихвостни не убрались восвояси. Только тогда Тэсит обернулся ко мне и дружелюбно спросил:
— Идти сможешь?
— Попробую, — кивнул я, подавляя вздох.
Он ухватил меня за шиворот и поставил на ноги. Меня изумила легкость, с какой он это сделал, — словно я весил не больше пушинки. Стройный, худощавый мальчик оказался настоящим силачом! Кто бы мог подумать!
— Я Тэсит.
— Знаю. — Мне пришлось опереться на его плечо, чтобы не упасть. — А я Невпопад.
— Чем же это ты так разозлил старину Скрита, По? — с прежней веселой участливостью спросил Тэсит.
Он первый попытался соорудить какое-никакое уменьшительное из моего неуклюжего имени, и в этом было столько задушевности и искренней приязни! На сердце у меня от этого невзначай оброненного им короткого словца стало тепло и радостно, как никогда прежде.
— Да я и сам этого в толк не возьму. Он сказал, что моя мать — шлюха.
— Ну, тогда понятно. — Тэсит сочувственно качнул головой. — Ты не мог этого так оставить.
Я вздохнул, шмыгнув носом:
— Нет, все было как раз наоборот. Моя мать ведь и правда шлюха. Но когда я ему сказал, что его мамаша нисколько не лучше моей, он жутко обозлился. Выходит, быть шлюхой — скверно, да?
— Это смотря на чей вкус, — помолчав, ответил Тэсит и задумчиво потер подбородок. — Коли спросить об этом того, кому как раз потребовалась шлюха, то он, пожалуй, ответит, что быть ею — очень даже здорово. Ну а все прочие… — Он пожал плечами, словно давая понять, хотя и без особой уверенности, что мнение этих «прочих» можно не принимать в расчет, и поспешил сменить тему: — А ты, кстати, где живешь?
— У Строкера.
— Ну так пошли. Я помогу тебе туда добраться. — Он с любопытством воззрился на мою уродливую ногу.
— Где это тебя так?
— Нигде. Это у меня с рождения.
— Ясно.
Мы побрели к трактиру, а когда вошли в зал, Маделайн при виде меня испустила крик ужаса. Она сперва решила было, что это Тэсит меня так отделал, и едва на него не набросилась, но я ей рассказал, торопливо и сбивчиво, что в действительности со мной произошло, и тогда она взглянула на него с благодарностью. Не обошлось и без вранья: когда Маделайн меня спросила, из-за чего случилась драка, я сказал, что мальчишки обидно смеялись над моей хромотой. Я был достаточно догадлив, чтобы сообразить, что правда ее очень больно заденет. Мимоходом взглянув на Тэсита, я понял по выражению его лица, что он полностью меня одобряет и нипочем не выдаст.
Строкер, который как раз наливал кому-то из посетителей мед, стоя за прилавком, равнодушно буркнул:
— Что ж, привыкай не огрызаться, коли тебя кто и поддразнит. Так уж вам, калекам, суждено от Бога. — Тут взгляд его остановился на кружке, к которой посетитель уже протягивал руку. — А у лудильщика был? — гаркнул он, вспомнив, из-за чего, собственно, я очутился на дороге и угодил в переплет. — Кружку мою принес?! Ах, чтоб тебе провалиться!
Я и слова не успел вымолвить в свое оправдание, как Тэсит, шагнув вперед, с поклоном произнес:
— Позвольте мне это для вас сделать, сэр.
Строкер что-то неразборчиво буркнул ему в ответ, и Тэсит поспешно выскользнул за дверь.
Маделайн, которая тем временем принялась хлопотать надо мной — обмывать мне лицо тряпкой, смоченной в воде с уксусом, и перевязывать раны, — проводила его взглядом и восхищенно вздохнула:
— Что за славный паренек! Тебе здорово повезло, Невпопад, что именно он оказался рядом, когда эти негодяи на тебя напали.
— Знаю, ма.
— Насмехаться над малышом, которому и без того несладко живется! Дети бывают так жестоки, сынок!
— Знаю, ма.
— Но ты… Забудь о них, дружок, как если б их и на свете не было. — Голос Маделайн звучал уверенно и твердо. — Они тебе не ровня. Ты… Ты избранник судьбы, Невпопад. Тебе суждено свершить великие дела. Да, великие!
— Знаю, ма.
На душе у меня было скверно. Я теперь смотрел на Маделайн совсем иначе, чем прежде, я прозрел благодаря мерзкому Скриту, и это повергло меня в тоску и смятение. Из всего сказанного мальчишками, даже из уклончивых ответов Тэсита на мои прямые вопросы следовал неутешительный вывод — моя мать, в отличие от большинства других женщин, с точки зрения окружающих является особой, заслуживающей презрения. Потому как ведет себя недостойно. В течение нескольких ближайших дней я пристально наблюдал за тем, как с ней обходятся те, кто нас окружал, — Строкер, посетители, другие служанки, и то и дело убеждался в справедливости своих умозаключений. Ее все презирали. Меня душила ярость, объектом которой стали, как это ни странно, не те, кто выказывал ей неуважение, а она, дававшая им для этого повод.
Неделей позже я решил претворить те чувства, которые меня обуревали, в действия. Мать залучила к себе очередного клиента, а я, буркнув, что в нашей каморке слишком уж холодно, отправился ночевать в конюшню. Там, в ворохе сена, в компании множества лошадей и в самом деле было намного теплей, чем у нас с Маделайн. Ей это мое желание наверняка показалось странным, но она ничего мне не сказала. Поэтому, когда ее кровать рухнула на пол — не иначе как в кульминационный момент соития, — я находился на безопасном расстоянии. Но, правду сказать, совсем недолго. Вскоре я услыхал сердитый голос Маделайн, звавшей меня:
— Невпопад! Куда это ты запропастился, негодник?!
Прежде она никогда не обращалась ко мне таким тоном: я ни разу не дал ей для этого повода.
— Да здесь я, здесь, ма.
Она подошла к кипе соломы, из которой я нехотя высунул голову, и поднесла к самому моему носу кусок деревяшки, в котором я немедленно узнал одну из ножек ее кровати. На миг мне даже показалось, что она вот-вот стукнет меня этим увесистым бруском. Но Маделайн вместо этого провела пальцем по одному из его торцов и прежним своим спокойным голосом спросила:
— Что это такое?
— Не знаю.
— Это ножка моей кровати, Невпопад.
— Ну, если ты сама знаешь, так чего спрашивать?
— Она оказалась подпилена на три четверти своей толщины. И сломалась, чего и следовало ожидать. Почему, как по-твоему?
Я посмотрел на нее как на умалишенную и покачал головой:
— Она сломалась, потому что была подпилена на три четверти. Ты сама только что это сказала, ма.
— Я хочу знать, кто это сделал. Кто ее подпилил?
— Не знаю.
— А я думаю, знаешь! А я думаю, это ты сделал! — Она несколько раз стукнула бруском по ладони. — Больше-то некому, Невпопад.
Я протестующе помотал головой, и конюшня так и заплясала у меня перед глазами.
Но Маделайн, словно я и не думал отпираться, мягко спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Несмотря на ужасную боль, равной которой я никогда прежде не испытывал, сознание мое оставалось ясным, и я отчетливо слышал, как мальчишки орали, подзадоривая моего противника:
— Дай ему еще! Всыпь ему как следует, Скрит! Пусть знает, что почем!
Но меня в те минуты мучила не одна только физическая боль. Именно тогда я вдруг с беспощадной ясностью осознал, насколько я одинок и беспомощен, понял, каким жестоким может быть мир. Мне казалось, что против меня ополчилась не стайка деревенских бездельников, а само мироздание.
И я, представьте себе, решил дать ему отпор. Стиснув зубы, нащупал свой оброненный посох и крепко сжал его узкий конец в ладони. Скрит стоял надо мной подбоченившись, с торжествующей ухмылкой на толстом лице. И я с мрачной решимостью подумал: сейчас ты у меня еще не так поулыбаешься, проклятый урод, сейчас ты у меня посмеешься!
Я приподнялся, опираясь на локоть, и взмахнул своим посохом. Который, говоря по правде, уместнее было бы назвать дубинкой, такой он был толстый и увесистый. До сих пор он служил мне только надежной опорой при ходьбе, теперь же настало время применить его в качестве оружия. И он меня не подвел! Я размахнулся и нанес Скриту молниеносный и наверняка весьма чувствительный удар по голове. Скрит покачнулся и едва не упал. И уставился на меня с тупым изумлением.
Я, не теряя времени, просунул древко посоха между его ногами и резким рывком свалил-таки его наземь, в грязь. Стоило ему растянуться во весь рост, как я подполз к нему и принялся колотить куда попало тяжелым посохом. Я успел нанести ему всего два-три хороших удара, прежде чем остальные мальчишки навалились на меня и оттащили в сторону.
И стали лупить меня всем, что только подвернулось в тот момент им под руку, — камнями, палками, моим собственным посохом, — но преимущественно кулаками и ногами. Я свернулся клубком и прикрыл голову ладонями. А что мне еще оставалось? Я неподвижно лежал под градом ударов и с ужасом думал, что если останусь жив, то после этой чудовищной экзекуции, возможно, вообще потеряю способность передвигаться, даже при помощи своего посоха, и тогда прежняя хромота, причинявшая мне столько страданий, будет казаться мне недоступным счастьем… Ход моих размышлений прервал чей-то властный голос, который скомандовал, явно обращаясь к моим мучителям:
— А ну прекратите!
Но они не расслышали этого окрика, поскольку сами орали и вопили что было мочи, подзадоривая друг друга. Для меня же их голоса слились в один невнятный монотонный гул, и слова незнакомца на этом фоне прозвучали отчетливо и ясно.
Тут чья-то сильная рука принялась расшвыривать мальчишек в стороны, отрывая их от меня по одному и по двое. Я оказался свободен от истязателей, прежде чем успел понять, что происходит. Я плакал от боли и унижения, что греха таить, но слезы вряд ли были заметны для постороннего глаза на моей физиономии, запачканной грязью и залитой кровью. Тем не менее я заслонился ладонью и не отнимал ее от лица, пока незнакомец не спросил:
— Порядок?
Голос его звучал мягко и участливо. Я поднял голову.
Передо мной стоял высокий красивый мальчик с густыми каштановыми волосами, расчесанными на косой пробор. Длинный чуб закрывал половину его гладкого лба. На вид мальчику можно было дать лет десять. Он приветливо кивнул мне и, криво усмехнувшись, повторил:
— Порядок?
В своих темно-коричневых панталонах и зеленой куртке, с множеством нитяных и кожаных браслетов на руках он походил на гигантский осенний лист. Почему-то именно такое сравнение пришло мне тогда в голову при виде моего избавителя. Он же, продолжая улыбаться, спросил меня в третий раз:
— Порядок?
Вопрос был, что и говорить, идиотский, учитывая, в каком плачевном положении я находился, но я был так благодарен этому незнакомому мальчику, что произнес то, чего он столь явно от меня ожидал:
— Ага. — И сплюнул, поскольку меня начало подташнивать от соленого вкуса крови, заполнившей рот. Освободив рот от крови, я вместе с ней выплюнул на землю также и один из своих зубов. Чего-то подобного и следовало ожидать, но меня это ужасно огорчило.
Однако Скрит полагал, что не вполне еще рассчитался со мной за нанесенную ему обиду. Он жаждал продолжения битвы, в которой сила столь явно была на его стороне. Дрожа от злости, он ткнул пальцем в сторону пришедшего и визгливо крикнул:
— Иди куда шел, Тэсит! Не суйся не в свое дело!
— Теперь это мое дело, — возразил Тэсит с невозмутимостью, которая сделала бы честь любому взрослому. — Ты, я вижу, нашел себе новую забаву, Скрит? Тебе нечем больше заняться, как избивать малыша-калеку? — Слово «малыш» прозвучало в его устах так, как будто ему самому было не десять лет, а по крайней мере в два раза больше.
У Скрита на том месте, где я его ударил — над самым ухом, — успела уже надуться здоровенная шишка. Он в замешательстве потер ее пятерней и пробормотал:
— Но… Но он ведь…
— Да уймись ты наконец, — презрительно бросил ему Тэсит. — А если кулаки чешутся, что ж, можешь сразиться со мной.
— Но послушай, Тэсит… — промямлил Скрит. Дело принимало скверный для него оборот. Тэсит, не слушая его возражений, встал в боевую стойку, согнул руки в локтях и сжал кулаки. Скриту оставалось лишь принять или отклонить вызов.
Он сдвинул брови, всем своим видом давая понять, что обдумывает решение, которое на самом деле наверняка принял в первую же секунду, стоило только Тэситу предложить поединок. Скрит был трусом, и я не сомневался, что он отчаянно боится Тэсита. Но не мог же он открыто в этом сознаться! Однако этот жирный увалень оказался хитрей, чем я полагал. После затянувшейся паузы он, сопя, состроил презрительную гримасу и изрек:
— Ежели тебе не противно водиться с этим колченогим шлюхиным сыном, дело твое. Но мне, коли так, руки об тебя марать неохота.
Браво, подумал я. Не стань я лично свидетелем того, как этот неуклюжий тупица нашел столь элегантный выход из трудного положения, я нипочем бы не поверил, что он на такое способен. Браво, Скрит! Конечно, окажись Тэсит настойчивей, и Скриту пришлось бы принять бой, но мой избавитель счел за лучшее не доводить дело до новой драки. Он просто стоял, не меняя своей боевой позы, пока Скрит и его прихвостни не убрались восвояси. Только тогда Тэсит обернулся ко мне и дружелюбно спросил:
— Идти сможешь?
— Попробую, — кивнул я, подавляя вздох.
Он ухватил меня за шиворот и поставил на ноги. Меня изумила легкость, с какой он это сделал, — словно я весил не больше пушинки. Стройный, худощавый мальчик оказался настоящим силачом! Кто бы мог подумать!
— Я Тэсит.
— Знаю. — Мне пришлось опереться на его плечо, чтобы не упасть. — А я Невпопад.
— Чем же это ты так разозлил старину Скрита, По? — с прежней веселой участливостью спросил Тэсит.
Он первый попытался соорудить какое-никакое уменьшительное из моего неуклюжего имени, и в этом было столько задушевности и искренней приязни! На сердце у меня от этого невзначай оброненного им короткого словца стало тепло и радостно, как никогда прежде.
— Да я и сам этого в толк не возьму. Он сказал, что моя мать — шлюха.
— Ну, тогда понятно. — Тэсит сочувственно качнул головой. — Ты не мог этого так оставить.
Я вздохнул, шмыгнув носом:
— Нет, все было как раз наоборот. Моя мать ведь и правда шлюха. Но когда я ему сказал, что его мамаша нисколько не лучше моей, он жутко обозлился. Выходит, быть шлюхой — скверно, да?
— Это смотря на чей вкус, — помолчав, ответил Тэсит и задумчиво потер подбородок. — Коли спросить об этом того, кому как раз потребовалась шлюха, то он, пожалуй, ответит, что быть ею — очень даже здорово. Ну а все прочие… — Он пожал плечами, словно давая понять, хотя и без особой уверенности, что мнение этих «прочих» можно не принимать в расчет, и поспешил сменить тему: — А ты, кстати, где живешь?
— У Строкера.
— Ну так пошли. Я помогу тебе туда добраться. — Он с любопытством воззрился на мою уродливую ногу.
— Где это тебя так?
— Нигде. Это у меня с рождения.
— Ясно.
Мы побрели к трактиру, а когда вошли в зал, Маделайн при виде меня испустила крик ужаса. Она сперва решила было, что это Тэсит меня так отделал, и едва на него не набросилась, но я ей рассказал, торопливо и сбивчиво, что в действительности со мной произошло, и тогда она взглянула на него с благодарностью. Не обошлось и без вранья: когда Маделайн меня спросила, из-за чего случилась драка, я сказал, что мальчишки обидно смеялись над моей хромотой. Я был достаточно догадлив, чтобы сообразить, что правда ее очень больно заденет. Мимоходом взглянув на Тэсита, я понял по выражению его лица, что он полностью меня одобряет и нипочем не выдаст.
Строкер, который как раз наливал кому-то из посетителей мед, стоя за прилавком, равнодушно буркнул:
— Что ж, привыкай не огрызаться, коли тебя кто и поддразнит. Так уж вам, калекам, суждено от Бога. — Тут взгляд его остановился на кружке, к которой посетитель уже протягивал руку. — А у лудильщика был? — гаркнул он, вспомнив, из-за чего, собственно, я очутился на дороге и угодил в переплет. — Кружку мою принес?! Ах, чтоб тебе провалиться!
Я и слова не успел вымолвить в свое оправдание, как Тэсит, шагнув вперед, с поклоном произнес:
— Позвольте мне это для вас сделать, сэр.
Строкер что-то неразборчиво буркнул ему в ответ, и Тэсит поспешно выскользнул за дверь.
Маделайн, которая тем временем принялась хлопотать надо мной — обмывать мне лицо тряпкой, смоченной в воде с уксусом, и перевязывать раны, — проводила его взглядом и восхищенно вздохнула:
— Что за славный паренек! Тебе здорово повезло, Невпопад, что именно он оказался рядом, когда эти негодяи на тебя напали.
— Знаю, ма.
— Насмехаться над малышом, которому и без того несладко живется! Дети бывают так жестоки, сынок!
— Знаю, ма.
— Но ты… Забудь о них, дружок, как если б их и на свете не было. — Голос Маделайн звучал уверенно и твердо. — Они тебе не ровня. Ты… Ты избранник судьбы, Невпопад. Тебе суждено свершить великие дела. Да, великие!
— Знаю, ма.
На душе у меня было скверно. Я теперь смотрел на Маделайн совсем иначе, чем прежде, я прозрел благодаря мерзкому Скриту, и это повергло меня в тоску и смятение. Из всего сказанного мальчишками, даже из уклончивых ответов Тэсита на мои прямые вопросы следовал неутешительный вывод — моя мать, в отличие от большинства других женщин, с точки зрения окружающих является особой, заслуживающей презрения. Потому как ведет себя недостойно. В течение нескольких ближайших дней я пристально наблюдал за тем, как с ней обходятся те, кто нас окружал, — Строкер, посетители, другие служанки, и то и дело убеждался в справедливости своих умозаключений. Ее все презирали. Меня душила ярость, объектом которой стали, как это ни странно, не те, кто выказывал ей неуважение, а она, дававшая им для этого повод.
Неделей позже я решил претворить те чувства, которые меня обуревали, в действия. Мать залучила к себе очередного клиента, а я, буркнув, что в нашей каморке слишком уж холодно, отправился ночевать в конюшню. Там, в ворохе сена, в компании множества лошадей и в самом деле было намного теплей, чем у нас с Маделайн. Ей это мое желание наверняка показалось странным, но она ничего мне не сказала. Поэтому, когда ее кровать рухнула на пол — не иначе как в кульминационный момент соития, — я находился на безопасном расстоянии. Но, правду сказать, совсем недолго. Вскоре я услыхал сердитый голос Маделайн, звавшей меня:
— Невпопад! Куда это ты запропастился, негодник?!
Прежде она никогда не обращалась ко мне таким тоном: я ни разу не дал ей для этого повода.
— Да здесь я, здесь, ма.
Она подошла к кипе соломы, из которой я нехотя высунул голову, и поднесла к самому моему носу кусок деревяшки, в котором я немедленно узнал одну из ножек ее кровати. На миг мне даже показалось, что она вот-вот стукнет меня этим увесистым бруском. Но Маделайн вместо этого провела пальцем по одному из его торцов и прежним своим спокойным голосом спросила:
— Что это такое?
— Не знаю.
— Это ножка моей кровати, Невпопад.
— Ну, если ты сама знаешь, так чего спрашивать?
— Она оказалась подпилена на три четверти своей толщины. И сломалась, чего и следовало ожидать. Почему, как по-твоему?
Я посмотрел на нее как на умалишенную и покачал головой:
— Она сломалась, потому что была подпилена на три четверти. Ты сама только что это сказала, ма.
— Я хочу знать, кто это сделал. Кто ее подпилил?
— Не знаю.
— А я думаю, знаешь! А я думаю, это ты сделал! — Она несколько раз стукнула бруском по ладони. — Больше-то некому, Невпопад.
Я протестующе помотал головой, и конюшня так и заплясала у меня перед глазами.
Но Маделайн, словно я и не думал отпираться, мягко спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100