У Джима трясутся руки, он с трудом попадает пуговицами в петли. К тому же его чуть подташнивает.
– Ну, вот и готово, – смеется Артур. – По данным разведки там было космического оружия примерно на девяносто миллионов. Пусковые установки ровно ничего им не скажут. – Переполненный все еще кипящей в нем энергией, Артур высовывает голову в окно машины и кричит: – Пусть небо будет чистым!
Джим тоже смеется – дико, взахлеб, его кровь все еще насыщена одним из самых сильных наркотиков, какие он когда-либо пробовал, – адреналином, выделившимся за время недавнего кросса по сухому руслу Санта-Аны. Лучший в мире стимулятор.
– Слушай, а ведь это было здорово. Здорово, Я ведь и вправду что-то сделал. – Джим замолкает, несколько секунд думает. – И ведь действительно сделал. Знаешь… – Он неловко мнется, все это звучит несколько глупо. – Мне кажется, что сегодня – первый случай в моей жизни, когда я что-то сделал.
– Понимаю, – кивает Артур и внимательно смотрит на Джима. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Сегодня ты ощутил вкус борьбы; более того, ты понял, как много может она дать тебе самому. Ты всегда ощущал себя рабом системы, непомерно огромной и окопавшейся настолько плотно, что свернуть ее невозможно. Ничто, сделанное тобой в одиночку, не изменит ее ни на йоту. Но, пребывая в такой уверенности и ничего не делая, ты сам создаешь условия, обеспечивающие неуязвимость системы.
Нужно только сделать первый шаг! – Он снова хохочет. – Сделай первый шаг, хоть самый маленький, покажи системе, что ты сопротивляешься, покажи самому себе – и сразу твое восприятие изменится. Изменится сама действительность, которую ты воспринимаешь. Ты увидишь, что ничего тут нет невозможного. Время – времени может потребоваться много, но все равно… – Артур хохочет. – Все можно сделать! Давай отпразднуем твой первый шаг. – Он бьет кулаком по приборной доске. – Да здравствует сопротивление!
– Да здравствует сопротивление!
Глава 21
Они жили здесь больше семи тысяч лет, и единственное свидетельство этой жизни – груды ракушек на берегах Ньюпортского залива.
Вот все, что мы знаем о них, точнее – думаем, что знаем.
Они пришли с равнин, из-за Сьерра-Невады, кочевники из шошонской группы племен; они раскидывали свои стоянки, собирали пищу, торговали и шли все дальше и дальше. Достигнув океана, они остановились и снова раскинули стоянку – теперь уже надолго.
Они говорили на многих языках.
По нашей терминологии они были охотниками-собирателями, они не обрабатывали землю, у них не было домашних животных. Мужчины мастерили оружие и охотились – с луком и стрелами. Женщины собирали ягоды и съедобные коренья, варили кашу из крапивы, но по большей части эти люди питались желудями и семенами из сосновых шишек. Им приходилось вымачивать из желудевой муки танин, для чего использовалась довольно сложная система соединенных между собой ям. Я иногда задумываюсь, кто изобрел такой метод и что они думали, превращая белый порошок из горькой отравы в хлеб свой насущный. Без всякого сомнения, это было священнодействием. Да и все, что они делали, было священнодействием.
Селились они маленькими общинами, жилища свои ставили обязательно по окружности. Климат был мягкий, теплый, так что спали они под открытым небом – если только не шел дождь. Во время дождя они спали в примитивных шалашах, состоявших из ивового каркаса, оплетенного тростником. Женщины ходили в сшитых из кроличьих шкурок юбках, мужчины носили накидки, тоже из шкурок, а дети – вообще ничего. Зимой, для тепла, все одевались в меховые шубы.
Они торговали со многими племенами. У жителей пустыни они получали обсидиан и соль. Кораллы поступали из Баха [[17 - Баха Калифорния, Нижняя Калифорния (исп.). Так называется штат Мексики, расположенный на территории Калифорнийского полуострова.]], а шкуры морских животных – от островитян, которые приплывали к ним в своих каноэ, по десять человек в каждом.
Они курили табак, вырезали каменные фигурки птиц, китов и рыб.
Политическая система выглядела следующим образом: большая часть жителей деревни принадлежала к одной и той же семье. Вождь руководил деревней со всеобщего согласия и одобрения. Время от времени вождя меняли.
Иногда они воевали, но по большей части жили мирно.
Они плели чуть не лучшие в Америке корзинки, украшали их замысловатыми символическими узорами.
Каждый день они проводили некоторое время в парильном доме – обливали горячие угли водой и вдыхали пар.
В центре деревни неизменно располагалась круглая постройка из ивы, тростника и прутьев. Северные племена называли эту священную парилку йоба, а южные – уанкеч.
Здесь они проводили главную свою религиозную церемонию, ритуал толоач, во время которого юноши пили отвар из листьев дурмана, впадали в галлюцинаторный транс и получали инициацию – становились полноправными взрослыми мужчинами. В каждом таком святилище стояло изображение самого главного бога, Чинигчинича, того, кто дал вещам имена. С убитого койота или рыси аккуратно снимали шкуру, затем ее набивали стрелами, перьями, рогами ланей, зубами пум, клювами и когтями ястребов и зашивали; чучело очень напоминало бы живого зверя, если бы не юбочка из перьев и торчащие изо рта стрелы. Именно через это изображение Чинигчинич обращался к участникам толоача, сообщал им тайные имена, раскрывающие внутреннюю сущность вещей и дающие людям над этими вещами власть. Узнав тайные имена, юноши становились взрослыми.
Вот почти и все, что мы знаем об их жизни; кроме того, нам известно, что такое существование продолжалось год за годом, поколение за поколением, они жили в мирном равновесии со своей землей, пользуясь всеми ее ресурсами, рассматривая каждый камень и дерево, и животное как священное существо – семь тысяч лет. Семь тысяч лет!
Постарайся – может быть, у тебя это получится – увидеть, как они живут на кишащей жизнью прибрежной полосе. Как они занимаются повседневными своими трудами. Как они навещают соседнее селение. Как юноши ухаживают за девушками. Как в сумерках население деревни собирается вокруг костра. Постарайся увидеть.
А затем откуда-то появилась шайка людей, похожих на крабов, только люди эти, в отличие от крабов, могли снимать свои панцири. А еще они могли убивать издалека, при помощи громкого шума. Эти люди не знали ни одного из языков, зато у них был свой собственный язык. Началась история.
Солдаты ушли, оставив после себя францисканцев. После того как испанский миссионер Хуниперо Серра основал в 1776 году часовню святого Хуана и отправился по «Тропе Истины» организовывать остальные миссии, задача обращения туземцев в христианство легла на плечи брата Жерони-мо Боскана. Новообращенные из окрестностей этой миссии именовались хуаненьос, а жившие севернее – габриэлинос, по миссии Сан-Габриэль. «Я отношусь к этим индейцам с их заблуждениями, как к детям», – писал брат Боскана.
Он приспособил индейцев к добрым христианским делам, они строили миссию и обрабатывали землю. Через пятьдесят лет ни одного из них не осталось в живых. И все это почти позабыто.
Глава 22
Для Эйба, как и для большинства людей, недели пролетают в тумане каких-то путаных лихорадочных действий. Отрывая в начале месяца лист календаря, он неизменно удивляется: этот-то куда девался? Рабочие смены сливаются в одно неопределенное пятно, тем более что он намеренно старается их забывать. Сейчас он не сумел бы рассказать о той бешеной гонке в университетскую больницу почти ничего: выжили тогда пострадавшие или умерли? С кем он тогда работал, с Ксавьером или с кем другим? И когда все это было – месяц назад? Или два? Сказать просто невозможно, никто больше не оперирует такими огромными промежутками времени. Вспомнить бы, что было позавчера.
Где-то внутри, в глубине, хранится, конечно же, все – каждый выезд, каждая авария, каждая мимолетная гримаса на лице Ксава, отчаянно работающего над очередным полутрупом. Но механизм воспоминания надежно отключен. В часы бодрствования Эйб искренне уверен, что этого механизма и вовсе больше нет. Два месяца назад? Было, да сплыло! Для Эйба существует только настоящее время, его реальность – здесь и сейчас, вот в этот самый, единственный в мире момент. Возможно, поэтому у него крайне редко бывает союзница. Союз? Это с кем там было, с Инес? Нет, вроде с Дебби. Ничего, пойдем сегодня к Сэнди и во всем разберемся.
Сегодня Эйб опять с Ксавьером. Иногда – и даже довольно часто – то один из них, то другой меняется с кем-нибудь дежурством, чтобы продлить себе выходные, но обычно они работают на пару. Постоянная команда. Это нравится и Эйбу, и Ксавьеру – работа обретает хоть какую-то непрерывность, становится хоть немного похожей на нормальную службу.
Треск рации.
– Мы на связи, всевидящий-один, – откликается Ксав.
Вызов принят. «Девятый», что значит – куча мала из машин количеством от пяти до девяти, место аварии – футхиллская трасса, чуть западнее восточной, на виадуке. Диспетчер отловил их в Тастине, на трассе к Санта-Ане, теперь они гонят по восточной, затем сворачивают на футхиллскую. Все ряды забиты под завязку, так что Эйб выворачивает на отвратительно узкую обочину виадука и гонит к целому созвездию красных и синих мигалок – кроме трех ДП-мобилей там уже стоит один аварийный фургон. Аварийщики, приехавшие раньше, разбираются с передним концом кучи малы, Эйбу и Ксавьеру предоставляется задний.
– Ксав, – говорит Эйб, оценив обстановку, – ты там свяжись, пусть пришлют еще фургон, а лучше – два.
Третья машина сплющена в блин, водитель и пассажирка все еще внутри, оба – без сознания. Эйб яростно выхватывает из фургона кусачки и начинает работать со стороны пассажирского сиденья. Пассажирка, довольно пожилая женщина, явно СНАМП.
– Вот уж очевидный случай СНАМП, – бормочет Ксав, переползая через нее, чтобы подобраться к водителю. – Всмятку. – Неожиданно водитель – мужчина тоже немолодой – начинает метаться. Эйб перебегает на его сторону, а тем временем Ксав нашлепывает лечебные пластыри и пытается оценить тяжесть повреждений. – Эйб, проруби дырку с той стороны, а то отсюда трудно. – Скрежет разрезаемого металла, вооруженный уолдиками супермен поднимает крышу, и Ксав проскальзывает внутрь. Выругав сквозь зубы острую заусеницу, разорвавшую штаны, он ползет по переднему сиденью, подбирается к водителю. Щелк, щелк, щелк – Эйб все больше расширяет проход, депы направили на них галогенный прожектор, и все становится как на отпечатке с недодержанного негатива. Все ближе вой сирены подъезжающих машин, они воют очень громко, но Эйб не слышит, он только видит упрямый, неподдающийся металл. Отхватив напрочь всю боковую стенку, он поднимает голову, мимо проезжают сотни машин, они едут медленно, в каждом окне – глаза, глаза вампиров, упивающихся зрелищем.
– Эйб! Эйб! – Ксав копается где-то внизу, под рулевым колесом. Эйб наклоняется. – Вот, смотри, его тут зажало. Стенка коробки передач лопнула и раздавила ему правую лодыжку.
– Да, вижу.
– Ты можешь там разрезать? Эйб берется за работу.
– Не так близко!
– Какого хрена, а как же я потом отверну этот лист?
– Стриги повыше, вокруг, и побыстрее, этот мужик скоро загнется от потери крови. Долбаная нога, никак не залепить ее со всех сторон.
Щелк. Хр-рр. Хр-рр. Щелк.
– На эту стенку давят сразу и дифференциал, и мотор, без крана их не сдернуть.
– Некогда! Ладно, я уже наложил турникет на голень. Ступня все равно почти оторвана, а если мы будем долго валандаться, мужику конец. Так что бери, Эйб, свои кусачки и отрезай ему ступню.
– Что?!
– Ты слышал что. Ампутируй ее прямо здесь, а потом я оттащу его в фургон.
Эйб прикладывает лезвие кусачек к окровавленному черному носку и с трудом подавляет желание отвернуться. Все же совсем просто, вроде как щелкнуть ножницами.
– Вот-вот, именно в этом месте.
Эйб осторожно сжимает управляющие рукоятки.
– Да быстрее ты.
Сопротивления почти нет, только легкий хруст, когда лезвия перерезают кость. Лишившийся ступни водитель глубоко вздыхает. Ксав нашлепывает на культяпку кровоостанавливающий пластырь, его руки летают, дыхание вырывается из груди со свистом; стараясь приподнять водителя, он буквально извивается в этой тесноте, затем они с Эйбом высвобождают обмякшее тело из-под приборной доски, вытаскивают наружу и кладут на каталку.
– Не забудь вытащить ступню. – Ксав уже бежит с каталкой к фургону. – Может, еще пригодится.
– Вот же мать твою. – Эйб атакует мотор спереди, прикладывает к нему кусачки, жмет изо всех сил. Этих сил, а точнее – силы уоддика, едва хватает, чтобы располовинить ведущий вал, но после этого все проще – можно засунуть кусачки прямо в мотор и чуть оттянуть его, пользуясь силой привода непосредственно, без этих манипуляторных рукояток. Теперь можно подцепить стенку коробки передач, операция не такая легкая, как сперва казалось, но в конце концов он с ней справляется, отгибает стенку внутрь моторного отсека, оставляет кусачки, бежит к проделанной в машине дыре, нагибается – да, вот оно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Ну, вот и готово, – смеется Артур. – По данным разведки там было космического оружия примерно на девяносто миллионов. Пусковые установки ровно ничего им не скажут. – Переполненный все еще кипящей в нем энергией, Артур высовывает голову в окно машины и кричит: – Пусть небо будет чистым!
Джим тоже смеется – дико, взахлеб, его кровь все еще насыщена одним из самых сильных наркотиков, какие он когда-либо пробовал, – адреналином, выделившимся за время недавнего кросса по сухому руслу Санта-Аны. Лучший в мире стимулятор.
– Слушай, а ведь это было здорово. Здорово, Я ведь и вправду что-то сделал. – Джим замолкает, несколько секунд думает. – И ведь действительно сделал. Знаешь… – Он неловко мнется, все это звучит несколько глупо. – Мне кажется, что сегодня – первый случай в моей жизни, когда я что-то сделал.
– Понимаю, – кивает Артур и внимательно смотрит на Джима. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Сегодня ты ощутил вкус борьбы; более того, ты понял, как много может она дать тебе самому. Ты всегда ощущал себя рабом системы, непомерно огромной и окопавшейся настолько плотно, что свернуть ее невозможно. Ничто, сделанное тобой в одиночку, не изменит ее ни на йоту. Но, пребывая в такой уверенности и ничего не делая, ты сам создаешь условия, обеспечивающие неуязвимость системы.
Нужно только сделать первый шаг! – Он снова хохочет. – Сделай первый шаг, хоть самый маленький, покажи системе, что ты сопротивляешься, покажи самому себе – и сразу твое восприятие изменится. Изменится сама действительность, которую ты воспринимаешь. Ты увидишь, что ничего тут нет невозможного. Время – времени может потребоваться много, но все равно… – Артур хохочет. – Все можно сделать! Давай отпразднуем твой первый шаг. – Он бьет кулаком по приборной доске. – Да здравствует сопротивление!
– Да здравствует сопротивление!
Глава 21
Они жили здесь больше семи тысяч лет, и единственное свидетельство этой жизни – груды ракушек на берегах Ньюпортского залива.
Вот все, что мы знаем о них, точнее – думаем, что знаем.
Они пришли с равнин, из-за Сьерра-Невады, кочевники из шошонской группы племен; они раскидывали свои стоянки, собирали пищу, торговали и шли все дальше и дальше. Достигнув океана, они остановились и снова раскинули стоянку – теперь уже надолго.
Они говорили на многих языках.
По нашей терминологии они были охотниками-собирателями, они не обрабатывали землю, у них не было домашних животных. Мужчины мастерили оружие и охотились – с луком и стрелами. Женщины собирали ягоды и съедобные коренья, варили кашу из крапивы, но по большей части эти люди питались желудями и семенами из сосновых шишек. Им приходилось вымачивать из желудевой муки танин, для чего использовалась довольно сложная система соединенных между собой ям. Я иногда задумываюсь, кто изобрел такой метод и что они думали, превращая белый порошок из горькой отравы в хлеб свой насущный. Без всякого сомнения, это было священнодействием. Да и все, что они делали, было священнодействием.
Селились они маленькими общинами, жилища свои ставили обязательно по окружности. Климат был мягкий, теплый, так что спали они под открытым небом – если только не шел дождь. Во время дождя они спали в примитивных шалашах, состоявших из ивового каркаса, оплетенного тростником. Женщины ходили в сшитых из кроличьих шкурок юбках, мужчины носили накидки, тоже из шкурок, а дети – вообще ничего. Зимой, для тепла, все одевались в меховые шубы.
Они торговали со многими племенами. У жителей пустыни они получали обсидиан и соль. Кораллы поступали из Баха [[17 - Баха Калифорния, Нижняя Калифорния (исп.). Так называется штат Мексики, расположенный на территории Калифорнийского полуострова.]], а шкуры морских животных – от островитян, которые приплывали к ним в своих каноэ, по десять человек в каждом.
Они курили табак, вырезали каменные фигурки птиц, китов и рыб.
Политическая система выглядела следующим образом: большая часть жителей деревни принадлежала к одной и той же семье. Вождь руководил деревней со всеобщего согласия и одобрения. Время от времени вождя меняли.
Иногда они воевали, но по большей части жили мирно.
Они плели чуть не лучшие в Америке корзинки, украшали их замысловатыми символическими узорами.
Каждый день они проводили некоторое время в парильном доме – обливали горячие угли водой и вдыхали пар.
В центре деревни неизменно располагалась круглая постройка из ивы, тростника и прутьев. Северные племена называли эту священную парилку йоба, а южные – уанкеч.
Здесь они проводили главную свою религиозную церемонию, ритуал толоач, во время которого юноши пили отвар из листьев дурмана, впадали в галлюцинаторный транс и получали инициацию – становились полноправными взрослыми мужчинами. В каждом таком святилище стояло изображение самого главного бога, Чинигчинича, того, кто дал вещам имена. С убитого койота или рыси аккуратно снимали шкуру, затем ее набивали стрелами, перьями, рогами ланей, зубами пум, клювами и когтями ястребов и зашивали; чучело очень напоминало бы живого зверя, если бы не юбочка из перьев и торчащие изо рта стрелы. Именно через это изображение Чинигчинич обращался к участникам толоача, сообщал им тайные имена, раскрывающие внутреннюю сущность вещей и дающие людям над этими вещами власть. Узнав тайные имена, юноши становились взрослыми.
Вот почти и все, что мы знаем об их жизни; кроме того, нам известно, что такое существование продолжалось год за годом, поколение за поколением, они жили в мирном равновесии со своей землей, пользуясь всеми ее ресурсами, рассматривая каждый камень и дерево, и животное как священное существо – семь тысяч лет. Семь тысяч лет!
Постарайся – может быть, у тебя это получится – увидеть, как они живут на кишащей жизнью прибрежной полосе. Как они занимаются повседневными своими трудами. Как они навещают соседнее селение. Как юноши ухаживают за девушками. Как в сумерках население деревни собирается вокруг костра. Постарайся увидеть.
А затем откуда-то появилась шайка людей, похожих на крабов, только люди эти, в отличие от крабов, могли снимать свои панцири. А еще они могли убивать издалека, при помощи громкого шума. Эти люди не знали ни одного из языков, зато у них был свой собственный язык. Началась история.
Солдаты ушли, оставив после себя францисканцев. После того как испанский миссионер Хуниперо Серра основал в 1776 году часовню святого Хуана и отправился по «Тропе Истины» организовывать остальные миссии, задача обращения туземцев в христианство легла на плечи брата Жерони-мо Боскана. Новообращенные из окрестностей этой миссии именовались хуаненьос, а жившие севернее – габриэлинос, по миссии Сан-Габриэль. «Я отношусь к этим индейцам с их заблуждениями, как к детям», – писал брат Боскана.
Он приспособил индейцев к добрым христианским делам, они строили миссию и обрабатывали землю. Через пятьдесят лет ни одного из них не осталось в живых. И все это почти позабыто.
Глава 22
Для Эйба, как и для большинства людей, недели пролетают в тумане каких-то путаных лихорадочных действий. Отрывая в начале месяца лист календаря, он неизменно удивляется: этот-то куда девался? Рабочие смены сливаются в одно неопределенное пятно, тем более что он намеренно старается их забывать. Сейчас он не сумел бы рассказать о той бешеной гонке в университетскую больницу почти ничего: выжили тогда пострадавшие или умерли? С кем он тогда работал, с Ксавьером или с кем другим? И когда все это было – месяц назад? Или два? Сказать просто невозможно, никто больше не оперирует такими огромными промежутками времени. Вспомнить бы, что было позавчера.
Где-то внутри, в глубине, хранится, конечно же, все – каждый выезд, каждая авария, каждая мимолетная гримаса на лице Ксава, отчаянно работающего над очередным полутрупом. Но механизм воспоминания надежно отключен. В часы бодрствования Эйб искренне уверен, что этого механизма и вовсе больше нет. Два месяца назад? Было, да сплыло! Для Эйба существует только настоящее время, его реальность – здесь и сейчас, вот в этот самый, единственный в мире момент. Возможно, поэтому у него крайне редко бывает союзница. Союз? Это с кем там было, с Инес? Нет, вроде с Дебби. Ничего, пойдем сегодня к Сэнди и во всем разберемся.
Сегодня Эйб опять с Ксавьером. Иногда – и даже довольно часто – то один из них, то другой меняется с кем-нибудь дежурством, чтобы продлить себе выходные, но обычно они работают на пару. Постоянная команда. Это нравится и Эйбу, и Ксавьеру – работа обретает хоть какую-то непрерывность, становится хоть немного похожей на нормальную службу.
Треск рации.
– Мы на связи, всевидящий-один, – откликается Ксав.
Вызов принят. «Девятый», что значит – куча мала из машин количеством от пяти до девяти, место аварии – футхиллская трасса, чуть западнее восточной, на виадуке. Диспетчер отловил их в Тастине, на трассе к Санта-Ане, теперь они гонят по восточной, затем сворачивают на футхиллскую. Все ряды забиты под завязку, так что Эйб выворачивает на отвратительно узкую обочину виадука и гонит к целому созвездию красных и синих мигалок – кроме трех ДП-мобилей там уже стоит один аварийный фургон. Аварийщики, приехавшие раньше, разбираются с передним концом кучи малы, Эйбу и Ксавьеру предоставляется задний.
– Ксав, – говорит Эйб, оценив обстановку, – ты там свяжись, пусть пришлют еще фургон, а лучше – два.
Третья машина сплющена в блин, водитель и пассажирка все еще внутри, оба – без сознания. Эйб яростно выхватывает из фургона кусачки и начинает работать со стороны пассажирского сиденья. Пассажирка, довольно пожилая женщина, явно СНАМП.
– Вот уж очевидный случай СНАМП, – бормочет Ксав, переползая через нее, чтобы подобраться к водителю. – Всмятку. – Неожиданно водитель – мужчина тоже немолодой – начинает метаться. Эйб перебегает на его сторону, а тем временем Ксав нашлепывает лечебные пластыри и пытается оценить тяжесть повреждений. – Эйб, проруби дырку с той стороны, а то отсюда трудно. – Скрежет разрезаемого металла, вооруженный уолдиками супермен поднимает крышу, и Ксав проскальзывает внутрь. Выругав сквозь зубы острую заусеницу, разорвавшую штаны, он ползет по переднему сиденью, подбирается к водителю. Щелк, щелк, щелк – Эйб все больше расширяет проход, депы направили на них галогенный прожектор, и все становится как на отпечатке с недодержанного негатива. Все ближе вой сирены подъезжающих машин, они воют очень громко, но Эйб не слышит, он только видит упрямый, неподдающийся металл. Отхватив напрочь всю боковую стенку, он поднимает голову, мимо проезжают сотни машин, они едут медленно, в каждом окне – глаза, глаза вампиров, упивающихся зрелищем.
– Эйб! Эйб! – Ксав копается где-то внизу, под рулевым колесом. Эйб наклоняется. – Вот, смотри, его тут зажало. Стенка коробки передач лопнула и раздавила ему правую лодыжку.
– Да, вижу.
– Ты можешь там разрезать? Эйб берется за работу.
– Не так близко!
– Какого хрена, а как же я потом отверну этот лист?
– Стриги повыше, вокруг, и побыстрее, этот мужик скоро загнется от потери крови. Долбаная нога, никак не залепить ее со всех сторон.
Щелк. Хр-рр. Хр-рр. Щелк.
– На эту стенку давят сразу и дифференциал, и мотор, без крана их не сдернуть.
– Некогда! Ладно, я уже наложил турникет на голень. Ступня все равно почти оторвана, а если мы будем долго валандаться, мужику конец. Так что бери, Эйб, свои кусачки и отрезай ему ступню.
– Что?!
– Ты слышал что. Ампутируй ее прямо здесь, а потом я оттащу его в фургон.
Эйб прикладывает лезвие кусачек к окровавленному черному носку и с трудом подавляет желание отвернуться. Все же совсем просто, вроде как щелкнуть ножницами.
– Вот-вот, именно в этом месте.
Эйб осторожно сжимает управляющие рукоятки.
– Да быстрее ты.
Сопротивления почти нет, только легкий хруст, когда лезвия перерезают кость. Лишившийся ступни водитель глубоко вздыхает. Ксав нашлепывает на культяпку кровоостанавливающий пластырь, его руки летают, дыхание вырывается из груди со свистом; стараясь приподнять водителя, он буквально извивается в этой тесноте, затем они с Эйбом высвобождают обмякшее тело из-под приборной доски, вытаскивают наружу и кладут на каталку.
– Не забудь вытащить ступню. – Ксав уже бежит с каталкой к фургону. – Может, еще пригодится.
– Вот же мать твою. – Эйб атакует мотор спереди, прикладывает к нему кусачки, жмет изо всех сил. Этих сил, а точнее – силы уоддика, едва хватает, чтобы располовинить ведущий вал, но после этого все проще – можно засунуть кусачки прямо в мотор и чуть оттянуть его, пользуясь силой привода непосредственно, без этих манипуляторных рукояток. Теперь можно подцепить стенку коробки передач, операция не такая легкая, как сперва казалось, но в конце концов он с ней справляется, отгибает стенку внутрь моторного отсека, оставляет кусачки, бежит к проделанной в машине дыре, нагибается – да, вот оно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72