Выходя в отставку, некоторые из них получают должности в гражданской судебной системе. Вот так и наш Тобайасон. И я не думаю, чтобы данное ходатайство попало к нему случайно, тут явно приложили свою руку ребята из ВВС. Дело ведь не шибко-то хитрое, пара телефонных звонков, и все готово. Так оно или не так, но Тобайасон отказался вынести нужное нам постановление, он решил, что пока контракт должен идти своим чередом, а уж когда ФСП закончит расследование и представит ему доклад – тогда и будет вынесено окончательное решение. В результате, – криво улыбается Голдман, – нам придется вести это сражение с довольно-таки неудобных исходных позиций. Ну ничего, боеприпасов у нас вроде достаточно, так что… так что мы еще посмотрим.
Новости малоутешительны, и Голдман этого не отрицает. Макферсон допивает коньяк. В центре вращающегося ресторана расположена небольшая сцена; совершенно ужасный певец совместно с просто плохим пианистом терзает уши обедающих песнями, к которым и прилагательного-то враз не подберешь. Сейчас за ближайшим к столику окном – Вашингтон, безбрежная россыпь огней. Памятник Вашингтону – белый карандаш с красной мигалкой на конце, кукольный домик Капитолия, между ними – темная полоска Молла [[24 - В данном случае Молл – парк в Вашингтоне.]]. Еще один кукольный домик, поближе, на берегу Потомака. Это мемориал Линкольна… И все это далеко, далеко внизу – Вашингтон сохранил старый закон, ограничивающий максимальную высоту зданий десятью этажами. А не нужно забывать, что связь между высотой и богатством, вернее даже, между высотой и властью почти одна и та же в любом городе, построенном людьми, высота равняется власти. Поэтому обитатели Кристалл-Сити взирают на столицу великой державы, как боги – на обиталище заурядных смертных. «И никакое это не совпадение, – думает Макферсон, – это символ, прекрасно описывающий реальное распределение власти между двумя силовыми центрами – тяжеловесная громада Пентагона и со всех сторон обступившие его роскошные отели, битком набитые бесчисленными лизоблюдами, надменно глядят сверху вниз на избранное народом правительство…»
– ВВС – очень большая сила, – заметил Голдман, словно читая его мысли. – Но в этом городе есть и другие силовые центры. Здесь очень много власти, и она разбросана по самым разным местам. Структура весьма далека от совершенства, но все же в ней есть определенные сдерживающие факторы, одни ее части уравновешиваются другими. Самые разнообразные взаимоограничения, самые разнообразные балансы сил. Вот их-то мы и должны использовать.
Трудно что-нибудь возразить. За следующий час, который проходит в дружеской, непринужденной болтовне, Макферсон немного успокаивается, но по пути в отель мрачные предчувствия вспыхивают с новой силой. Судья – отставной полковник ВВС! Это надо же такое придумать!
Вместе с ним в лифт заходит хорошо одетая женщина. Духи, яркая губная помада, шелковистые волосы, желтое платье с низко оголенной спиной. И без спутника – в такое-то время. Глаза Макферсона слегка расширяются, ему в голову приходит неожиданная догадка, что эта женщина – одна из многочисленных в Кристалл-Сити проституток, направляется куда-то по вызову. Женщина выходит первой, она улыбается Макферсону, и тот тоже изображает нечто вроде улыбки. Ну что ж, обычный военный город.
Глава 38
Теперь Джим с нетерпением ожидает те дни, когда у них с Ханой совпадает расписание, но никогда не уверен, что же получится на этот раз – новая знакомая не проявляет особого желания с ним встречаться. Иногда она распускает свой класс раньше Джима и сразу же уходит. Иногда она занята.
– Ты уж прости меня, пожалуйста, – говорит в таких случаях Хана, глядя в землю, – сегодня никак, очень много работы.
Но бывают такие дни и такие вечера, когда она молча кивает, вскидывает на мгновение глаза, улыбается, и они идут все в то же жалкое кофейное заведение и говорят, говорят, говорят…
– Мне дали мастерскую, – сообщает она однажды, – здесь же, в студенческом городке. Я не совсем еще к ней привыкла, но ты заходи, если хочешь, посмотри.
– Конечно, хочу.
Они идут по темным дорожкам, среди освещенных снизу бетонных корпусов. Иногда в каком-нибудь просвете между зданиями открывается узкая полоска вечернего, усыпанного огнями ОкО. Вокруг ни души – сейчас городок напоминает большую декорацию, фильм снят, все актеры ушли. Даже странно, что в одном из серых, унылых параллелепипедов находится мастерская художника. Они входят, Хана нажимает кнопку, и под потолком вспыхивает свет, смесь неона и ксенона. У стен свалены холсты, их здесь много, очень много. Пока Хана смешивает краски, Джим просматривает одну из груд. Стиль пейзажей вроде бы китайский, но исполнены они в ярко-голубых и зеленых тонах, а крыши пагод, ручьи, сосновые шишки и снежные вершины далеких гор отливают тусклым золотом.
Общее впечатление… ну, скажем, странное. Нет, Джим не остановился как громом пораженный, он не испытал мгновенного сатори и ему не открылись неведомые прежде глубины, эти картины подействовали на него совершенно иначе. Сперва потребовалось привыкнуть к их странности, попытаться понять, что же это такое здесь изображено.
А вот и чисто абстрактная картина. Здорово, потрясающе… но тут выясняется, что никакая она не абстрактная, а просто перевернута вверх ногами. М-м-да. Истинный знаток и ценитель искусства. Вниз ногами – опять интересно; теперь Джим начинает видеть на этих полотнах не только горы и леса, реки и луга, но и абстрактные структуры.
– Вот это да. Хана, великолепные у тебя картины. Только… только почему ни на одной из них нет нашего Оринджа?
– Так и знала, что ты об этом спросишь, – смеется Хана. – Посмотри в том углу, вон та стопка, невысокая. – Снова смех. – Ведь это гораздо труднее.
Очень, до крайности интересные полотна – во всяком случае, с точки зрения Джима. Техника та же самая, но соотношение цветов – обратное. Здесь превалирует золото; золото затемненное, высветленное, оставленное в первозданном виде, и все это – перекрывающимися блоками, квадратами, налезающими друг на друга, как большие дома. И то здесь, то там разбросаны голубые, или зеленые, или зелено-голубые пятна – деревья, оголенные склоны холмов (с золотыми квадратами строительной техники), парки, пересохшие русла рек, полоска моря с золотым слитком Каталины.
– Здорово!
На одной картине – взгроможденная на опоры трасса, жирная золотая лента, перечеркивающая зеленоватое небо, а чуть сбоку – бронзовая громада молла. Ну точно как там, у него под той трассой.
– Да, Хана.
Еще одна абстрактная структура – ньюпортская гавань, залив – сине-зеленый, а лодки, корабли и полуостров – золото.
– И почем ты это продаешь?
– Вам, мистер учитель, не по карману.
– Я не про себя думал, я про Сэнди. Он наверняка захотел бы что-нибудь такое для своей спальни.
– У-гу.
Джим смотрит, как Хана смешивает в синих плошках золотые, ярким металлом отсвечивающие краски. Спутанные черные волосы упали на лицо, висят над самой посудиной. Вот это бы кто нарисовал. В нем просыпается какое-то странное, трудно определимое ощущение…
Она смешивает краски, а Джим рассказывает про своих друзей. Про Таши, который пишет рассказы о своем серфинге, рассказы, живостью своей и прозрачностью далеко превосходящие опусы самого Джима.
– А это потому, что он не пытается создать произведение искусства. – Хана улыбается своей плошке. – Очень ценное состояние сознания.
Джим кивает. Он рассказывает о нежелании Таши сотрудничать с миром, о бешеной энергии Сэнди и его деловых подвигах, его в легенду вошедшей привычке всюду опаздывать. И про Эйба тоже. Джим рассказывает, как Эйб приходит после работы на тусовку, и какое у него бывает при этом осунувшееся лицо, и как усилием воли он превращает это лицо в веселую маску. И как он последнее время сторонится Джима, подсмеивается над полным неумением Джима хоть что-нибудь сделать руками, и все время общается с Ташем и Сэнди, а Джим вроде как в стороне, и как иногда все-таки случаются короткие проблески близости, которая была у них прежде.
– Иногда я рассказываю что-нибудь, а Эйб вдруг вскинет на меня глаза, словно выстрелит, а потом закинет голову и хохочет, и я вдруг понимаю, как мало все мы знаем о своих друзьях, кто они такие и что они о нас думают.
Хана кивает, поднимает на него глаза и улыбается, редкий случай.
– Ты любишь своих друзей?
– Что? Да, а то как же, – смеется Джим.
– Ну вот, я начинаю работать. Отойди, пожалуйста, в сторону, не засти. Садись куда-нибудь и делай что хочешь, а хочешь – поезжай домой.
– Я посмотрю другие картины.
Джим смотрит их одну за другой, поглядывая время от времени на Хану. Работает она сидя – сгорбилась над лежащим на столе холстом и орудует крошечными кисточками. Лица не видно, его скрывают упавшие вперед волосы. Тело словно окаменело, двигается только кисть руки – движения еле заметные, но быстрые, уверенные… сколько же часов нужно ей, чтобы закончить одну картину? А сколько их здесь, на полу, штук ведь шестьдесят, не меньше. Да-а.
А потом Джим откладывает картины и смотрит уже только на Хану. Хана этого не замечает. Время от времени она набирает полную грудь воздуха, затем выдыхает и задерживает дыхание. «Вроде чейн-стоксовского дыхания, – думает Джим. – Словно она на большой высоте». В какой-то момент он приходит в себя и осознает, что смотрит на эту неподвижную фигуру, ни о чем не думая уже… уже неизвестно сколько времени. Вроде медитации, которая никогда ему не удавалась! Правда, сейчас он чуть было не уснул.
– Хана? Я, пожалуй, пойду.
– Хорошо. Увидимся?
– И не сомневайся.
По пути домой Джим буквально слышит зарождающееся стихотворение – даже целую поэму, в которой есть и золотые трассы, и зеленое небо, и громоздкая фигура, приткнувшаяся над низеньким столом. Но потом стихотворение куда-то исчезает, дома, у компьютера он не может вспомнить ничего, кроме каких-то перепутанных обрывков и почти невыразимых словами образов. Когда Джиму надоедает таращиться на пустой экран, он ложится и впадает в беспокойное, полудремотное состояние. И снова он идет по усеянному развалинами холму, и снова низкие, обрушившиеся стены, и пустынная до самого горизонта земля… и снова из холма восстает нечто, которое должно ему о чем-то рассказать, только он не понимает – о чем. А потом он поднимает голову и видит золотую трассу, повисшую в зеленом небе.
Глава 39
Таш далеко не горел желанием участвовать в приемке прибывающего с Гавайев контрабандного груза, но Сэнди все-таки его уломал. Подействовали не столько финансовые доводы, сколько настоятельные личные просьбы, Таш он и есть Таш.
Вскоре после этого к Сэнди зашел Боб Томпкинс с последней информацией относительно доставки «Носорога» и с ключами от лодки, стоявшей в ньюпортской гавани. Обговорив дела, они прихватывают по стакану и удаляются на балкон; вскоре туда же выходит и Анджела.
– А как там у Реймонда? – безразлично интересуется Сэнди.
– Да все в порядке.
– Так и продолжает громить оборонную промышленность ОкО?
– Еще как, пуще прежнего.
– И что, навербовал для своего крестового похода местных дурней?
– Вернее сказать – нанял. Ну да, конечно. Ты не думаешь, что он все сам делает?
Сэнди медлит, ему не хочется проявлять повышенного интереса, но тем временем в разговор вмешивается Анджела:
– Мы думаем, что с ним связались некоторые из наших друзей, и боимся, не нарвутся ли они на крупные неприятности.
– Ну… – хмурится Боб, – я не знаю, что тут и сказать. Во всяком случае Реймонд принимает самые строгие меры безопасности. Он божится, что все идет тихо и гладко.
– А слухи уже разносятся, – замечает Сэнди.
– Да? – снова хмурится Боб. – Ладно, я скажу Реймонду. Мне и самому кажется, что пора бы все это кончать, только не знаю, согласится ли он.
Сэнди бросает взгляд на Анджелу, и они переводят беседу на другие темы. Потом, обдумывая услышанное, Сэнди приходит к выводу, что ничего особенно ценного он, собственно говоря, не узнал. Зато удалось послать Реймонду полезную информацию.
Следующим утром Сэнди и Таш идут в гавань. Боб принес все необходимые ключи – от автостоянки, лодочной пристани, от ворот, ведущих к пристани, от клетки, ограждающей лодку, специальный ключ для отключения охранной системы, три ключа, позволяющие проникнуть во внутренние помещения лодки, и один, высвобождающий такелаж.
Лодка – это не лодка, а скорее уж яхта. Тридцатитрехфутовый катамаран с широким, объемистым корпусом, не отличающийся особой скоростью и гордо именуемый «Гордость Топеки». Надежная тиковая обшивка, борта и палуба – синие, паруса – всех цветов радуги сразу, на корме каждого из полукорпусов – небольшой вспомогательный движок. Они спускают яхту со слипа, включают движки и неспешно, с негромким тарахтением двигаются к выходу из гавани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Новости малоутешительны, и Голдман этого не отрицает. Макферсон допивает коньяк. В центре вращающегося ресторана расположена небольшая сцена; совершенно ужасный певец совместно с просто плохим пианистом терзает уши обедающих песнями, к которым и прилагательного-то враз не подберешь. Сейчас за ближайшим к столику окном – Вашингтон, безбрежная россыпь огней. Памятник Вашингтону – белый карандаш с красной мигалкой на конце, кукольный домик Капитолия, между ними – темная полоска Молла [[24 - В данном случае Молл – парк в Вашингтоне.]]. Еще один кукольный домик, поближе, на берегу Потомака. Это мемориал Линкольна… И все это далеко, далеко внизу – Вашингтон сохранил старый закон, ограничивающий максимальную высоту зданий десятью этажами. А не нужно забывать, что связь между высотой и богатством, вернее даже, между высотой и властью почти одна и та же в любом городе, построенном людьми, высота равняется власти. Поэтому обитатели Кристалл-Сити взирают на столицу великой державы, как боги – на обиталище заурядных смертных. «И никакое это не совпадение, – думает Макферсон, – это символ, прекрасно описывающий реальное распределение власти между двумя силовыми центрами – тяжеловесная громада Пентагона и со всех сторон обступившие его роскошные отели, битком набитые бесчисленными лизоблюдами, надменно глядят сверху вниз на избранное народом правительство…»
– ВВС – очень большая сила, – заметил Голдман, словно читая его мысли. – Но в этом городе есть и другие силовые центры. Здесь очень много власти, и она разбросана по самым разным местам. Структура весьма далека от совершенства, но все же в ней есть определенные сдерживающие факторы, одни ее части уравновешиваются другими. Самые разнообразные взаимоограничения, самые разнообразные балансы сил. Вот их-то мы и должны использовать.
Трудно что-нибудь возразить. За следующий час, который проходит в дружеской, непринужденной болтовне, Макферсон немного успокаивается, но по пути в отель мрачные предчувствия вспыхивают с новой силой. Судья – отставной полковник ВВС! Это надо же такое придумать!
Вместе с ним в лифт заходит хорошо одетая женщина. Духи, яркая губная помада, шелковистые волосы, желтое платье с низко оголенной спиной. И без спутника – в такое-то время. Глаза Макферсона слегка расширяются, ему в голову приходит неожиданная догадка, что эта женщина – одна из многочисленных в Кристалл-Сити проституток, направляется куда-то по вызову. Женщина выходит первой, она улыбается Макферсону, и тот тоже изображает нечто вроде улыбки. Ну что ж, обычный военный город.
Глава 38
Теперь Джим с нетерпением ожидает те дни, когда у них с Ханой совпадает расписание, но никогда не уверен, что же получится на этот раз – новая знакомая не проявляет особого желания с ним встречаться. Иногда она распускает свой класс раньше Джима и сразу же уходит. Иногда она занята.
– Ты уж прости меня, пожалуйста, – говорит в таких случаях Хана, глядя в землю, – сегодня никак, очень много работы.
Но бывают такие дни и такие вечера, когда она молча кивает, вскидывает на мгновение глаза, улыбается, и они идут все в то же жалкое кофейное заведение и говорят, говорят, говорят…
– Мне дали мастерскую, – сообщает она однажды, – здесь же, в студенческом городке. Я не совсем еще к ней привыкла, но ты заходи, если хочешь, посмотри.
– Конечно, хочу.
Они идут по темным дорожкам, среди освещенных снизу бетонных корпусов. Иногда в каком-нибудь просвете между зданиями открывается узкая полоска вечернего, усыпанного огнями ОкО. Вокруг ни души – сейчас городок напоминает большую декорацию, фильм снят, все актеры ушли. Даже странно, что в одном из серых, унылых параллелепипедов находится мастерская художника. Они входят, Хана нажимает кнопку, и под потолком вспыхивает свет, смесь неона и ксенона. У стен свалены холсты, их здесь много, очень много. Пока Хана смешивает краски, Джим просматривает одну из груд. Стиль пейзажей вроде бы китайский, но исполнены они в ярко-голубых и зеленых тонах, а крыши пагод, ручьи, сосновые шишки и снежные вершины далеких гор отливают тусклым золотом.
Общее впечатление… ну, скажем, странное. Нет, Джим не остановился как громом пораженный, он не испытал мгновенного сатори и ему не открылись неведомые прежде глубины, эти картины подействовали на него совершенно иначе. Сперва потребовалось привыкнуть к их странности, попытаться понять, что же это такое здесь изображено.
А вот и чисто абстрактная картина. Здорово, потрясающе… но тут выясняется, что никакая она не абстрактная, а просто перевернута вверх ногами. М-м-да. Истинный знаток и ценитель искусства. Вниз ногами – опять интересно; теперь Джим начинает видеть на этих полотнах не только горы и леса, реки и луга, но и абстрактные структуры.
– Вот это да. Хана, великолепные у тебя картины. Только… только почему ни на одной из них нет нашего Оринджа?
– Так и знала, что ты об этом спросишь, – смеется Хана. – Посмотри в том углу, вон та стопка, невысокая. – Снова смех. – Ведь это гораздо труднее.
Очень, до крайности интересные полотна – во всяком случае, с точки зрения Джима. Техника та же самая, но соотношение цветов – обратное. Здесь превалирует золото; золото затемненное, высветленное, оставленное в первозданном виде, и все это – перекрывающимися блоками, квадратами, налезающими друг на друга, как большие дома. И то здесь, то там разбросаны голубые, или зеленые, или зелено-голубые пятна – деревья, оголенные склоны холмов (с золотыми квадратами строительной техники), парки, пересохшие русла рек, полоска моря с золотым слитком Каталины.
– Здорово!
На одной картине – взгроможденная на опоры трасса, жирная золотая лента, перечеркивающая зеленоватое небо, а чуть сбоку – бронзовая громада молла. Ну точно как там, у него под той трассой.
– Да, Хана.
Еще одна абстрактная структура – ньюпортская гавань, залив – сине-зеленый, а лодки, корабли и полуостров – золото.
– И почем ты это продаешь?
– Вам, мистер учитель, не по карману.
– Я не про себя думал, я про Сэнди. Он наверняка захотел бы что-нибудь такое для своей спальни.
– У-гу.
Джим смотрит, как Хана смешивает в синих плошках золотые, ярким металлом отсвечивающие краски. Спутанные черные волосы упали на лицо, висят над самой посудиной. Вот это бы кто нарисовал. В нем просыпается какое-то странное, трудно определимое ощущение…
Она смешивает краски, а Джим рассказывает про своих друзей. Про Таши, который пишет рассказы о своем серфинге, рассказы, живостью своей и прозрачностью далеко превосходящие опусы самого Джима.
– А это потому, что он не пытается создать произведение искусства. – Хана улыбается своей плошке. – Очень ценное состояние сознания.
Джим кивает. Он рассказывает о нежелании Таши сотрудничать с миром, о бешеной энергии Сэнди и его деловых подвигах, его в легенду вошедшей привычке всюду опаздывать. И про Эйба тоже. Джим рассказывает, как Эйб приходит после работы на тусовку, и какое у него бывает при этом осунувшееся лицо, и как усилием воли он превращает это лицо в веселую маску. И как он последнее время сторонится Джима, подсмеивается над полным неумением Джима хоть что-нибудь сделать руками, и все время общается с Ташем и Сэнди, а Джим вроде как в стороне, и как иногда все-таки случаются короткие проблески близости, которая была у них прежде.
– Иногда я рассказываю что-нибудь, а Эйб вдруг вскинет на меня глаза, словно выстрелит, а потом закинет голову и хохочет, и я вдруг понимаю, как мало все мы знаем о своих друзьях, кто они такие и что они о нас думают.
Хана кивает, поднимает на него глаза и улыбается, редкий случай.
– Ты любишь своих друзей?
– Что? Да, а то как же, – смеется Джим.
– Ну вот, я начинаю работать. Отойди, пожалуйста, в сторону, не засти. Садись куда-нибудь и делай что хочешь, а хочешь – поезжай домой.
– Я посмотрю другие картины.
Джим смотрит их одну за другой, поглядывая время от времени на Хану. Работает она сидя – сгорбилась над лежащим на столе холстом и орудует крошечными кисточками. Лица не видно, его скрывают упавшие вперед волосы. Тело словно окаменело, двигается только кисть руки – движения еле заметные, но быстрые, уверенные… сколько же часов нужно ей, чтобы закончить одну картину? А сколько их здесь, на полу, штук ведь шестьдесят, не меньше. Да-а.
А потом Джим откладывает картины и смотрит уже только на Хану. Хана этого не замечает. Время от времени она набирает полную грудь воздуха, затем выдыхает и задерживает дыхание. «Вроде чейн-стоксовского дыхания, – думает Джим. – Словно она на большой высоте». В какой-то момент он приходит в себя и осознает, что смотрит на эту неподвижную фигуру, ни о чем не думая уже… уже неизвестно сколько времени. Вроде медитации, которая никогда ему не удавалась! Правда, сейчас он чуть было не уснул.
– Хана? Я, пожалуй, пойду.
– Хорошо. Увидимся?
– И не сомневайся.
По пути домой Джим буквально слышит зарождающееся стихотворение – даже целую поэму, в которой есть и золотые трассы, и зеленое небо, и громоздкая фигура, приткнувшаяся над низеньким столом. Но потом стихотворение куда-то исчезает, дома, у компьютера он не может вспомнить ничего, кроме каких-то перепутанных обрывков и почти невыразимых словами образов. Когда Джиму надоедает таращиться на пустой экран, он ложится и впадает в беспокойное, полудремотное состояние. И снова он идет по усеянному развалинами холму, и снова низкие, обрушившиеся стены, и пустынная до самого горизонта земля… и снова из холма восстает нечто, которое должно ему о чем-то рассказать, только он не понимает – о чем. А потом он поднимает голову и видит золотую трассу, повисшую в зеленом небе.
Глава 39
Таш далеко не горел желанием участвовать в приемке прибывающего с Гавайев контрабандного груза, но Сэнди все-таки его уломал. Подействовали не столько финансовые доводы, сколько настоятельные личные просьбы, Таш он и есть Таш.
Вскоре после этого к Сэнди зашел Боб Томпкинс с последней информацией относительно доставки «Носорога» и с ключами от лодки, стоявшей в ньюпортской гавани. Обговорив дела, они прихватывают по стакану и удаляются на балкон; вскоре туда же выходит и Анджела.
– А как там у Реймонда? – безразлично интересуется Сэнди.
– Да все в порядке.
– Так и продолжает громить оборонную промышленность ОкО?
– Еще как, пуще прежнего.
– И что, навербовал для своего крестового похода местных дурней?
– Вернее сказать – нанял. Ну да, конечно. Ты не думаешь, что он все сам делает?
Сэнди медлит, ему не хочется проявлять повышенного интереса, но тем временем в разговор вмешивается Анджела:
– Мы думаем, что с ним связались некоторые из наших друзей, и боимся, не нарвутся ли они на крупные неприятности.
– Ну… – хмурится Боб, – я не знаю, что тут и сказать. Во всяком случае Реймонд принимает самые строгие меры безопасности. Он божится, что все идет тихо и гладко.
– А слухи уже разносятся, – замечает Сэнди.
– Да? – снова хмурится Боб. – Ладно, я скажу Реймонду. Мне и самому кажется, что пора бы все это кончать, только не знаю, согласится ли он.
Сэнди бросает взгляд на Анджелу, и они переводят беседу на другие темы. Потом, обдумывая услышанное, Сэнди приходит к выводу, что ничего особенно ценного он, собственно говоря, не узнал. Зато удалось послать Реймонду полезную информацию.
Следующим утром Сэнди и Таш идут в гавань. Боб принес все необходимые ключи – от автостоянки, лодочной пристани, от ворот, ведущих к пристани, от клетки, ограждающей лодку, специальный ключ для отключения охранной системы, три ключа, позволяющие проникнуть во внутренние помещения лодки, и один, высвобождающий такелаж.
Лодка – это не лодка, а скорее уж яхта. Тридцатитрехфутовый катамаран с широким, объемистым корпусом, не отличающийся особой скоростью и гордо именуемый «Гордость Топеки». Надежная тиковая обшивка, борта и палуба – синие, паруса – всех цветов радуги сразу, на корме каждого из полукорпусов – небольшой вспомогательный движок. Они спускают яхту со слипа, включают движки и неспешно, с негромким тарахтением двигаются к выходу из гавани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72