Рассказала ему Бригамартис, ее лицо пылало от волнения. Ей Гильгамеш никогда не нравился. До его появления в Фераге ей не было равных в поединках на мечах, но он без всякого труда взял над ней верх на Играх Теней.
— У него было что-то не то с кровью, — злорадно сообщила Бригамартис. — Она не поддавалась силе Сипстрасси. И он удивительно состарился. Последние два года даже Горойен его не навещала. Знаешь, у него текли слюни, и он полуослеп.
Кулейн выждал пять лет, прежде чем пересечь Туман. Горойен была прекрасна, как прежде, и вела себя так, словно между ней и Гильгамешем никогда ничего не было. И в следующие три века ни разу не упомянула его имени.
Теперь Владыка Битв вернулся, и Кулейн лак Фераг сполна испытает весь ужас смертности. Прожить так долго, только чтобы захлебнуться такой горечью.
Туро и Лейта — в ловушке мира, куда он не может добраться, жертвы богини, которую он никогда не сможет убить, а впереди — встреча с воином, которого ему не победить.
Кулейн поднял Ланс и вытащил спрятанный в копье-посохе меч. Лезвие было смертоносно острым, сбалансированность — великолепной. Он поглядел на свое отражение в серебристой стали, посмотрел в собственные глаза, словно ожидая найти там ответ.
Да был ли он истинно смелым? Как просто бессмертному воину сражаться в мире смертных людей! Почти все раны можно сразу исцелить, а на его стороне — опыт и умение, приобретенные за века. Даже великий Ахилл в сравнении был ребенком, и исход их поединка был предрешен заранее. Нет, смелыми были только его противники! Кулейн улыбнулся. Страх перед Гильгамешем заставил его бежать, точно ребенка, испугавшегося темноты — и, как все беглецы, он слепо бросился навстречу еще большему страху. Убей он Гильгамеша все эти столетия тому назад, в тело Горойен не проникла бы беспощадная болезнь, которая ее убивает. Иными словами, она никогда бы не превратилась в Царицу-Ведьму, из чего следовало, что в ужасах этого века прямо повинен он, Кулейн.
Он принял это бремя и поискал убежища в элиримас-опустошении. Но его сознание погрузилось в воспоминания. Он вновь увидел странную красоту конца мира. Ему было пятнадцать, и он стоял во дворе отцовского дома в Балакрисе. И увидел, как солнце медленно закатилось на запад, а затем стремительно вновь вознеслось на небо. Ударил бешеный ветер, и дворец Пендаррика замерцал золотом. Он услышал вопль, увидел, как женщина указывает рукой на горизонт.
Колоссальная черная стена заслоняла небо и росла, росла.
Несколько мгновений он смотрел на нее, полагая, что это грозовая туча. Но вскоре его оледенил ужас. Ревущая тысячефутовая стена воды погребла под собой сушу. Золотое мерцание дворца разлилось по городу, достигло его окраин в тот миг, когда их с громом захлестнул океан. Кулейн окаменел, отчаянно ловя последние секунды жизни. Когда вода обрушилась на него, он вскрикнул, упал… для того лишь, чтобы снова открыть глаза и увидеть солнце в голубом небе. Он встал и оказался на склоне холма среди тысяч жителей родного города. Горизонт стал иным — перед ним расстилались бесчисленные долины, уводящие к по дернутым голубизной горам.
Это был первый день Ферага, день, когда Пендаррик спас восемь тысяч мужчин, женщин и детей, превратив Балакрис в одни огромные врата, ведущие в другой мир. Атлантиды больше не было, слава ее вскоре исчезла из людской памяти.
Так началась долгая бессмертная жизнь Кулейна лак Ферага, Воина Тумана.
Так и не сумев достигнуть высот элири-мас, Кулейн вернулся в настоящее и открыл глаза. Его поразила мысль, смягчившая внутреннее напряжение. Ахилл и все другие смертные, погибшие от меча Кулейна, наверное, чувствовали то же, что он сейчас. Какая надежда остается смертному, когда он вступает в поединок с богом? И все-таки они обнажали мечи и выходили на бой с ним, точно так же, как смертный Кулейн выйдет на бой с бессмертным немертвецом Гильгамешем. И прекрасно, что последний земной опыт Кулейна будет познанием новой истины. Наконец он постигнет то, что чувствовали они.
Позднее он все еще сидел погруженный в размышления, когда в хижину вошел Пендаррик, будто из соседней комнаты.
Кулейн улыбнулся, встал, и они обменялись рукопожатиями. Возник стол, а рядом два ложа и кувшин с вином на столе вместе с двумя хрустальными кубками.
— Какая здесь прекрасная ночь! — сказал Пендаррик. — Я всегда любил аромат лаванды.
Кулейн наполнил кубок вином и возлег на ложе.
Царь выглядел таким же, как всегда: золотистая борода только что завита, могучий торс, внимательные глаза, затворенные от попыток проникнуть в его мысли.
— Зачем ты явился?
Пендаррик пожал плечами и наполнил свой кубок.
— Явился побеседовать со старым другом в ночь перед тем, как он отправится в дальний путь.
Кулейн кивнул.
— Как Туро?
— Теперь он Утер Пендрагон и командует войском. Я подумал, тебе будет интересно узнать, как он его обрел.
Кулейн выпрямился на ложе.
— Ну и?..
— Отправился в Пустоту и вернул Девятый легион.
— Неужели?
— , И у него твой меч, хотя я до сих пор не понимаю, как это вышло.
— Расскажи мне… со всеми подробностями.
И Пендаррик рассказал, задержавшись на том, как повел Лейту к центральному алтарю.
— Я все еще не понимаю, почему велел ей сделать это. Словно в мозгу у меня раздался чей-то голос. Я был поражен не меньше нее, когда она достала меч, — и даже куда больше, если сообразить, что из этого следует. Она проникла в прошлое, в то место и в то время, в которых уже существовала. А мы оба знаем, что это невозможно. Такая вот чудесная загадка!
— Тебе следует обсудить ее с Мэдлином.
— Не премину, хотя он мне не нравится. Внутри него прячется пустота. Он не умеет любить. Да я и не уверен, что хочу узнать разгадку. Одна из бед бессмертия — что за столько столетий очень мало вопросов остается без ответа. Так пусть этот будет одним из них.
— Способен Туро… Утер… победить Горойен?
— Не могу сказать. — Пендаррик пожал плечами. — Она обладает огромной силой. Но сейчас меня больше заботит Кулейн. — Он протянул руку над столом и раскрыл пальцы. Из них на стол упал Сипстрасси.
— Взять его я не могу, — сказал Кулейн. — Но поверь, очень этого хочу.
— А без него ты способен победить?
— Быть может. Я кое-что умею.
— Мне Гильгамеш никогда не нравился, и мне кажется, что его неспособность воспринять силу Сипстрасси была приговором суда гораздо более высокого, чем мой. Но нельзя отрицать, что воином он был грозным… истинным ролиндом.
— Как и я.
— Как и ты, — согласился Пендаррик. — Но у него, мне кажется, нет души. В Гильгамеше нет никакого величия. И никогда не было. По-моему, мир для него окрашен в серый цвет. Когда Горойен вернула его, она обрекла себя на гибель, так как Кровь-Камень усилил его болезнь настолько, что она передалась ей.
— Я все еще люблю ее, — признался Кулейн. — Я не мог причинить ей вреда.
— Знаю. — Царь налил себе вина и отвел взгляд от Кулейна. — Есть еще кое-что, и я до сих пор не уверен, поможет ли это тебе или погубит тебя. — Голос Пендаррика дрогнул, и Кулейн почувствовал странное напряжение во всем теле. Царь облизнул губы и сделал глоток. — Горойен не знает, что мне известна эта… тайна. — Он погрузился в молчание, которое Кулейн не стал нарушать. — Прости, мой друг, — сказал наконец Пендаррик, — я не могу выразить, как это тяжело для меня.
— Тогда ничего мне не говори, — сказал Кулейн. — После завтрашнего дня это уже не будет иметь никакого значения.
Пендаррик покачал головой.
— Когда я рассказал тебе про Лейту и меч, кое о чем я умолчал. Что-то… кто-то потребовал, чтобы я открыл тебе всю правду. Да будет так. Ты помнишь дни в Ассирии, когда Горойен заболела горячкой, которая почти ввергла ее в безумие?
— Конечно. Она чуть было не умерла.
— Решила, что ненавидит тебя, и рассталась с тобой.
— Но ненадолго!
Пендаррик улыбнулся.
— О да, на какие-то два десятилетия. Когда она вернулась, все было так, как должно было быть?
— Через какой-то срок. Потребовался почти век, чтобы она окончательно преодолела болезнь.
— Окончательно ли? Разве ее беспощадность не продолжала усиливаться? Разве нежность не покинула ее душу навсегда?
— Да, может быть. Но о чем ты?
Пендаррик глубоко вздохнул.
— Когда она покинула тебя, то была беременна.
— Я не хочу об этом слышать, — закричал Кулейн, вскакивая на ноги. — Уйди!
— Гильгамеш — твой сын и ее любовник.
Силы и гнев внезапно оставили Кулейна, он пошатнулся. Тотчас Пендаррик оказался рядом с ним и помог добраться до ложа.
— Но почему? Почему она не сказала мне?
— Что я могу ответить? Горойен безумна.
— А Гильгамеш?
— Он знает… и потому-то ненавидит тебя, потому-то он всегда желал твоей смерти. Какое бы безумие ни овладело Горойен, оно передалось ему. И когда бессмертие оказалось ему недоступно, он винил тебя.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Если бы ты взял Сипстрасси, я промолчал бы.
— Ты думаешь, зная это, я стану сильнее?
— Нет, — признал Пендаррик. — Но это, возможно, объясняет, почему ты всегда избегал поединка с ним.
— Я его боялся.
— И это тоже. Однако голос крови неслышно воздействовал на тебя. Я видел вас обоих в бою и знаю, что былой Кулейн мог бы победить Гильгамеша.
Ты всегда был самым лучшим. Он знал это. И его ненависть усугублялась.
— Как ты узнал?
— В последние годы его жизни Горойен отказывалась его видеть. За два дня до его смерти я навестил его. Он впал в старческое слабоумие и звал свою мать.
Воспоминание не из приятных.
— Я бы сумел воспитать его без ненависти.
— Не думаю.
— Оставь меня, Пендаррик. Мне надо многое обдумать. Завтра я должен попытаться убить собственного сына.
Глава 16
Десять когорт Легио IX вышли на равнину перед Серпентумом, Железной крепостью, через пять дней после битвы, в которой было разгромлено войско Агарина Пиндера. Утер распорядился разбить лагерь, и двадцать повозок с провиантом и запасным оружием были заведены за спешно сооруженные валы. Войско восставших теперь насчитывало более шести тысяч человек, и Магриг был назначен начальником воинов Пинрэ.
В сопровождении Прасамаккуса, Магрига и Северина Утер вышел на опушку, откуда открывался вид на крепость, и при взгляде на черные стены, вздымающиеся над туманной равниной, его пробрала холодная дрожь.
Принцу почудилось, что он видит колоссальную голову демона с разверстой пастью ворот. И воины не высыпали защищать их. Равнина простиралась безмолвная, подманивающая…
— Когда начнем приступ? — спросил Магриг.
— Почему нас больше не пробовали остановить? — ответил Утер вопросом на вопрос.
— Зачем заглядывать в рот дареному коню? — сказал Прасамаккус.
Магриг и Северин кивнули.
— Мы же ведем войну не против обычных врагов, — сказал Утер, — но против Царицы-Ведьмы. На мою жизнь не покушались, против нас не двинули больше ни одного отряда. Что, по-вашему, это означает?
— Что она потерпела поражение, — сказал Магриг.
— Нет, — ответил Утер. — Как раз наоборот. Она послала Агарина, потому что его победа упростила бы дело, но в ее распоряжении есть другие силы. — Он обернулся к Северину. — До сумерек еще четыре часа. Оставь небольшой отряд в лагере и приведи легион сюда.
— А мои люди? — спросил Магриг.
— Ждите моего приказа.
— Что ты задумал? — спросил Северин.
Утер улыбнулся.
— Я задумал взять крепость.
На высокой башне глаза Горойен открылись, и она тоже улыбнулась.
— Иди ко мне, милый мальчик, — прошептала она.
Рядом с ней стоял Гильгамеш, его темный панцирь поблескивал на солнце.
— Ну? — спросил он.
— Они направляются сюда… как и Кулейн.
— Я был бы рад убить мальчишку.
— Удовольствуйся мужчиной.
— О, я удовольствуюсь, матушка! — Под защитой шлема Гильгамеш усмехнулся, увидев, как напряглись ее плечи, а нежное лицо окрасил пунцовый румянец.
Она резко повернулась к нему, раздвинув губы в улыбке.
— Не знаю, — сказала она, и голос ее источал яд, — приходило ли тебе в голову, что с этого дня тебе не для чего будет жить?
— О чем ты?
— Всю свою жизнь ты мечтал убить Кулейна лак Ферага. Что ты будешь делать завтра, Гильгамеш, любовь моя? Что ты будешь делать, когда у тебя не останется врага, чтобы сражаться с ним?
— Я обрету покой, — ответил он просто, и она на мгновение растерялась: в его голосе прозвучала нота, которой она никогда прежде не слышала от Владыки Битв, — почти нежность, точно отзвук печали.
— Покоя ты не узнаешь никогда! — прошипела она. — Ты живешь ради смерти.
— Может быть, потому, что я мертвый, — ответил он прежним голосом.
— Он приближается. Тебе следует приготовиться.
— Да. Мне не терпится увидеть его лицо, заглянуть ему в глаза, когда я скажу ему, кто я.
— — Но зачем тебе говорить ему это? — спросила она с внезапным страхом.
— Не все ли равно? — отозвался он. — Раз ему предстоит умереть так или иначе.
С этими словами он повернулся и ушел с парапета.
Горойен проводила его взглядом, вновь испытывая странное возбуждение, которое его движения всегда пробуждали в ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34