– Мне здесь не нравится.
Глава 45
И они летят на Крит, новая идея Джима.
– Даем тебе, Джимбо, последний шанс…
Они приземляются в Гераклионе, завтракают у ларька, торгующего гамбургерами, в конторе «Эйвиса» [[32 - Компания по прокату автомобилей, имеющая отделения во многих странах.]] берут напрокат «ниссан» и направляются смотреть Кносс, веселенькую, ярко раскрашенную реконструкцию минойского дворца. Здоровенная толпа туристов. И вообще все это чем-то смахивает на пирамиды.
– Вот же черт, – в полном отчаянии говорит Джим. – Дайте мне эту карту.
Сэнди вручает ему эйвисовскую карту острова. Минойские развалины отмечены двусторонней алебардой, греческие развалины отмечены сломанной колонной. Джим выискивает сломанные колонны, он уже сообразил, что на этом острове минойские развалины считаются развалинами первого сорта, а греческие – второго. Нужно найти переломленную колонну, которая располагается подальше ото всех городов, в тупике малозначительной дороги и, по возможности, рядом с морем.
– Порядок. – Находится не один, а даже несколько значков, удовлетворяющих всем поставленным условиям. Джим выбирает из них первый попавшийся.
– Отвези-ка нас, Хэмфри, на самый конец этого островка.
– Будет сделано. Только не забывайте, почем здесь бензин.
– Вези!
– Будет сделано. И куда же мы направляемся?
– В Итанос.
– Всемирно известный Итанос, – смеется Сэнди, – так, что ли, Джим?
– Как раз наоборот. Это пирамиды – всемирно известные, и Кносс – всемирно известный, и Красная площадь, она тоже всемирно известная.
– Понял, молчу. Итанос так Итанос. А что там есть такое?
– Понятия не имею.
И они едут на восток, вдоль северного побережья Крита.
И всех их одновременно озаряет одна и та же мысль: эта земля выглядит в точности как Южная Калифорния. Что-то вроде окрестностей лагеря Пендлтон. Сухая, каменистая местность, поросшая сухим колючим кустарником, круто опускающаяся к берегу сверкающего лазурью моря. Пересохшие речные русла. Голые, усеянные валунами холмы. Чуть в глубине, подальше от берега – несколько высоких гор.
– Первая волна американских поселенцев, – медленно говорит Джим, – упорно называла Южную Калифорнию американским Средиземноморьем. – Он без отрыва смотрит в окно машины. – Теперь понятно почему. Такая же земля, такой же ландшафт, но вы посмотрите, как использовали все это греки.
Поросшие колючками холмы.
То там то сям – деревни. Бетон, известковая побелка. Цветы.
Жилища неопрятные, но без признаков нищеты. Квартирка Джима меньше любого из здешних домов.
Там, где склоны не слишком крутые, растут оливковые рощи.
Древние, сгорбленные деревья, скрюченные руки, серебристо-зеленые пальцы.
Вся дорога в черных круглых маслянистых пятнах: раздавленные оливки.
Ты здесь живешь?
Белая с голубым куполом церковь стоит на вершине холма. Неудобно!
Апельсиновая роща…
– Вот как оно выглядело, – негромко говорит Джим. Все молчат и смотрят в окна.
Они заходят в деревенскую лавку, покупают простоквашу, брынзу, хлеб, оливки, апельсины, колбасу, рецину и узо [[33 - Рецина – вино со смолистым привкусом; узо – анисовый ликер.]]; хозяйка лавки не понимает ни слова по-английски, но зато прямо лучится приветливостью – приятный контраст со всеобщей алчностью в Египте.
Поближе к вечеру они преодолевают последний участок черного, асфальтированного шоссе, которое тянется здесь вдоль пересохшего, спадающего к морю русла, и тормозят.
И слева и справа – поросшие колючками холмы.
Холмы на фоне темно-синего моря.
Песчаное побережье, рассеченное на две части невысоким, плоским холмом.
Холм примыкает к заливчику и сплошь покрыт развалинами.
Безлюдие и заброшенность. Развалины и колючки – и больше ничего.
– Господи!
Джим выскакивает из машины. Этот самый, раз за разом повторяющийся сон, как он бродит по каким-то руинам, – после достопамятной попытки найти эль-моденскую школу этот сон одолевает его чуть не ежедневно. Проснувшись, он всегда удивляется – это придет же в голову такая ерунда.
Древние руины всегда обнесены заборами, там везде билетные кассы, указатели, таблички с объяснениями, гиды, посещение от стольких-то до стольких-то, очереди и обнесенные канатом участки, где «руками не трогать», и буфеты, и повсюду толкутся легионы туристов, старающихся понять, что же тут такого интересного, о чем, собственно, весь шум, – так ведь?
И – вот оно. Джим продирается сквозь кусты, влезает на груду обломков и оказывается в полуобвалившемся дверном проеме. Древняя церковь. Крестообразная планировка, у дальней стены – алтарь, заглубленный в тело холма. Все колонны упали и валяются теперь около стен.
Появляется остальная компания.
– Смотрите, – говорит Джим. – Церковь скорее всего византийская, но ее строили из всего, что попало под руку. Колонны, вероятно, римские, но, может, и греческие. Вон те большие камни в стенах, которые совсем ноздреватые, они, наверное, минойские. Вытесаны за две тысячи лет до строительства этой церкви.
Сэнди согласно кивает, его лицо расплывается в улыбке.
– А вы посмотрите на пол, вон там, у входа. Дверь запиралась на что-то вроде большого шпингалета, когда ее открывали и закрывали, шпингалет царапал пол. Получился идеальный полукруг. – В полном восторге он разряжается знаменитым чапмэновским смехом.
Хэмфри и Анджела идут на северный склон холма, где виднеются почти не тронутые временем стены… небольшой крепости, что ли?
– Хорошо сохранилась, – замечает Сэнди.
– Венецианская, наверное, – говорит Джим. – На тысячу лет младше церкви.
– Знаешь, Джимбо, я просто не врубаюсь в такие временные масштабы.
– И я тоже.
С вершины холма открывается прекрасный обзор и моря, и, в другую сторону, ближайшей части острова. Единственный признак присутствия здесь людей – две ободранные лодки, косо лежащие на прибрежном песке. Одна из них покрыта брезентом, под которым что-то топорщится, наверное – подвесной мотор. А так – полное безлюдие. Земля словно покинута всеми ее обитателями, эгейские просторы – ровная, гладкая плоскость.
– Давайте здесь остановимся, – предлагает Джим. – Двое могут спать в машине, а другие – прямо на песке, подстелим что-нибудь, и все в порядке. А еда у нас еще осталась.
Уже поздно, весь день они провели в пути, так что план встречает всеобщее одобрение.
Ужинать решено наверху, рядом с обвалившейся церковью. Солнце садится, оно уже почти коснулось земли. В воздухе легкая дымка, закатные лучи окрашивают холм сочным абрикосовым цветом, скалы из серых превратились в оранжевые. Высоко в небе висят замысловатые кружева ярко-розовых перистых облаков. Вывалившиеся из стен церкви плиты оказываются прекрасными столами и стульями.
Вкус пищи тоже яркий, насыщенный, под стать краскам окружающего пейзажа. На склоне соседнего холма пасется козье стадо. Сэнди прикрывает глаза от солнца, всматривается в пару крупных черных козлов.
– Назад, в бронзовый век.
Потом они просто сидят и смотрят; солнце ушло за горизонт, краски земли быстро блекнут, выцветают, и только на закате продолжают гореть облака. Тихо, безлюдно, пустынно.
– Расскажи нам про это место, – просит Джима Анджела.
– Ну, там, на обороте карты, есть несколько строчек, и это фактически все, что я знаю. Сперва тут был минойский город, его построили примерно за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова. Потом сюда приходили по очереди греки, римляне и византийцы. При греках город стал независимой республикой, даже чеканил свою монету. Его оставили то ли около девятисотого года нашей эры, то ли около тысяча пятисотого, после землетрясения.
– Плюс-минус шестьсот лет, совсем ерунда, – замечает Сэнди. – Господи, это какие же временные масштабы!
– Невообразимые, – кивает Джим. – Человеку их не понять, а уж нам, калифорнийцам, – тем более.
– А вот я могу, – с пол-оборота заводится Сэнди.
– Слабо!
– Не слабо!
– Слабо!..
– Хорошо, – говорит Сэнди после пятого обмена этими репликами, – попробуем вот так. Пойдем от настоящего момента назад, поколение за поколением. Будем считать, что каждое поколение – тридцать лет. Ты рассказывай нам, чем они занимались, а я буду считать.
– Ладно, попробуем.
– Последнее поколение?
– Часть Греции.
Сэнди царапает на земле черточку.
– А предыдущее?
– То же самое.
Так проходят пять поколений. Джим прикрыл глаза, он пытается вспомнить, что же там говорилось про историю Крита в путеводителях и оставшихся дома книгах.
– Ладно, а вот этот парень видел, как Крит перешел от Турции к Греции. Его отец жил при турках.
– А его отец?
– При турках.
Фразы повторяются снова и снова, медленно, – чтобы Джим не сбился со счета, – и размеренно, это похоже на какой-то странный ритуал. Шестнадцать раз!
– Бедные ребята, – бормочет Хэмфри.
– Это почему же?
– Совсем затурканные.
– Ладно, – говорит наконец Джим, – дальше пошли венецианцы.
Теперь реплика Джима меняется:
– А его отец?
– При венецианцах.
И так девять раз, а на десятый Джим добавляет:
– Кстати сказать, мы как раз добрались до конца Итано-са. До конца этого самого города.
Замечание вызывает смех. Потом идут византийцы, они повторяются семь раз, после чего Джим сообщает:
– Арабы, а точнее – сарацины, арабы из Испании. Кровавый период.
Четыре поколения под властью арабов, после чего снова идут византийцы, наступают времена, когда вот эта лежащая сейчас в развалинах церковь действовала, в ней проходили службы, ее дверь открывалась и закрывалась, все глубже и глубже процарапывался полукруг на каменных плитах пола. Пятнадцать раз сидящий с закрытыми глазами Джим повторяет:
– При византийцах.
– А его отец?
– В Итаносе. В независимом городе-государстве. Греческом по природе.
– Пусть будет просто «Итанос». А его отец?
– В Итаносе.
Эта литания повторяется двадцать шесть раз, Сэнди подает свои реплики так же медленно и размеренно. Правду говоря, все это давно вышло за пределы понимания любого из них.
– Дорические греки.
И после нескольких повторений:
– Микенские греки. Время Троянской войны.
– Так, значит, это поколение могло отправиться к Трое?
– Да.
Сэнди чуть передвигается, ему уже не хватает места для черточек, а ответ «микенские греки» повторяется восемь раз, после чего следует:
– Минойские дворцы окончательно разрушены землетрясениями. На глазах у этого поколения.
– Миноец! А его отец?
– Миноец. – И снова идет долгое, медленное, нараспев, повторение, они чувствуют, что нащупали ритм чего-то глубокого, основополагающего. Сорок раз Сэнди спрашивает: «А его отец?», и сорок раз Джим отвечает: «Миноец», их голоса начинают срываться от усталости.
А потом Джим открывает глаза и недоуменно, словно видит все окружающее впервые, озирается.
– А это поколение – просто горстка людей, приплывших сюда на лодках. До них в этих местах никто не жил. Они были рыбаками, останавливались здесь во время своих походов за рыбой. Море отстояло от этого холма футов на пятьдесят дальше, здесь была широкая прибрежная полоса. Они жили в Закросе, неподалеку от дворца, в одних домах со своими родителями, им становилось там тесно. Вот они и решили – раз мы все равно ходим в те места за рыбой, так возьмем своих жен и детей и переедем туда совсем. Это была группа хороших знакомых, им было вполне достаточно общества друг друга и своих детей, и вся эта долина находилась в полном их распоряжении. На первое время они поставили себе шалаши и тут же взялись вытесывать из мягкого камня плиты. – Джим проводит рукой по ноздреватому минойскому камню и вопросительно смотрит на Сэнди. – Ну так что?
– Значит, мы все-таки можем себе это представить, – негромко говорит Сэнди.
– Вроде да.
Сэнди считает свои отметины.
– Сто тридцать семь поколений.
Уже поздно, но они продолжают сидеть. Поднимается луна. Западный ветер приносит низкие, рваные облака, они наползают на луну, свет ложится на землю неправильными, быстро меняющимися пятнами. Обрушенные стены, разбитые камни. Невероятно долгая история, и вот эта земля снова обезлюдела.
Но не совсем; в глубине острова, там, где проходит шоссе, появляются огоньки фар. Длинные пучки света пронзают ночь, уходят куда-то вверх, а затем опускаются и скользят по погруженной во тьму земле – машина сворачивает на боковую дорогу, к Итаносу. Калифорнийцы замолкают. Машина спускается прямо к берегу, останавливается. Хлопает дверца, несколько человек быстро, весело переговариваются по-гречески. Вспыхивает фонарь, его яркий, резкий свет заливает берег; вышедшие из машины люди начинают что-то делать с лодками.
– Рыбаки! – шепчет Сэнди.
После неспешной подготовки лодки спускаются на воду, затем раздается невообразимый треск допотопных моторов. Лодки выходят из заливчика в открытое море, на носу каждой из них горит фонарь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Глава 45
И они летят на Крит, новая идея Джима.
– Даем тебе, Джимбо, последний шанс…
Они приземляются в Гераклионе, завтракают у ларька, торгующего гамбургерами, в конторе «Эйвиса» [[32 - Компания по прокату автомобилей, имеющая отделения во многих странах.]] берут напрокат «ниссан» и направляются смотреть Кносс, веселенькую, ярко раскрашенную реконструкцию минойского дворца. Здоровенная толпа туристов. И вообще все это чем-то смахивает на пирамиды.
– Вот же черт, – в полном отчаянии говорит Джим. – Дайте мне эту карту.
Сэнди вручает ему эйвисовскую карту острова. Минойские развалины отмечены двусторонней алебардой, греческие развалины отмечены сломанной колонной. Джим выискивает сломанные колонны, он уже сообразил, что на этом острове минойские развалины считаются развалинами первого сорта, а греческие – второго. Нужно найти переломленную колонну, которая располагается подальше ото всех городов, в тупике малозначительной дороги и, по возможности, рядом с морем.
– Порядок. – Находится не один, а даже несколько значков, удовлетворяющих всем поставленным условиям. Джим выбирает из них первый попавшийся.
– Отвези-ка нас, Хэмфри, на самый конец этого островка.
– Будет сделано. Только не забывайте, почем здесь бензин.
– Вези!
– Будет сделано. И куда же мы направляемся?
– В Итанос.
– Всемирно известный Итанос, – смеется Сэнди, – так, что ли, Джим?
– Как раз наоборот. Это пирамиды – всемирно известные, и Кносс – всемирно известный, и Красная площадь, она тоже всемирно известная.
– Понял, молчу. Итанос так Итанос. А что там есть такое?
– Понятия не имею.
И они едут на восток, вдоль северного побережья Крита.
И всех их одновременно озаряет одна и та же мысль: эта земля выглядит в точности как Южная Калифорния. Что-то вроде окрестностей лагеря Пендлтон. Сухая, каменистая местность, поросшая сухим колючим кустарником, круто опускающаяся к берегу сверкающего лазурью моря. Пересохшие речные русла. Голые, усеянные валунами холмы. Чуть в глубине, подальше от берега – несколько высоких гор.
– Первая волна американских поселенцев, – медленно говорит Джим, – упорно называла Южную Калифорнию американским Средиземноморьем. – Он без отрыва смотрит в окно машины. – Теперь понятно почему. Такая же земля, такой же ландшафт, но вы посмотрите, как использовали все это греки.
Поросшие колючками холмы.
То там то сям – деревни. Бетон, известковая побелка. Цветы.
Жилища неопрятные, но без признаков нищеты. Квартирка Джима меньше любого из здешних домов.
Там, где склоны не слишком крутые, растут оливковые рощи.
Древние, сгорбленные деревья, скрюченные руки, серебристо-зеленые пальцы.
Вся дорога в черных круглых маслянистых пятнах: раздавленные оливки.
Ты здесь живешь?
Белая с голубым куполом церковь стоит на вершине холма. Неудобно!
Апельсиновая роща…
– Вот как оно выглядело, – негромко говорит Джим. Все молчат и смотрят в окна.
Они заходят в деревенскую лавку, покупают простоквашу, брынзу, хлеб, оливки, апельсины, колбасу, рецину и узо [[33 - Рецина – вино со смолистым привкусом; узо – анисовый ликер.]]; хозяйка лавки не понимает ни слова по-английски, но зато прямо лучится приветливостью – приятный контраст со всеобщей алчностью в Египте.
Поближе к вечеру они преодолевают последний участок черного, асфальтированного шоссе, которое тянется здесь вдоль пересохшего, спадающего к морю русла, и тормозят.
И слева и справа – поросшие колючками холмы.
Холмы на фоне темно-синего моря.
Песчаное побережье, рассеченное на две части невысоким, плоским холмом.
Холм примыкает к заливчику и сплошь покрыт развалинами.
Безлюдие и заброшенность. Развалины и колючки – и больше ничего.
– Господи!
Джим выскакивает из машины. Этот самый, раз за разом повторяющийся сон, как он бродит по каким-то руинам, – после достопамятной попытки найти эль-моденскую школу этот сон одолевает его чуть не ежедневно. Проснувшись, он всегда удивляется – это придет же в голову такая ерунда.
Древние руины всегда обнесены заборами, там везде билетные кассы, указатели, таблички с объяснениями, гиды, посещение от стольких-то до стольких-то, очереди и обнесенные канатом участки, где «руками не трогать», и буфеты, и повсюду толкутся легионы туристов, старающихся понять, что же тут такого интересного, о чем, собственно, весь шум, – так ведь?
И – вот оно. Джим продирается сквозь кусты, влезает на груду обломков и оказывается в полуобвалившемся дверном проеме. Древняя церковь. Крестообразная планировка, у дальней стены – алтарь, заглубленный в тело холма. Все колонны упали и валяются теперь около стен.
Появляется остальная компания.
– Смотрите, – говорит Джим. – Церковь скорее всего византийская, но ее строили из всего, что попало под руку. Колонны, вероятно, римские, но, может, и греческие. Вон те большие камни в стенах, которые совсем ноздреватые, они, наверное, минойские. Вытесаны за две тысячи лет до строительства этой церкви.
Сэнди согласно кивает, его лицо расплывается в улыбке.
– А вы посмотрите на пол, вон там, у входа. Дверь запиралась на что-то вроде большого шпингалета, когда ее открывали и закрывали, шпингалет царапал пол. Получился идеальный полукруг. – В полном восторге он разряжается знаменитым чапмэновским смехом.
Хэмфри и Анджела идут на северный склон холма, где виднеются почти не тронутые временем стены… небольшой крепости, что ли?
– Хорошо сохранилась, – замечает Сэнди.
– Венецианская, наверное, – говорит Джим. – На тысячу лет младше церкви.
– Знаешь, Джимбо, я просто не врубаюсь в такие временные масштабы.
– И я тоже.
С вершины холма открывается прекрасный обзор и моря, и, в другую сторону, ближайшей части острова. Единственный признак присутствия здесь людей – две ободранные лодки, косо лежащие на прибрежном песке. Одна из них покрыта брезентом, под которым что-то топорщится, наверное – подвесной мотор. А так – полное безлюдие. Земля словно покинута всеми ее обитателями, эгейские просторы – ровная, гладкая плоскость.
– Давайте здесь остановимся, – предлагает Джим. – Двое могут спать в машине, а другие – прямо на песке, подстелим что-нибудь, и все в порядке. А еда у нас еще осталась.
Уже поздно, весь день они провели в пути, так что план встречает всеобщее одобрение.
Ужинать решено наверху, рядом с обвалившейся церковью. Солнце садится, оно уже почти коснулось земли. В воздухе легкая дымка, закатные лучи окрашивают холм сочным абрикосовым цветом, скалы из серых превратились в оранжевые. Высоко в небе висят замысловатые кружева ярко-розовых перистых облаков. Вывалившиеся из стен церкви плиты оказываются прекрасными столами и стульями.
Вкус пищи тоже яркий, насыщенный, под стать краскам окружающего пейзажа. На склоне соседнего холма пасется козье стадо. Сэнди прикрывает глаза от солнца, всматривается в пару крупных черных козлов.
– Назад, в бронзовый век.
Потом они просто сидят и смотрят; солнце ушло за горизонт, краски земли быстро блекнут, выцветают, и только на закате продолжают гореть облака. Тихо, безлюдно, пустынно.
– Расскажи нам про это место, – просит Джима Анджела.
– Ну, там, на обороте карты, есть несколько строчек, и это фактически все, что я знаю. Сперва тут был минойский город, его построили примерно за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова. Потом сюда приходили по очереди греки, римляне и византийцы. При греках город стал независимой республикой, даже чеканил свою монету. Его оставили то ли около девятисотого года нашей эры, то ли около тысяча пятисотого, после землетрясения.
– Плюс-минус шестьсот лет, совсем ерунда, – замечает Сэнди. – Господи, это какие же временные масштабы!
– Невообразимые, – кивает Джим. – Человеку их не понять, а уж нам, калифорнийцам, – тем более.
– А вот я могу, – с пол-оборота заводится Сэнди.
– Слабо!
– Не слабо!
– Слабо!..
– Хорошо, – говорит Сэнди после пятого обмена этими репликами, – попробуем вот так. Пойдем от настоящего момента назад, поколение за поколением. Будем считать, что каждое поколение – тридцать лет. Ты рассказывай нам, чем они занимались, а я буду считать.
– Ладно, попробуем.
– Последнее поколение?
– Часть Греции.
Сэнди царапает на земле черточку.
– А предыдущее?
– То же самое.
Так проходят пять поколений. Джим прикрыл глаза, он пытается вспомнить, что же там говорилось про историю Крита в путеводителях и оставшихся дома книгах.
– Ладно, а вот этот парень видел, как Крит перешел от Турции к Греции. Его отец жил при турках.
– А его отец?
– При турках.
Фразы повторяются снова и снова, медленно, – чтобы Джим не сбился со счета, – и размеренно, это похоже на какой-то странный ритуал. Шестнадцать раз!
– Бедные ребята, – бормочет Хэмфри.
– Это почему же?
– Совсем затурканные.
– Ладно, – говорит наконец Джим, – дальше пошли венецианцы.
Теперь реплика Джима меняется:
– А его отец?
– При венецианцах.
И так девять раз, а на десятый Джим добавляет:
– Кстати сказать, мы как раз добрались до конца Итано-са. До конца этого самого города.
Замечание вызывает смех. Потом идут византийцы, они повторяются семь раз, после чего Джим сообщает:
– Арабы, а точнее – сарацины, арабы из Испании. Кровавый период.
Четыре поколения под властью арабов, после чего снова идут византийцы, наступают времена, когда вот эта лежащая сейчас в развалинах церковь действовала, в ней проходили службы, ее дверь открывалась и закрывалась, все глубже и глубже процарапывался полукруг на каменных плитах пола. Пятнадцать раз сидящий с закрытыми глазами Джим повторяет:
– При византийцах.
– А его отец?
– В Итаносе. В независимом городе-государстве. Греческом по природе.
– Пусть будет просто «Итанос». А его отец?
– В Итаносе.
Эта литания повторяется двадцать шесть раз, Сэнди подает свои реплики так же медленно и размеренно. Правду говоря, все это давно вышло за пределы понимания любого из них.
– Дорические греки.
И после нескольких повторений:
– Микенские греки. Время Троянской войны.
– Так, значит, это поколение могло отправиться к Трое?
– Да.
Сэнди чуть передвигается, ему уже не хватает места для черточек, а ответ «микенские греки» повторяется восемь раз, после чего следует:
– Минойские дворцы окончательно разрушены землетрясениями. На глазах у этого поколения.
– Миноец! А его отец?
– Миноец. – И снова идет долгое, медленное, нараспев, повторение, они чувствуют, что нащупали ритм чего-то глубокого, основополагающего. Сорок раз Сэнди спрашивает: «А его отец?», и сорок раз Джим отвечает: «Миноец», их голоса начинают срываться от усталости.
А потом Джим открывает глаза и недоуменно, словно видит все окружающее впервые, озирается.
– А это поколение – просто горстка людей, приплывших сюда на лодках. До них в этих местах никто не жил. Они были рыбаками, останавливались здесь во время своих походов за рыбой. Море отстояло от этого холма футов на пятьдесят дальше, здесь была широкая прибрежная полоса. Они жили в Закросе, неподалеку от дворца, в одних домах со своими родителями, им становилось там тесно. Вот они и решили – раз мы все равно ходим в те места за рыбой, так возьмем своих жен и детей и переедем туда совсем. Это была группа хороших знакомых, им было вполне достаточно общества друг друга и своих детей, и вся эта долина находилась в полном их распоряжении. На первое время они поставили себе шалаши и тут же взялись вытесывать из мягкого камня плиты. – Джим проводит рукой по ноздреватому минойскому камню и вопросительно смотрит на Сэнди. – Ну так что?
– Значит, мы все-таки можем себе это представить, – негромко говорит Сэнди.
– Вроде да.
Сэнди считает свои отметины.
– Сто тридцать семь поколений.
Уже поздно, но они продолжают сидеть. Поднимается луна. Западный ветер приносит низкие, рваные облака, они наползают на луну, свет ложится на землю неправильными, быстро меняющимися пятнами. Обрушенные стены, разбитые камни. Невероятно долгая история, и вот эта земля снова обезлюдела.
Но не совсем; в глубине острова, там, где проходит шоссе, появляются огоньки фар. Длинные пучки света пронзают ночь, уходят куда-то вверх, а затем опускаются и скользят по погруженной во тьму земле – машина сворачивает на боковую дорогу, к Итаносу. Калифорнийцы замолкают. Машина спускается прямо к берегу, останавливается. Хлопает дверца, несколько человек быстро, весело переговариваются по-гречески. Вспыхивает фонарь, его яркий, резкий свет заливает берег; вышедшие из машины люди начинают что-то делать с лодками.
– Рыбаки! – шепчет Сэнди.
После неспешной подготовки лодки спускаются на воду, затем раздается невообразимый треск допотопных моторов. Лодки выходят из заливчика в открытое море, на носу каждой из них горит фонарь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72