Реймонд вроде бы надумал мстить воякам, смешная, если разобраться, идея. Смешная-то смешная, но последствия могут оказаться более чем серьезными. Очень, очень интересно.
Сэнди хотелось бы узнать о происходящем побольше. С одной стороны, события разворачиваются на его территории, прямо связаны с теневой экономикой ОкО, а на своей территории нужно знать каждый камешек и бугорок. С другой стороны, Сэнди не отделаться от предчувствия, что все эти заморочки могут неким образом коснуться его друзей. Вот, например, Джим, он же сейчас все время крутится с Артуром и, уж конечно, не подозревает, что тот вляпался в…
Но тут Сэнди отвлекает другое воспоминание. Ведь в ту же самую вроде ночь Манфред, приятель Боба, делал предложение насчет доставляемого с Гавайев афродизиака. Ну точно. Двадцать тысяч долларов и здоровый пузырь этого самого афродизиака, на который будет бешеный спрос. А вся-то работа – доставить на берег небольшую партию контрабанды. Обычно Сэнди с такими делами не связывается, но в теперешней ситуации… да, тут уж не до принципов. А когда же был весь этот разговор? Вроде как неделю назад, или около того, так что ли? Тогда, может, еще и не поздно…
И снова женские слезы. Викки чувствует себя виноватой – ведь именно она познакомила Джона и Сэнди с этим ублюдком Адамом.
– А не пора ли нам добавить? – мрачно предлагает Джон.
Сэнди откладывает свои размышления на потом, вытаскивает очередную пипетку, смотрит, как Викки и Джон примешивают к своим слезам «Калифорнийский зной». «А ведь мы, – неожиданно осознает он, – используем наркотики как оружие. Оружие, убивающее боль, оружие, убивающее скуку». В этой мысли есть что-то неприятное, даже устрашающее, и он быстро ее забывает.
Приободрив их еще разок, Сэнди раскланивается. Он набирает адрес следующего клиента, а затем откидывается на спинку сиденья и смотрит на пробегающие мимо машины.
Десять тысяч долларов. Джон и Викки отдадут свою долю не раньше чем через несколько месяцев – а может, и вообще никогда, так что весь прогар ложится фактически на него одного. И ничего тут не попишешь. Интересно, вся эта сволота – ворюги, жулики, мошенники, – они задумываются когда-нибудь о том, каково их жертвам? Сэнди снова подбивает свою бухгалтерию – с прежним результатом: из такой дыры не больно-то вылезешь.
Он хмуро смотрит на телефон, а затем поднимает трубку:
– Боб? Это Сэнди… Я звоню насчет твоего приятеля Манфреда…
То есть фактически соглашается на их предложение. Боб говорит, что операция состоится через несколько дней. Лодка полностью готова, стоит в гавани Ньюпорта. Ну что ж, прекрасно. Можно и подождать.
Разговаривая с многочисленными своими знакомыми, Сэнди мельком, словно невзначай, поднимает тему диверсий. Выясняется, что в народе ходит уйма слухов насчет акций против оборонной промышленности, будто бы все это – тоже одна из составных частей обширной теневой экономики ОкО. Но слухи постоянно противоречат друг другу. И никто – кроме Джона Стермонда – не упоминает в связи с диверсиями Артура. Ивлин Эванс уверена, что все эти дела – драчка между корпорациями, а стоит за ними не кто иной, как руководитель парнелловской службы безопасности. Но Ивлин – известная поклонница телесериалов о промышленном шпионаже, поэтому полученная от нее информация не вызывает у Сэнди особого доверия. Вот это и есть основная проблема – очень уж трудно выделить из уймы диких слухов немногие реальные факты. Но Сэнди не прекращает своих попыток.
И вот однажды вечером, а точнее – в два часа ночи, к самому концу ежедневной своей тусовки, он выходит на балкон с Оскаром Балдараммой, старым своим знакомым, а заодно – крупным распространителем лабораторного оборудования и клеточных культур, столь необходимых Сэнди в его работе.
– Я слышал, – сообщает Оскар, – что сегодня эти диверсанты врежут по «Аэроджету».
– Что, точно? А откуда ты знаешь?
– Реймонд проболтался, я как раз вчера его видел.
– Хилая какая-то конспирация.
– А все потому, что Реймонд очень любит пустить пыль в глаза.
– Во-во, то же самое и Боб говорил. А неужели Реймонд сам все это и придумал?
– Да, конечно, нет. Он работает за деньги, как и все остальные. Есть уйма людей, которые очень хотят, чтобы у той или иной компании возникли неприятности – и с радостью отвалят за это крупные башли.
– Да-а.
А ведь сегодня Артур слинял с тусовки необычно рано, предварительно отказавшись – к вящему удивлению Сэнди – от пипетки «Звонка». А куда, кстати, запропастился Джим?
Глава 36
По пути на урок Джим заскакивает в «Бургер Кинг» с благодушным намерением быстренько перехватить гамбургер плюс чипсы плюс кока-колу. Заметив на стойке маленькую, бесплатно распространяемую газетку «Реджистер», он берет ее и бегло проглядывает. Листок состоит по большей части из реклам и объявлений, но есть тут и крошечная колонка новостей – конечно же, местных.
«Аэроджет Норт» – новая жертва диверсантов
– гласит шапка. Вот, опять наша работа. Джим читает заметку с большим интересом – как и в предыдущих случаях, они не видели результатов своей операции. Согласно заявлению представителя «Аэроджета», на этот раз пострадала разработка программного обеспечения противоракетной защиты. «Фантастический успех», – думает Джим, выкидывая газетку в урну. Он выходит с гордо поднятой головой, ощущая себя одним из актеров, разыгрывающих драму мировой истории.
После этого очень трудно сосредоточиться на проблемах грамматики. Сегодня один из ученичков выдал пенку: «Соединенные Штаты Америки – надежный гранат восстановления мира в Индонезии». Да-а, гранат. А почему не «бомб» или «ракет»? С другой стороны, фразу можно прочитать и метафорически, только чего уж так скромно – гранат? Изумруд, или даже алмаз. Одним словом – перл. Джим приходит в хорошее настроение. Но только эта история лишний раз свидетельствует, что ничего эти сучьи дети не читают. А уж письменное изложение своих мыслей для них и вовсе какое-то экзотическое ремесло, вроде набивки чучел или настройки роялей. И разве возможно научиться языку за один коротенький семестр? И они, и он, Джим, поставили перед собой явно непосильную задачу. Так стоит ли тогда и упираться?
Урок окончен. Джим собирает со стола бумаги, засовывает в сумку, тушит свет и выходит в коридор. Дверь соседнего класса открыта, это что-то новенькое. Урок. Молоденькая, черноволосая учительница прямо брызжет энтузиазмом.
Растрепанная грива черных, вьющихся волос. Крупная девушка – высокая, ширококостная, плотная.
Армейские защитные брюки, поношенный, бесформенный свитер, рукава закатаны выше локтя.
Мужские ботинки.
Что-то рисует на мольберте – а! Художница. Теперь все понятно, да?
Нет. Стоп-сигнал. Стихотворение – это список «Что Нужно Сделать».
Джим заходит сбоку, пытается рассмотреть, что там, на мольберте. Размашистые черные штрихи. Она работает углем с непринужденной уверенностью, иногда – даже не глядя на рисунок. «И вы попробуйте», – приказывает она ученикам. Попробовать рисовать, глядя в другую сторону?
Ученики пробуют, а тем временем она идет к двери.
– Вы заблудились?
– Нет! Я вел урок в соседнем классе, только что кончил. – «А может, я и вправду заблудился…» – Захотелось посмотреть.
– Если хотите посмотреть, заходите в класс.
Джим неуверенно мнется, но девушка уже вернулась к мольберту, и так вот взять и уйти – это будет просто невежливо. Он смущенно проскальзывает в класс и садится за ближайший к двери стол. А чего тут, собственно, такого?
Ученики сидят за столами, за партами, стоят у мольбертов, все они самозабвенно рисуют. На мольберте учительницы набросок пейзажа в китайском, то ли японском стиле. Нагромождение горных вершин, полускрытых облаками. Внизу – крошечные, кривые сосны, спадающий водопадом ручей, чайный домик, группа пузатых монахов, монахи хохочут, глядя на птицу. Настоящая дзеновая картинка. Джим забросил дзен, ведь это – до безнадежности аполитичное учение, но все же в искусстве есть нечто такое, что…
Учительница поднимает голову к настенным часам.
– Мы с вами уже переработали. Пора закругляться. А когда ученики начинают собирать свои вещи, она добавляет:
– Нужно научиться рисовать, не думая, без участия головы. Это не придет сразу, потребуется много времени, долгая практика. И все это время вы должны учиться смотреть, учиться видеть. Видение и техника. Научитесь использовать свободные, незарисованные пространства. Когда вы освоите пробелы – все остальное будет зависеть исключительно от видения. – Она уже не у своего мольберта, а в центре класса, среди учеников. – Мы проходим по жизни с закрытыми глазами, как слепые, как лунатики, а так нельзя. Так нельзя. Вы должны поместить свой разум в глаза и наблюдать. – Теперь она берет свою палитру, относит ее в угол, к раковине, у которой толпятся ученики, и начинает мыть кисти. – А когда это станет автоматической привычкой, вы увидите мир как последовательность бесчисленных картин, и тогда техника, которую вы освоите, поможет вам перенести часть этих картин на бумагу. Сегодня, сейчас, когда вы будете выходить из двери класса, думайте о том, что я сказала, и проснитесь. До свидания, увидимся в четверг.
Негромко переговариваясь, ученики расходятся. Джим сидит за столом и смотрит. Девушка кидает свои рисовальные принадлежности в большой портфель – почти чемодан. Защелкивает замок.
– Ну так что? – поворачивается она к Джиму.
– Я учусь смотреть.
– Поосторожнее, – она смешна морщит нос. – А то еще начнете натыкаться на мебель. Джим нерешительно мнется.
– А может, зайдем в кофейню?
Теперь в нерешительности девушка, она опустила глаза. Господи, думает Джим, да какая же она застенчивая, разве поверили бы в это ее ученики?
– Хорошо. – Она хватает портфель и быстро, большими шагами выходит из класса.
Джим идет следом. Они знакомятся. Девушку звать Хана Штеентофт, а живет она в Можеска-Каньоне, совсем неподалеку от колледжа.
– Ты художница? – спрашивает Джим.
– Да. – Вопрос кажется ей смешным. Почему?
Кафе декорировано с жалкими потугами на стиль богемной кофейни: пластиковая имитация деревянных потолочных брусьев, полумрак, на старинных плакатах – какие-то европейские замки, вдоль одной из стен – автоматы, торгующие напитками и едой. Нагляднейшее свидетельство того, что Трабуко – третьеразрядный колледж. Посетителей – нуль. Хана и Джим садятся в углу, подальше от уборщицы, моющей деревянную (тоже имитация) дверь.
– А ты рисуешь в этом самом стиле, который ты сегодня преподавала?
– Нет. Это просто инструмент для становления стиля. Я люблю китайский рисунок, иногда и сама пользуюсь техникой периода минской династии, она идеально подходит для решения некоторых задач, но только… вот ты говоришь, учишь писать? Это как если бы ты вел курс по сочинению сонетов, а я бы спросила тебя, пишешь ли ты сонеты. Скорее всего оказалось бы, что нет, но то, чему научили тебя сонеты, может быть использовано в других стихотворных формах.
Джим кивает:
– А ты продаешь свои картины?
– Конечно. На эту зарплату не больно-то проживешь, – смеется Хана.
Джиму смеяться не хочется.
– А кто у тебя покупает?
– По большей части – индивидуальные покупатели. Из каньонов, из Лагуны. А кроме того – банки. Делаю по их заказам стенные росписи. А что ты пишешь? – меняет она тему разговора.
– Ну… стихи. По большей части. Но преподаю я самый тупой английский.
– Тебе он что, не нравится?
– Да нет, нравится, конечно, нравится. – Джим уже сожалеет о неосторожно сорвавшемся с языка слове.
Кружку пива Хана опустошает чуть ли не залпом. Они беседуют о преподавании. Потом переходят на живопись. Джим знаком с импрессионистами и с обычным для культурстервятника джентльменским набором прочих художников. Им обоим нравится Писарро. Хана рассказывает о Мэри Кассат, а потом о Боннаре, предмете особых ее восторгов.
– Ведь сколько, казалось бы, прошло времени, но даже и сейчас некоторые аспекты его творчества остаются малопонятными. Вот, скажем, колорит – странный, неестественный, но стоит приглядеться к окружающему миру получше – и вот он, боннаровский колорит, но только не на поверхности, а вроде как в глубине вещей.
– Даже эти белые тени, которые есть на одном из его полотен?
– Cabinet de Toilette? [[23 - Туалетная комната (фр.).]] – смеется Хана. – Ну… не знаю. Думаю, это он в интересах композиции. Честно говоря, я тоже никогда не встречала белых теней. Но как знать, может, Боннар их и видел. А почему бы и нет, ведь он был гений.
Гений. Хочешь не хочешь, приходится выяснять, чем эти самые гении отличаются от простых смертных и чему можно у них научиться. Чему – и каким образом. Джим сразу же признается, что не считает себя гениальным поэтом, он и вообще сильно сомневается в своей причастности к высокому искусству поэзии, однако делиться этим сомнением с новой знакомой как-то не очень хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Сэнди хотелось бы узнать о происходящем побольше. С одной стороны, события разворачиваются на его территории, прямо связаны с теневой экономикой ОкО, а на своей территории нужно знать каждый камешек и бугорок. С другой стороны, Сэнди не отделаться от предчувствия, что все эти заморочки могут неким образом коснуться его друзей. Вот, например, Джим, он же сейчас все время крутится с Артуром и, уж конечно, не подозревает, что тот вляпался в…
Но тут Сэнди отвлекает другое воспоминание. Ведь в ту же самую вроде ночь Манфред, приятель Боба, делал предложение насчет доставляемого с Гавайев афродизиака. Ну точно. Двадцать тысяч долларов и здоровый пузырь этого самого афродизиака, на который будет бешеный спрос. А вся-то работа – доставить на берег небольшую партию контрабанды. Обычно Сэнди с такими делами не связывается, но в теперешней ситуации… да, тут уж не до принципов. А когда же был весь этот разговор? Вроде как неделю назад, или около того, так что ли? Тогда, может, еще и не поздно…
И снова женские слезы. Викки чувствует себя виноватой – ведь именно она познакомила Джона и Сэнди с этим ублюдком Адамом.
– А не пора ли нам добавить? – мрачно предлагает Джон.
Сэнди откладывает свои размышления на потом, вытаскивает очередную пипетку, смотрит, как Викки и Джон примешивают к своим слезам «Калифорнийский зной». «А ведь мы, – неожиданно осознает он, – используем наркотики как оружие. Оружие, убивающее боль, оружие, убивающее скуку». В этой мысли есть что-то неприятное, даже устрашающее, и он быстро ее забывает.
Приободрив их еще разок, Сэнди раскланивается. Он набирает адрес следующего клиента, а затем откидывается на спинку сиденья и смотрит на пробегающие мимо машины.
Десять тысяч долларов. Джон и Викки отдадут свою долю не раньше чем через несколько месяцев – а может, и вообще никогда, так что весь прогар ложится фактически на него одного. И ничего тут не попишешь. Интересно, вся эта сволота – ворюги, жулики, мошенники, – они задумываются когда-нибудь о том, каково их жертвам? Сэнди снова подбивает свою бухгалтерию – с прежним результатом: из такой дыры не больно-то вылезешь.
Он хмуро смотрит на телефон, а затем поднимает трубку:
– Боб? Это Сэнди… Я звоню насчет твоего приятеля Манфреда…
То есть фактически соглашается на их предложение. Боб говорит, что операция состоится через несколько дней. Лодка полностью готова, стоит в гавани Ньюпорта. Ну что ж, прекрасно. Можно и подождать.
Разговаривая с многочисленными своими знакомыми, Сэнди мельком, словно невзначай, поднимает тему диверсий. Выясняется, что в народе ходит уйма слухов насчет акций против оборонной промышленности, будто бы все это – тоже одна из составных частей обширной теневой экономики ОкО. Но слухи постоянно противоречат друг другу. И никто – кроме Джона Стермонда – не упоминает в связи с диверсиями Артура. Ивлин Эванс уверена, что все эти дела – драчка между корпорациями, а стоит за ними не кто иной, как руководитель парнелловской службы безопасности. Но Ивлин – известная поклонница телесериалов о промышленном шпионаже, поэтому полученная от нее информация не вызывает у Сэнди особого доверия. Вот это и есть основная проблема – очень уж трудно выделить из уймы диких слухов немногие реальные факты. Но Сэнди не прекращает своих попыток.
И вот однажды вечером, а точнее – в два часа ночи, к самому концу ежедневной своей тусовки, он выходит на балкон с Оскаром Балдараммой, старым своим знакомым, а заодно – крупным распространителем лабораторного оборудования и клеточных культур, столь необходимых Сэнди в его работе.
– Я слышал, – сообщает Оскар, – что сегодня эти диверсанты врежут по «Аэроджету».
– Что, точно? А откуда ты знаешь?
– Реймонд проболтался, я как раз вчера его видел.
– Хилая какая-то конспирация.
– А все потому, что Реймонд очень любит пустить пыль в глаза.
– Во-во, то же самое и Боб говорил. А неужели Реймонд сам все это и придумал?
– Да, конечно, нет. Он работает за деньги, как и все остальные. Есть уйма людей, которые очень хотят, чтобы у той или иной компании возникли неприятности – и с радостью отвалят за это крупные башли.
– Да-а.
А ведь сегодня Артур слинял с тусовки необычно рано, предварительно отказавшись – к вящему удивлению Сэнди – от пипетки «Звонка». А куда, кстати, запропастился Джим?
Глава 36
По пути на урок Джим заскакивает в «Бургер Кинг» с благодушным намерением быстренько перехватить гамбургер плюс чипсы плюс кока-колу. Заметив на стойке маленькую, бесплатно распространяемую газетку «Реджистер», он берет ее и бегло проглядывает. Листок состоит по большей части из реклам и объявлений, но есть тут и крошечная колонка новостей – конечно же, местных.
«Аэроджет Норт» – новая жертва диверсантов
– гласит шапка. Вот, опять наша работа. Джим читает заметку с большим интересом – как и в предыдущих случаях, они не видели результатов своей операции. Согласно заявлению представителя «Аэроджета», на этот раз пострадала разработка программного обеспечения противоракетной защиты. «Фантастический успех», – думает Джим, выкидывая газетку в урну. Он выходит с гордо поднятой головой, ощущая себя одним из актеров, разыгрывающих драму мировой истории.
После этого очень трудно сосредоточиться на проблемах грамматики. Сегодня один из ученичков выдал пенку: «Соединенные Штаты Америки – надежный гранат восстановления мира в Индонезии». Да-а, гранат. А почему не «бомб» или «ракет»? С другой стороны, фразу можно прочитать и метафорически, только чего уж так скромно – гранат? Изумруд, или даже алмаз. Одним словом – перл. Джим приходит в хорошее настроение. Но только эта история лишний раз свидетельствует, что ничего эти сучьи дети не читают. А уж письменное изложение своих мыслей для них и вовсе какое-то экзотическое ремесло, вроде набивки чучел или настройки роялей. И разве возможно научиться языку за один коротенький семестр? И они, и он, Джим, поставили перед собой явно непосильную задачу. Так стоит ли тогда и упираться?
Урок окончен. Джим собирает со стола бумаги, засовывает в сумку, тушит свет и выходит в коридор. Дверь соседнего класса открыта, это что-то новенькое. Урок. Молоденькая, черноволосая учительница прямо брызжет энтузиазмом.
Растрепанная грива черных, вьющихся волос. Крупная девушка – высокая, ширококостная, плотная.
Армейские защитные брюки, поношенный, бесформенный свитер, рукава закатаны выше локтя.
Мужские ботинки.
Что-то рисует на мольберте – а! Художница. Теперь все понятно, да?
Нет. Стоп-сигнал. Стихотворение – это список «Что Нужно Сделать».
Джим заходит сбоку, пытается рассмотреть, что там, на мольберте. Размашистые черные штрихи. Она работает углем с непринужденной уверенностью, иногда – даже не глядя на рисунок. «И вы попробуйте», – приказывает она ученикам. Попробовать рисовать, глядя в другую сторону?
Ученики пробуют, а тем временем она идет к двери.
– Вы заблудились?
– Нет! Я вел урок в соседнем классе, только что кончил. – «А может, я и вправду заблудился…» – Захотелось посмотреть.
– Если хотите посмотреть, заходите в класс.
Джим неуверенно мнется, но девушка уже вернулась к мольберту, и так вот взять и уйти – это будет просто невежливо. Он смущенно проскальзывает в класс и садится за ближайший к двери стол. А чего тут, собственно, такого?
Ученики сидят за столами, за партами, стоят у мольбертов, все они самозабвенно рисуют. На мольберте учительницы набросок пейзажа в китайском, то ли японском стиле. Нагромождение горных вершин, полускрытых облаками. Внизу – крошечные, кривые сосны, спадающий водопадом ручей, чайный домик, группа пузатых монахов, монахи хохочут, глядя на птицу. Настоящая дзеновая картинка. Джим забросил дзен, ведь это – до безнадежности аполитичное учение, но все же в искусстве есть нечто такое, что…
Учительница поднимает голову к настенным часам.
– Мы с вами уже переработали. Пора закругляться. А когда ученики начинают собирать свои вещи, она добавляет:
– Нужно научиться рисовать, не думая, без участия головы. Это не придет сразу, потребуется много времени, долгая практика. И все это время вы должны учиться смотреть, учиться видеть. Видение и техника. Научитесь использовать свободные, незарисованные пространства. Когда вы освоите пробелы – все остальное будет зависеть исключительно от видения. – Она уже не у своего мольберта, а в центре класса, среди учеников. – Мы проходим по жизни с закрытыми глазами, как слепые, как лунатики, а так нельзя. Так нельзя. Вы должны поместить свой разум в глаза и наблюдать. – Теперь она берет свою палитру, относит ее в угол, к раковине, у которой толпятся ученики, и начинает мыть кисти. – А когда это станет автоматической привычкой, вы увидите мир как последовательность бесчисленных картин, и тогда техника, которую вы освоите, поможет вам перенести часть этих картин на бумагу. Сегодня, сейчас, когда вы будете выходить из двери класса, думайте о том, что я сказала, и проснитесь. До свидания, увидимся в четверг.
Негромко переговариваясь, ученики расходятся. Джим сидит за столом и смотрит. Девушка кидает свои рисовальные принадлежности в большой портфель – почти чемодан. Защелкивает замок.
– Ну так что? – поворачивается она к Джиму.
– Я учусь смотреть.
– Поосторожнее, – она смешна морщит нос. – А то еще начнете натыкаться на мебель. Джим нерешительно мнется.
– А может, зайдем в кофейню?
Теперь в нерешительности девушка, она опустила глаза. Господи, думает Джим, да какая же она застенчивая, разве поверили бы в это ее ученики?
– Хорошо. – Она хватает портфель и быстро, большими шагами выходит из класса.
Джим идет следом. Они знакомятся. Девушку звать Хана Штеентофт, а живет она в Можеска-Каньоне, совсем неподалеку от колледжа.
– Ты художница? – спрашивает Джим.
– Да. – Вопрос кажется ей смешным. Почему?
Кафе декорировано с жалкими потугами на стиль богемной кофейни: пластиковая имитация деревянных потолочных брусьев, полумрак, на старинных плакатах – какие-то европейские замки, вдоль одной из стен – автоматы, торгующие напитками и едой. Нагляднейшее свидетельство того, что Трабуко – третьеразрядный колледж. Посетителей – нуль. Хана и Джим садятся в углу, подальше от уборщицы, моющей деревянную (тоже имитация) дверь.
– А ты рисуешь в этом самом стиле, который ты сегодня преподавала?
– Нет. Это просто инструмент для становления стиля. Я люблю китайский рисунок, иногда и сама пользуюсь техникой периода минской династии, она идеально подходит для решения некоторых задач, но только… вот ты говоришь, учишь писать? Это как если бы ты вел курс по сочинению сонетов, а я бы спросила тебя, пишешь ли ты сонеты. Скорее всего оказалось бы, что нет, но то, чему научили тебя сонеты, может быть использовано в других стихотворных формах.
Джим кивает:
– А ты продаешь свои картины?
– Конечно. На эту зарплату не больно-то проживешь, – смеется Хана.
Джиму смеяться не хочется.
– А кто у тебя покупает?
– По большей части – индивидуальные покупатели. Из каньонов, из Лагуны. А кроме того – банки. Делаю по их заказам стенные росписи. А что ты пишешь? – меняет она тему разговора.
– Ну… стихи. По большей части. Но преподаю я самый тупой английский.
– Тебе он что, не нравится?
– Да нет, нравится, конечно, нравится. – Джим уже сожалеет о неосторожно сорвавшемся с языка слове.
Кружку пива Хана опустошает чуть ли не залпом. Они беседуют о преподавании. Потом переходят на живопись. Джим знаком с импрессионистами и с обычным для культурстервятника джентльменским набором прочих художников. Им обоим нравится Писарро. Хана рассказывает о Мэри Кассат, а потом о Боннаре, предмете особых ее восторгов.
– Ведь сколько, казалось бы, прошло времени, но даже и сейчас некоторые аспекты его творчества остаются малопонятными. Вот, скажем, колорит – странный, неестественный, но стоит приглядеться к окружающему миру получше – и вот он, боннаровский колорит, но только не на поверхности, а вроде как в глубине вещей.
– Даже эти белые тени, которые есть на одном из его полотен?
– Cabinet de Toilette? [[23 - Туалетная комната (фр.).]] – смеется Хана. – Ну… не знаю. Думаю, это он в интересах композиции. Честно говоря, я тоже никогда не встречала белых теней. Но как знать, может, Боннар их и видел. А почему бы и нет, ведь он был гений.
Гений. Хочешь не хочешь, приходится выяснять, чем эти самые гении отличаются от простых смертных и чему можно у них научиться. Чему – и каким образом. Джим сразу же признается, что не считает себя гениальным поэтом, он и вообще сильно сомневается в своей причастности к высокому искусству поэзии, однако делиться этим сомнением с новой знакомой как-то не очень хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72