Эйба нет дома – точнее говоря, у них никого нет дома. Джим едет на смотровую площадку пика Сантьяго, восточной из двух вершин Седельной горы; западная, пик Моджеска, на несколько футов ниже. Он оставляет машину, подходит к ограждающему площадку каменному парапету, смотрит на округ Ориндж.
Вот он, родной его ОкО. Днем это – затянутая дымкой путаница зданий и виадуков, невнятная, без какой-либо видимой структуры. Трудно различить даже верхний уровень «Треугольника», доминирующего сооружения центральной равнины. Впечатление такое, словно приехали сюда, на эту самую вершину, тысячи автомобилей-бетономешалок и затопили равнину потоком своей серой, холодной лавы. Последний город западной цивилизации.
Джим вспоминает вид, открывающийся с той, в Итаносе, вершины холма.
Мысли куда-то разбегаются, он никак не может их собрать. В нем что-то ощутимо меняется: старые, привычные каналы мышления рвутся и пропадают – но на их месте не возникают новые. В голове полный сумбур.
Совершенно подавленный, Джим едет вниз. Он чувствует, что обязан найти Эйба, и решает посмотреть у Сэнди. Эйба здесь нет, да и Сэнди – тоже. Анджела уже слышала про смерть Лилиан. Она выходит с Джимом на балкон, начинает оживленно обсуждать всякие посторонние предметы. Ее забота и беспокойство совершенно очевидны, и Джима захлестывает волна благодарности. Хорошая она все-таки девушка, настоящий друг, почти сестра – сестра, которой у него нет и не было.
Потом Анджела мрачнеет, начинает зачем-то изучать свои ладони.
– Все как-то не так, – вздыхает она. – Ты слышал, что Эрика ушла от Таша?
– Нет… как это?
– А вот так, взяла и ушла. И к нам больше не ходит. Решила, наверное, начать совершенно новую жизнь.
В голосе Анджелы нет ни обиды, ни досады, но звучит он печально. Они с Джимом сидят и смотрят друг на друга. Воздух заполнен монотонным, всеобволакивающим гулом трассы…
– Неожиданного тут мало, – говорит Анджела. – Эрике было плохо, ей все не нравилось, и уже давно.
– Знаю… Я вот только думаю, а как все это воспринял Таш?
– Да разве по нему скажешь? Понятно, что расстроен, иначе и быть не может, но только он же никогда и ни с кем не поделится.
А вот с Джимом – делится, во всяком случае – иногда.
– Нужно мне его повидать. Господи, да что же это все…
– Вот и я говорю.
Звонок в дверь; зеленые насаждения Анджелы расступаются, и на балкон выходит Вирджиния Новелло.
– Привет, Джим. – Она быстро клюет его в щеку. – Я уже слышала, что случилось. Жалко девочку.
Джим тронут, чуть не до слез. Вот в такие-то моменты и видишь, какие же все вокруг хорошие, отзывчивые.
Вирджиния сейчас очень красивая, белое золото волос сверкает в мягком вечернем свете с почти ослепительной яркостью. И это тоже часть структуры, и Джим отчетливо различает эту структуру. Все они – друзья, части живой, активно функционирующей общины. Еще один островок в бетонном океане…
– Давай я приглашу тебя пообедать, – предлагает Вирджиния; Джим благодарно соглашается. Анджела провожает их до двери, они садятся в его машину и едут в Ньюпорт-Бич – Вирджинии захотелось посидеть в «Голодном крабе».
Джим не видел Вирджинию довольно продолжительное время, так что им есть о чем поговорить; по мере поглощения двух бутылок вина и роскошного обеда из крабов настроение за столом становится все более и более приподнятым. Джим описывает самые веселые эпизоды европейского турне, ему ясно, что ссоры и склоки уже позади, что они с Вирджинией переросли все эти глупости, их отношения вступили в новую, более зрелую стадию. Он глядит на хохочущую Вирджинию, это зрелище опьяняет сильнее, пожалуй, чем вино: волосы, сверкающие, как усыпанная алмазами корона, глубокий, ровный загар, короткий, лукаво вздернутый носик, россыпь веснушек, широкая жемчужная улыбка – ну просто идеал, настоящий идеал. Одним словом, под конец пиршества Джим вдребезги пьян – и от вина и, еще больше, от манящей близости этого красивого животного. Прохладный вечерний воздух пропитан соленым запахом моря, Джим с Вирджинией тесно жмутся друг к другу, держатся за руки, от души хохочут над обгоревшими на пляже, нелепо таращущимися по сторонам туристами.
И вдруг Джим замечает в идущей навстречу группе студентов Хану; ошибиться невозможно – чуть ссутуленные плечи, низко опущенное лицо… В нескольких шагах от Джима Хана на мгновение поднимает голову, окидывает его взглядом, проходит мимо. Через несколько секунд она вместе со своими товарищами скрывается в дверях того же злополучного «Краба».
Джим реагирует на неожиданную встречу гораздо экспансивнее – он резко останавливается, выдергивает у Вирджинии свою руку и поворачивается вслед Хане.
– Ты что, Джимми, – сардоническая улыбка на губах Вирджинии, – стесняешься моего общества?
– Да нет, что ты.
– Будто я не вижу.
Джим не знает, что и сказать, он не может сконцентрировать свои мысли на Вирджинии, ему, правду говоря, безразлично, что там она думает и чувствует. Ему хочется одного – бегом бежать обратно и попытаться что-нибудь объяснить Хане. Все как в кошмаре – ведь давно вроде разобрался с тем неудачным союзом, поставил на нем крест, и надо же – снова попался на удочку, снова вляпался. Вот увижу я завтра Хану – и как смотреть ей в глаза? Ну как могло такое случиться?
Могло не могло, а случилось, и теперь, ко всем прочим радостям, нужно выяснять отношения с разъяренной Вирджинией Новелло. А плюнуть на Вирджинию, догнать Хану, упасть перед ней на колени, да еще в присутствии целой кучи народа, это уже немножко слишком, Джим просто не представляет себя, разыгрывающим подобную мелодраму.
Так что остается только одно – покорно принимать на себя все громы и молнии этой фурии.
– А ведь это даже попросту невежливо, хоть это-то ты понимаешь?
– Кончай, Вирджиния. Не нужно устраивать сцен.
Ну до чего же легко и быстро все возвращается в прежнюю, сто раз обрыдлую колею. Это все ты виноват. Ничего подобного. Совершенно ясно, что во всем виноват ты. Взаимное перепиливание, туда-сюда, туда-сюда. Ты плохой. Нет, я не плохой, а хороший. Нет, ты плохой. Эту общую схему можно воплотить в слова уймой различных способов – чем и занимаются Джим и Вирджиния по пути домой; краткий момент дружбы и взаимопонимания забыт вчистую, словно его и вовсе не было.
Джим подъезжает к Саут-Кост Пласа, останавливает машину, и тут наступает обычная для этих разговоров кульминация, она же, по совместительству, развязка:
– Я видеть тебя больше не хочу! – орет Вирджиния.
– Вот и слава Богу, – орет в ответ Джим. – И я тебя тоже!
После чего Вирджиния изо всех сил хлопает ни в чем не повинной дверцей машины и убегает.
Оставшись в одиночестве, Джим глубоко вздохнул и уткнулся лбом в приборную доску. И застыл в этой скорбной позе. И одну обидел, и другую обидел… Ну что же это за жизнь такая!
Главное – Хана. Нужно что-то сделать, иначе… иначе не знаю что. Эйб. Но Эйба нигде нет. Таш! Господи, и ведь везде, везде какие-то истории, словно на маленький наш островок накатывает, грозя его затопить, волна. Все разваливается, рушится!
Джим включает двигатель и едет по Бристольской искать Таша.
Глава 62
У Таша в поднебесье темно и тихо. Освещенная горящей внутри лампой, тускло фосфоресцирует стенка палатки. Таш сидит на другом конце крыши, рядом с хибачи; красноватое мерцание углей четко вырисовывает его громоздкую фигуру. Воздух наполнен сладковатым запахом терияки [[46 - Пряный соевый соус, употребляемый при поджаривании мяса и рыбы.]].
– Привет, Таш. – Джим находит рядом с палаткой складной стул, садится к огню.
Таши наклоняется, переворачивает на сковородке нечто вроде котлеты; дымная вспышка капнувшего на угли жира ярко высвечивает его лицо. С обычной своей невозмутимостью Таши берет бутылку с водой, брызгает на плиту, и пламя оседает. Во вновь наступившей темноте он выдавливает на котлеты очередную порцию самодельного терияки; раздается шипение, пряный аромат становится еще сильнее.
– Я слышал про Эрику.
– Хм-м.
– Она что, взяла так просто и ушла?
– Ну, тут все немножко сложнее. Но в общем-то – да.
Таши снова наклоняется, подцепляет деревянной лопаткой одну из котлет, критически ее изучает, а затем вкладывает в заранее приготовленный сандвич. Откусывает.
– Ни хрена себе, – негодует Джим. – Так вот, значит, взяла и ушла?
– У-гу.
– Невероятно! – (Разве можно уйти от такого человека, как Таш?) – Вот же дура какая! Это надо же – сморозить такую глупость!
– А вот Эрика не считает свой поступок глупостью, – замечает Таши, проглотив очередной кусок.
Джим раздраженно прищелкивает языком, у него просто нет слов. Уж больно спокойно и равнодушно относится ко всему этому Таш, можно даже подумать, что он всесторонне изучил проблему и согласился с мнением Эрики.
Таши доедает сандвич, вытирает губы.
– А теперь – самое время залить глаза.
Они извлекают целый пузырек «Калифорнийского зноя» и начинают передавать его друг другу, туда-сюда, туда-сюда… Через несколько минут по лицу Джима катятся слезы, под веками его уже не роговица, а словно вздувшиеся стеклянные шары; со стороны океана на материк наплывают бело-оранжевые облака, ярко подсвеченные городскими огнями. Негодование Джима стихает. Нет, оно все еще здесь, но стало таким же маленьким, приглушенным, как жар тлеющих в хибачи углей. Скорбное ощущение чужого предательства, скорбное сочувствие преданному. Такова жизнь. Люди предают тебя, предают твоих друзей. Джим вспоминает, как кричала на него Дебби Риггс, вспоминает выражение ее лица. Скольких людей предал он сам, ведь их куда больше, чем тех, которые предали его. Негодование Джима стихает еще больше, почти исчезает. Он начинает относиться к Эрике примерно так же, как к самому себе…
– Звонила Анджела, – говорит Таши. – Ты что, обедал с Вирджинией?
– Да, к сожалению. Таши негромко смеется:
– Ну и как она?
– Насколько я понимаю, в данный момент она преисполнена справедливым негодованием.
– Это ведь для нее – высший кайф, да?
Джим хохочет. А что, можно и так. Будем измываться над бывшими союзницами – Таш над Вирджинией, а я – над Эрикой, вот и оттянемся, подбодрим друг друга. «Зной» пробирает его все сильнее, и вдруг становится понятно, какая глупая это была мысль. Накатывает огромное, как океан, спокойствие, и Джим почти лишается дара речи.
– Да-а.
– Это точно.
– Сурово.
– Полный отпад.
Таш и Джим тихо, беззлобно хихикают.
– И что ж ты будешь делать? – интересуется Джим после бесконечно долгого созерцания облаков.
– Да кто ж его знает. – Еще одна долгая пауза. – Только вряд ли я и дальше буду так жить. Слишком много работы. Думаю уехать.
И тут Джим различает в голосе Таша боль, понимает, что эта стоическая маска – только маска и ничего больше. Таш страдает, да и как же иначе. Эмоции с трудом пробиваются сквозь густой туман «Зноя», и сейчас Джиму очень обидно за свою наркотическую притупленность. Его охватывает ошеломляющее чувство собственной беспомощности. Он ничем, ровно ничем не может помочь Ташу.
– А куда?
– Не знаю. Куда-нибудь подальше.
– Да-а.
Они сидят и молча созерцают оранжевые облака, наплывающие на город.
Глава 63
Домой Джим возвращается глубокой ночью, он в такой депрессии, как никогда, наверное, прежде. Музыку даже и пробовать бессмысленно. Под неумолчное гудение трассы он набирает свой адрес и тут же бессильно обвисает на сиденье. Даже в такое время город горит заревом огней, над базой морской пехоты летающими блюдцами зависла кучка вертолетов, с ревом заходят на посадку реактивные лайнеры, вознесенные в небо трассы забиты чуть не до предела… В который уже раз собственная квартира кажется ему жалкой и бессмысленной. Грязный чулан под трассой, захламленный плодами тщетных потуг отразить реальность на бумаге и пластике – скорее даже не отразить, а отгородиться от нее. Что, кстати, наводит на мысль. Джим вытаскивает стопку видеокассет. Записи постельных развлечений с Вирджинией, по большей части – старые, тех времен, когда все еще только начиналось. Его охватывает неудержимое, какое-то извращенное желание просмотреть одну из пленок. Вирджиния раздевается, буднично и непринужденно, а затем стоит перед высоким трельяжем, расчесывает волосы, смотрит на свое бесконечно размноженное в зеркалах изображение…
– Нет! – Джима захлестывает отвращение к самому себе. Если уж сейчас, через несколько часов после грандиозного скандала, он смотрит на нее такими глазами, что же будет через неделю, через месяц? Он же впадет в рабскую зависимость от видеокартинки, подобно бессчетным тысячам других американских особей мужского пола.
– Все, конец этому! – кричит Джим экрану и разражается идиотским, торжествующим смехом. А потом берет с книжного стеллажа пипетку и заливается «Звонком» до полного потемнения в глазах. И нет больше никакой похоти, зато всю его нервную систему охватил ровный, непрерывный звон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Вот он, родной его ОкО. Днем это – затянутая дымкой путаница зданий и виадуков, невнятная, без какой-либо видимой структуры. Трудно различить даже верхний уровень «Треугольника», доминирующего сооружения центральной равнины. Впечатление такое, словно приехали сюда, на эту самую вершину, тысячи автомобилей-бетономешалок и затопили равнину потоком своей серой, холодной лавы. Последний город западной цивилизации.
Джим вспоминает вид, открывающийся с той, в Итаносе, вершины холма.
Мысли куда-то разбегаются, он никак не может их собрать. В нем что-то ощутимо меняется: старые, привычные каналы мышления рвутся и пропадают – но на их месте не возникают новые. В голове полный сумбур.
Совершенно подавленный, Джим едет вниз. Он чувствует, что обязан найти Эйба, и решает посмотреть у Сэнди. Эйба здесь нет, да и Сэнди – тоже. Анджела уже слышала про смерть Лилиан. Она выходит с Джимом на балкон, начинает оживленно обсуждать всякие посторонние предметы. Ее забота и беспокойство совершенно очевидны, и Джима захлестывает волна благодарности. Хорошая она все-таки девушка, настоящий друг, почти сестра – сестра, которой у него нет и не было.
Потом Анджела мрачнеет, начинает зачем-то изучать свои ладони.
– Все как-то не так, – вздыхает она. – Ты слышал, что Эрика ушла от Таша?
– Нет… как это?
– А вот так, взяла и ушла. И к нам больше не ходит. Решила, наверное, начать совершенно новую жизнь.
В голосе Анджелы нет ни обиды, ни досады, но звучит он печально. Они с Джимом сидят и смотрят друг на друга. Воздух заполнен монотонным, всеобволакивающим гулом трассы…
– Неожиданного тут мало, – говорит Анджела. – Эрике было плохо, ей все не нравилось, и уже давно.
– Знаю… Я вот только думаю, а как все это воспринял Таш?
– Да разве по нему скажешь? Понятно, что расстроен, иначе и быть не может, но только он же никогда и ни с кем не поделится.
А вот с Джимом – делится, во всяком случае – иногда.
– Нужно мне его повидать. Господи, да что же это все…
– Вот и я говорю.
Звонок в дверь; зеленые насаждения Анджелы расступаются, и на балкон выходит Вирджиния Новелло.
– Привет, Джим. – Она быстро клюет его в щеку. – Я уже слышала, что случилось. Жалко девочку.
Джим тронут, чуть не до слез. Вот в такие-то моменты и видишь, какие же все вокруг хорошие, отзывчивые.
Вирджиния сейчас очень красивая, белое золото волос сверкает в мягком вечернем свете с почти ослепительной яркостью. И это тоже часть структуры, и Джим отчетливо различает эту структуру. Все они – друзья, части живой, активно функционирующей общины. Еще один островок в бетонном океане…
– Давай я приглашу тебя пообедать, – предлагает Вирджиния; Джим благодарно соглашается. Анджела провожает их до двери, они садятся в его машину и едут в Ньюпорт-Бич – Вирджинии захотелось посидеть в «Голодном крабе».
Джим не видел Вирджинию довольно продолжительное время, так что им есть о чем поговорить; по мере поглощения двух бутылок вина и роскошного обеда из крабов настроение за столом становится все более и более приподнятым. Джим описывает самые веселые эпизоды европейского турне, ему ясно, что ссоры и склоки уже позади, что они с Вирджинией переросли все эти глупости, их отношения вступили в новую, более зрелую стадию. Он глядит на хохочущую Вирджинию, это зрелище опьяняет сильнее, пожалуй, чем вино: волосы, сверкающие, как усыпанная алмазами корона, глубокий, ровный загар, короткий, лукаво вздернутый носик, россыпь веснушек, широкая жемчужная улыбка – ну просто идеал, настоящий идеал. Одним словом, под конец пиршества Джим вдребезги пьян – и от вина и, еще больше, от манящей близости этого красивого животного. Прохладный вечерний воздух пропитан соленым запахом моря, Джим с Вирджинией тесно жмутся друг к другу, держатся за руки, от души хохочут над обгоревшими на пляже, нелепо таращущимися по сторонам туристами.
И вдруг Джим замечает в идущей навстречу группе студентов Хану; ошибиться невозможно – чуть ссутуленные плечи, низко опущенное лицо… В нескольких шагах от Джима Хана на мгновение поднимает голову, окидывает его взглядом, проходит мимо. Через несколько секунд она вместе со своими товарищами скрывается в дверях того же злополучного «Краба».
Джим реагирует на неожиданную встречу гораздо экспансивнее – он резко останавливается, выдергивает у Вирджинии свою руку и поворачивается вслед Хане.
– Ты что, Джимми, – сардоническая улыбка на губах Вирджинии, – стесняешься моего общества?
– Да нет, что ты.
– Будто я не вижу.
Джим не знает, что и сказать, он не может сконцентрировать свои мысли на Вирджинии, ему, правду говоря, безразлично, что там она думает и чувствует. Ему хочется одного – бегом бежать обратно и попытаться что-нибудь объяснить Хане. Все как в кошмаре – ведь давно вроде разобрался с тем неудачным союзом, поставил на нем крест, и надо же – снова попался на удочку, снова вляпался. Вот увижу я завтра Хану – и как смотреть ей в глаза? Ну как могло такое случиться?
Могло не могло, а случилось, и теперь, ко всем прочим радостям, нужно выяснять отношения с разъяренной Вирджинией Новелло. А плюнуть на Вирджинию, догнать Хану, упасть перед ней на колени, да еще в присутствии целой кучи народа, это уже немножко слишком, Джим просто не представляет себя, разыгрывающим подобную мелодраму.
Так что остается только одно – покорно принимать на себя все громы и молнии этой фурии.
– А ведь это даже попросту невежливо, хоть это-то ты понимаешь?
– Кончай, Вирджиния. Не нужно устраивать сцен.
Ну до чего же легко и быстро все возвращается в прежнюю, сто раз обрыдлую колею. Это все ты виноват. Ничего подобного. Совершенно ясно, что во всем виноват ты. Взаимное перепиливание, туда-сюда, туда-сюда. Ты плохой. Нет, я не плохой, а хороший. Нет, ты плохой. Эту общую схему можно воплотить в слова уймой различных способов – чем и занимаются Джим и Вирджиния по пути домой; краткий момент дружбы и взаимопонимания забыт вчистую, словно его и вовсе не было.
Джим подъезжает к Саут-Кост Пласа, останавливает машину, и тут наступает обычная для этих разговоров кульминация, она же, по совместительству, развязка:
– Я видеть тебя больше не хочу! – орет Вирджиния.
– Вот и слава Богу, – орет в ответ Джим. – И я тебя тоже!
После чего Вирджиния изо всех сил хлопает ни в чем не повинной дверцей машины и убегает.
Оставшись в одиночестве, Джим глубоко вздохнул и уткнулся лбом в приборную доску. И застыл в этой скорбной позе. И одну обидел, и другую обидел… Ну что же это за жизнь такая!
Главное – Хана. Нужно что-то сделать, иначе… иначе не знаю что. Эйб. Но Эйба нигде нет. Таш! Господи, и ведь везде, везде какие-то истории, словно на маленький наш островок накатывает, грозя его затопить, волна. Все разваливается, рушится!
Джим включает двигатель и едет по Бристольской искать Таша.
Глава 62
У Таша в поднебесье темно и тихо. Освещенная горящей внутри лампой, тускло фосфоресцирует стенка палатки. Таш сидит на другом конце крыши, рядом с хибачи; красноватое мерцание углей четко вырисовывает его громоздкую фигуру. Воздух наполнен сладковатым запахом терияки [[46 - Пряный соевый соус, употребляемый при поджаривании мяса и рыбы.]].
– Привет, Таш. – Джим находит рядом с палаткой складной стул, садится к огню.
Таши наклоняется, переворачивает на сковородке нечто вроде котлеты; дымная вспышка капнувшего на угли жира ярко высвечивает его лицо. С обычной своей невозмутимостью Таши берет бутылку с водой, брызгает на плиту, и пламя оседает. Во вновь наступившей темноте он выдавливает на котлеты очередную порцию самодельного терияки; раздается шипение, пряный аромат становится еще сильнее.
– Я слышал про Эрику.
– Хм-м.
– Она что, взяла так просто и ушла?
– Ну, тут все немножко сложнее. Но в общем-то – да.
Таши снова наклоняется, подцепляет деревянной лопаткой одну из котлет, критически ее изучает, а затем вкладывает в заранее приготовленный сандвич. Откусывает.
– Ни хрена себе, – негодует Джим. – Так вот, значит, взяла и ушла?
– У-гу.
– Невероятно! – (Разве можно уйти от такого человека, как Таш?) – Вот же дура какая! Это надо же – сморозить такую глупость!
– А вот Эрика не считает свой поступок глупостью, – замечает Таши, проглотив очередной кусок.
Джим раздраженно прищелкивает языком, у него просто нет слов. Уж больно спокойно и равнодушно относится ко всему этому Таш, можно даже подумать, что он всесторонне изучил проблему и согласился с мнением Эрики.
Таши доедает сандвич, вытирает губы.
– А теперь – самое время залить глаза.
Они извлекают целый пузырек «Калифорнийского зноя» и начинают передавать его друг другу, туда-сюда, туда-сюда… Через несколько минут по лицу Джима катятся слезы, под веками его уже не роговица, а словно вздувшиеся стеклянные шары; со стороны океана на материк наплывают бело-оранжевые облака, ярко подсвеченные городскими огнями. Негодование Джима стихает. Нет, оно все еще здесь, но стало таким же маленьким, приглушенным, как жар тлеющих в хибачи углей. Скорбное ощущение чужого предательства, скорбное сочувствие преданному. Такова жизнь. Люди предают тебя, предают твоих друзей. Джим вспоминает, как кричала на него Дебби Риггс, вспоминает выражение ее лица. Скольких людей предал он сам, ведь их куда больше, чем тех, которые предали его. Негодование Джима стихает еще больше, почти исчезает. Он начинает относиться к Эрике примерно так же, как к самому себе…
– Звонила Анджела, – говорит Таши. – Ты что, обедал с Вирджинией?
– Да, к сожалению. Таши негромко смеется:
– Ну и как она?
– Насколько я понимаю, в данный момент она преисполнена справедливым негодованием.
– Это ведь для нее – высший кайф, да?
Джим хохочет. А что, можно и так. Будем измываться над бывшими союзницами – Таш над Вирджинией, а я – над Эрикой, вот и оттянемся, подбодрим друг друга. «Зной» пробирает его все сильнее, и вдруг становится понятно, какая глупая это была мысль. Накатывает огромное, как океан, спокойствие, и Джим почти лишается дара речи.
– Да-а.
– Это точно.
– Сурово.
– Полный отпад.
Таш и Джим тихо, беззлобно хихикают.
– И что ж ты будешь делать? – интересуется Джим после бесконечно долгого созерцания облаков.
– Да кто ж его знает. – Еще одна долгая пауза. – Только вряд ли я и дальше буду так жить. Слишком много работы. Думаю уехать.
И тут Джим различает в голосе Таша боль, понимает, что эта стоическая маска – только маска и ничего больше. Таш страдает, да и как же иначе. Эмоции с трудом пробиваются сквозь густой туман «Зноя», и сейчас Джиму очень обидно за свою наркотическую притупленность. Его охватывает ошеломляющее чувство собственной беспомощности. Он ничем, ровно ничем не может помочь Ташу.
– А куда?
– Не знаю. Куда-нибудь подальше.
– Да-а.
Они сидят и молча созерцают оранжевые облака, наплывающие на город.
Глава 63
Домой Джим возвращается глубокой ночью, он в такой депрессии, как никогда, наверное, прежде. Музыку даже и пробовать бессмысленно. Под неумолчное гудение трассы он набирает свой адрес и тут же бессильно обвисает на сиденье. Даже в такое время город горит заревом огней, над базой морской пехоты летающими блюдцами зависла кучка вертолетов, с ревом заходят на посадку реактивные лайнеры, вознесенные в небо трассы забиты чуть не до предела… В который уже раз собственная квартира кажется ему жалкой и бессмысленной. Грязный чулан под трассой, захламленный плодами тщетных потуг отразить реальность на бумаге и пластике – скорее даже не отразить, а отгородиться от нее. Что, кстати, наводит на мысль. Джим вытаскивает стопку видеокассет. Записи постельных развлечений с Вирджинией, по большей части – старые, тех времен, когда все еще только начиналось. Его охватывает неудержимое, какое-то извращенное желание просмотреть одну из пленок. Вирджиния раздевается, буднично и непринужденно, а затем стоит перед высоким трельяжем, расчесывает волосы, смотрит на свое бесконечно размноженное в зеркалах изображение…
– Нет! – Джима захлестывает отвращение к самому себе. Если уж сейчас, через несколько часов после грандиозного скандала, он смотрит на нее такими глазами, что же будет через неделю, через месяц? Он же впадет в рабскую зависимость от видеокартинки, подобно бессчетным тысячам других американских особей мужского пола.
– Все, конец этому! – кричит Джим экрану и разражается идиотским, торжествующим смехом. А потом берет с книжного стеллажа пипетку и заливается «Звонком» до полного потемнения в глазах. И нет больше никакой похоти, зато всю его нервную систему охватил ровный, непрерывный звон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72