Все это прельстило бы вора, а значит, не подходило для сокрытия магического камня. Утер выбросил мысли о них из головы и оглядел комнату в поисках предмета и нужного, и ничего не стоящего. У окна стоял письменный стол с выдернутыми разломанными ящиками. Рядом валялись разбросанные листы… а в углу у самой стены лежал кусок простого отшлифованного гранита, чтобы придавливать их.
Утер вскочил с кровати и, наклонившись, поднял гранит. Он был тяжелым и прекрасно отвечал своему назначению. Держа его над столом, он сосредоточил на нем свои мысли. Несколько секунд спустя его ладонь потеплела, а на столе появились две деревянные тарелки с только что зажаренным мясом. Гранит на его ладони исчез. Теперь на ней лежал Сипстрасси величиной с ноготь большого пальца. Золотистую поверхность испещряли широкие черные прожилки.
— Ты сумел! — прошептал Бальдрик. — Снял чары творящего сны!
Утер улыбнулся, сдерживая ликование, смакуя ощущение победы — победы разума.
— Да, — сказал он наконец. — Но сила этого камня невелика. По мере того как его магия расходуется, появляются вот эти черные жилки и становятся все шире. Когда золото исчезнет вовсе, с ним исчезнет и его сила. А теперь садись есть мясо. Больше мы не будем расходовать силу камня, ее надо поберечь, чтобы исцелить Паллина.
Оба они еще никогда не ели ничего божественнее.
Затем, забрав свое оружие. Утер и Бальдрик вышли из дома. Принц сжимал Сипстрасси в руке. Когда они проходили мимо скелета, камень потеплел, и Утер остановился. В голове его прошелестел шепот, точно сухие листья по ветру.
— Покоя!
Это была мольба, рожденная неизбывным страданием. Утер вспомнил рассказ Бальдрика о восставших, которых распяли, но не дали умереть. Нагнувшись, он поднял череп и прикоснулся к нему камнем. Яркая белая вспышка — и голос в голове Утера стал громче:
— Благодарю тебя, друг мой. Отнеси камень на плато Эрин. Верни духов домой. — Шепот замер, а черные прожилки на камне стали еще шире.
— Зачем ты это сделал? — спросил Бальдрик.
— Он не был мертвым, — ответил Утер. — Идем же!
Мэдлин швырнул черный камушек на стол, Кулейн поймал его. Оба молчали. Мэдлин налил полный кубок бледно-золотым вином и осушил его одним глотком. Вид у волшебника был изможденный: лицо стало землистым, кожа под бородой обвисала складками, глаза налились кровью, движения стали медлительными. Несколько дней он пытался последовать за Туро, но Стоячие Камни под Эборакумом только истощали энергию его Сипстрасси. Тогда они отправились к другому кольцу на западе за Камбодунумом. И вновь столкнулись с теми же таинственными помехами. Мэдлин несколько суток просидел над своими вычислениями, урывая лишь час для сна в дневное время. Наконец он попытался перенестись назад в Эборакум, но не удалось даже это.
Им пришлось добираться до столицы верхом, а там Мэдлин занялся розысками в своей богатейшей библиотеке, ища озарения и не находя его.
— Я побежден, — прошептал он, наливая себе второй кубок вина.
— Но как могло случиться, чтобы Стоячие Камни перестали действовать? — спросил Кулейн.
— А над чем, по-твоему, я работал последние полмесяца? Как поднять цену на яблоки?
— Успокойся, волшебник. Я не ищу ответов, я ищу озарения. Нет никаких причин, чтобы Камни бездействовали. Они же не машины, а просто резонатор, усиливающий мощь Сипстрасси. Ты знаешь хоть один другой случай, когда кольцо вышло бы из строя?
— Нет, ни единого. И как я могу оставаться спокойным? Нерушимые законы Тайны оказались нарушенными. Магия более не действует. — В глазах Мэдлина появился страх. Он выпрямился, порылся в кармане своего синего одеяния и вытащил еще один камешек Сипстрасси. Подержал над столом, на котором тотчас возник новый кувшин вина. Мэдлин слегка успокоился.
— Я потратил энергию двух камней, которой должно было бы хватить на долгий срок, но, во всяком случае, сотворить вино я еще могу.
— А ты когда-нибудь терпел неудачу с переброской?
— Конечно. Никому не дано переброситься туда, где он уже находится, как тебе известно. Закон номер один. Каждая шкала времени создает собственные противодействующие силы. Она толкает… принуждает нас принимать главным образом линейное время. Вначале я полагал, что не могу последовать за Туро, потому что уже нахожусь там. Если так, ни одно кольцо Стоячих Камней не допустило бы переброски. Где бы и в каком бы времени ни находился он, значит, и я уже там.
Но нет! Это не воспрепятствовало бы переброске из Камбодунума в Эборакум внутри одной шкалы. Кольцо бездействовало, и я не знаю почему.
Кулейн растянулся на кожаном диване во всю длину своего худощавого тела.
— По-моему, пора связаться с Пендарриком.
— Жаль, что мне нечего возразить, — заметил Мэдлин. — Он такой кислый!
— А кроме того, заметно мудрее нас обоих, как ты ни чванься.
— А до завтра подождать нельзя?
— Нет. Туро где-то подвергается опасности. Давай, Мэдлин.
— «Кислый»— не то слово для Пендаррика, — проворчал волшебник.
Он взял свой Сипстрасси, поднял его над столом и прошептал Семейные Слова, Клятву Балакриса. В воздухе над столом затрещали разряды, и Мэдлин поспешно убрал два винных кувшина. Легкий ветерок наполнил комнату благоуханием роз, и появилось окно, выходящее в сад, где сидел человек могучего телосложения в белой тоге. Золотистая, только что завитая борода, глаза пронизывающей синевы. Он обернулся и поставил на землю корзину, полную безупречных роз.
— Ну? — сказал он, и Мэдлин проглотил свой гнев. В этом кратком слове таилась бездна смысла, и волшебник вспомнил, что его отец прибегнул к такому же тону, когда застукал юного Мэдлина со служанкой на сене в повозке. Он тут же выкинул из головы это унизительное воспоминание.
— Нам нужен твой совет, государь, — пробормотал Мэдлин, боясь подавиться этим словом. Пендаррик усмехнулся.
— Как тебе это должно быть тяжко, Талисан. Или мне следует называть тебя Зевсом? Или Аристотелем? Или Локи?
— Мэдлином, государь. Кольца бездействуют.
Если Мэдлин думал смутить Пендаррика таким сообщением, то его ждало разочарование. Былой царь Атлантиды ограничился кивком.
— Не бездействуют, Мэдлин. Они замкнуты. И если останутся замкнутыми, то да, они перестанут действовать. Резонанс изменится.
— Как так? Кто их замкнул?
— Я. Ты хочешь оспорить мое право?
— Нет, государь, — поспешно ответил Мэдлин. — Но могу я спросить о причине?
— Можешь. Я не против того, чтобы мои капризные подданные становились богами дикарей — их это развлекает и не приносит большого вреда. Но я не потерплю безумия, которое нам однажды пришлось вытерпеть. Можешь не напоминать мне, Мэдлин. Да, это было мое безумие. Но мир-то опрокинулся. Цунами, извержения вулканов, землетрясения едва не разнесли его вдребезги.
— Но почему это должно случиться вновь?
— Одна из нас решила, что играть в богиню ей мало, она решила стать богиней. Воздвигла крепость, включившую четверо врат, и готова спустить пустоту на все существующие миры. Вот я и замкнул пути.
Мэдлин уловил еле заметную паузу во фразе Пендаррика и сделал выпад:
— Но ведь не все?
На лице царя отразилось раздражение.
— Нет. Ты всегда отличался сообразительностью, Талисан. Ее мир я замкнуть не могу… пока. Но ведь я никак не думал, что кто-то из бессмертных окажется настолько глуп, чтобы повторить мою ошибку.
Кулейн наклонился вперед.
— Дозволено ли говорить, государь?
— Конечно, Кулейн. Ты по-прежнему тверд в своем решении стать смертным?
— Да. Когда ты говоришь о своей ошибке, ты подразумеваешь не Кровь-Камень?
— Именно его.
— А кто нарушил, закон? — спросил Кулейн, страшась ответа.
— Горойен.
— Но для чего ей? Это немыслимо.
Пендаррик улыбнулся.
— Помнишь Гильгамеша, смертного, который не принял бессмертия, даруемого Сипстрасси? Оказывается, он страдал болезнью крови и заразил ею Горойен.
Она начинает стареть, Кулейн. И ты лучше любого из нас знаешь, как это могло на нее подействовать. Теперь она высасывает жизненную силу из беременных женщин в свой Кровь-Камень. Но скоро этого станет мало; ей понадобится все больше и больше душ. Под конец ей будет мало крови всего народа, всех народов мира. Она обречена и обречет на гибель всех нас.
— Не могу поверить, — сказал Кулейн. — Да, она беспощадна. Но разве мы все не беспощадны? А я видел, как она выхаживала больного олененка, как помогла при тяжелых родах.
— Но ты не видел, как действуют Кровь-Камни.
Они разъедают душу подобно неисцелимым язвам. Я знаю это по опыту, Кулейн. Ты был тогда слишком юным, но спроси у Мэдлина, каким был Пендаррик, когда Кровь-Камень правил Атлантидой. Я руками вырывал сердца из груди моих врагов. А однажды посадил на кол десять тысяч восставших. Меня спас только конец нашего мира. Горойен не спасет ничего.
— Мой внук затерялся в Тумане. Я должен найти его.
— Он в мире Горойен, и она его разыскивает.
— Так пусти меня туда! Позволь помочь ему. Она его возненавидит, потому что он сын Алайды, а ты знаешь, какие чувства Горойен питала к Алайде.
— К сожалению, Кулейн, я знаю больше. Как и Мэдлин. И нет — врата останутся закрытыми, если, разумеется, ты не пообещаешь уничтожить ее.
— Не могу!
— Она не та женщина, которую ты любил. В ней не осталось ничего, кроме зла.
— Я уже сказал: нет. Или ты меня совсем не знаешь, Пендаррик?
Царь замолчал.
— Знаю ли я тебя? Конечно, я тебя знаю. Более того: ты мне нравишься, Кулейн. У тебя есть честь.
Если передумаешь, отправляйся на Скитис. Одни врата открыты. Но тебе придется убить ее.
Грозовые тучи заклубились в глазах Кулейна, его лицо побледнело.
— Ты оставил Кровь-Камень позади себя, Пендаррик, хотя многие были готовы убить тебя. Тысячи вдов и сирот искали бы отмщения.
Царь кивнул.
— Но я не был болен, Кулейн. Горойен должна умереть. И это не кара, хотя многие сказали бы, что она ее заслужила, — но потому, что болезнь убивает в ней все, кроме зла. Она уже ежегодно приносит в жертву двести восемьдесят женщин, взимая их как дань с десяти подвластных ей племен. Два года назад она требовала лишь семь женщин, а в будущем году, по моим вычислениям, ей понадобится тысяча. О чем это говорит тебе?
Стол затрещал под кулаком Кулейна.
— Тогда почему ты сам не покончишь с ней «? Ты же когда-то был воином. Или Бригамартис?
— И ты будешь счастлив, Кулейн? Обретешь покой? Нет, Горойен — это часть тебя, и только ты способен приблизиться к ней. Ее могущество возросло. Если мне придется уничтожить ее, то я вынужден буду сокрушить мир, в котором она обитает. И тогда с ней погибнут тысячи — ведь я обрушу океаны на сушу.
Твой выбор, Кулейн. А теперь мне пора.
Окно исчезло. Мэдлин налил вина в другой кубок и пододвинул его Кулейну, но Воин Тумана не взял его.
— Сколько из этого тебе было уже известно? — спросил он Мэдлина. Волшебник отхлебнул из своего кубка, полуприкрыв глаза тяжелыми веками.
— Не так много, как ты думаешь. И прошу тебя: последуй собственному совету и успокойся. — Их взгляды встретились, и Мэдлин судорожно сглотнул. — О болезни Горойен я не знал ничего. Слышал только, что она вновь начала играть в богиню. Клянусь!
— Но есть еще что-то, Волшебник, что-то, о чем знает Пендаррик. Так говори же!
— Сначала обещай, что не убьешь меня.
— Я тебя убью, если ты будешь молчать! — Кулейн в бешенстве вскочил со стула.
— Сядь! — прикрикнул на него Мэдлин, чей страх вытеснился гневом. — Какая тебе польза осыпать меня угрозами? Разве я тебе враг? Разве я когда-нибудь был тебе врагом? Вспомни, Кулейн! Вы с Горойен пошли разными путями. Ты взял в жены Шалеат, и она подарила тебе Алайду. Но Шалеат умерла от укуса ядовитой змеи. Ты знал — не нужно отрицать! — что ее убила Горойен. А если и не знал, то, во всяком случае, подозревал. Вот почему ты позволил Аврелию увезти Алайду из Ферага. Ты думал, ненависть Горойен угаснет, если Алайда выберет жребий смертной. Ты даже не дал ей ни единого Сипстрасси.
— Я не желаю тебя слушать! — закричал Кулейн, а в его глазах появился страх.
— Алайду убила Горойен. Пришла в замок Аврелия и дала ей яду. Он проник в плод и изменил кровь Алайды. Когда она родила, то унять кровотечение было невозможно.
— Нет! — прошептал Кулейн, но Мэдлина уже было не остановить.
— А у Туро не было стремления жить. Чтобы спасти его, я израсходовал камень целиком. Но первые годы Горойен была рядом, и я не мог допустить, чтобы Туро рос сильным. Я вселил слабость ему в грудь. Я отнял у него телесную силу. Горойен увидела, как терзается король, и оставила мальчика жить. Она всегда была мстительной ведьмой, но твоя слепота мешала тебе это увидеть. Наконец она решила, что настало время отомстить сполна. Это она пришла к Эльдареду и разожгла в нем честолюбие. Не для того, чтобы он покончил с королем, но с сыном Алайды. Твоим внуком. Ты винил меня в смерти Алайды. Но в то роковое утро, когда я ушел, ее пульс был сильным и ровным, тело здоровым, дух — счастливым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34