Потом сказала:
— Подойдите сюда, Кристи.
Я прошла к ней по покрытому лаком полу из древесины дел'ри . Все: пол, стены и потолок — были обшиты панелями из светлой древесины. В этой культуре камня и металла древесина свидетельствовала о состоятельности. В керамических чашах находились масляные светильники, и их свет тускло освещал ковры из волокон дел'ри и арку окна. Под моими ботинками на полированном полу поскрипывал мелкий песок, когда я подошла, встала рядом с белогривой женщиной и посмотрела в окно. Из темной бездны подул теплый ветер. Непостижимо далеко внизу я увидела яркий свет на строительной площадке ТиП.
— Я думала об истине. — Она снова улыбнулась. В ее голосе было нечто гипнотическое и в то же время забавное и независимое.
Двойственный образ: она всего лишь маленькая женщина из Харантиша в белой мантии мешаби . Ростом не выше моего плеча, тонкая, босая. И — она Золотая. Я подумала: «Глядя на тебя, я вижу другое лицо, атласную черную кожу и гриву, но такие же желтые глаза Народа Колдунов».
— Величайшая, но часто возглашаемая ложь, — сказала Калил, — что истина проста и что ее легко постичь. Но истина с ее скрытыми внутренними действиями и внешними масками сложна, а понять ее сложно или невозможно, и большинство людей в мире обречено умереть, так никогда и не познав самой малой ее доли.
Она мягко подошла к низкому металлическому столику с решетчатой поверхностью, села, скрестив ноги, и стала наливать в бокалы арниак . Я лишь изумленно смотрела на нее. Как бы следуя какой-то мысли, она добавила:
— У меня нет права на имя бел-Риоч. Я присвоила его. Это приносит мне пользу.
Наверное, у меня был смущенный вид. Она рассмеялась, коротко и приглушенно. Словно в некоем воспоминании о прошлом или видении я села рядом с нею на коврик из дел'ри . Арниак имел горьковатый привкус. Применяемый на Побережье яд руэссе не обладает запахом для ортеанцев, но для органов чувств землянина он очевиден. Здесь нет его вкуса… разве я ожидаю этого? Это удивило меня. Я не знала, чего ожидать.
— Вы снова стали Голосом Повелителя?
Она ухмыльнулась. Вблизи черты ее лица были не столь правильными: уголок ее левого глаза был слегка опущен.
— У меня нет в том необходимости. Не говорили ли вы мне, Кристи, что я окутываю себя покровом мистической непогрешимости? А если люди не верят полностью, то, по крайней мере, не выражают и недоверия; а у меня есть собственные «Голоса», чтобы держаться в курсе.
Я подумала: «Если дело дойдет до претензий на непогрешимость, то в этом ты не знаток. Это звучало едко. То, о чем ты хочешь знать, это Башня. Что же такого я могу сказать тебе о Чародее Рурик, что она пожелала бы сделать известным за пределами Башни?»
В унисон с моей мыслью Калил спросила:
— Кристи, всегда говорили, что в Башне только один Чародей на протяжении всех лет; это просто что-то такое, чему нас хотят заставить верить, или это верно?
— Скажите: зачем вам нужно это знать?
Она держала бокал с арниак ом в своих белых руках, кожа которых тускло мерцала, как золотоносный песок. Поверхность темно-красной жидкости мелко дрожала. Когда она взглянула вверх, ее желтые глаза были ясными.
— Всю мою жизнь у меня были видения. Только Чародей мог бы сказать мне, истинные ли это воспоминания о прошлом… если Чародей — это то, что утверждает Башня.
— Разве это имеет значение? — возразила я. — Послушайте. То, что вы слышите, это работающие экскаваторы Компании. Техника Земли здесь, на Орте. Что значит прошлое в сравнении с этим?
Она откинула нависшую на лицо белую гриву, наблюдая за мной.
Вступая в спор и не желая проявить неосторожность, я сказала:
— А что на самом деле значит Башня? Мы не можем сказать, являются ли их знания бессмертной памятью или только архивами, и как бы то ни было, у нас все-таки нет способа узнать, верна ли эта память. Три тысячи лет — длительное время. Воспоминания искажаются, а архивы гниют…
Калил, тщательно обдумывая мысль, чтобы понять, насколько она подходит, сказала:
— Может ли быть так, что ничего иного там нет? Великая Башня — не более чем коллекция поедаемых насекомыми пергаментов, а ее шпионы и агенты не менее подвержены ошибкам, чем те, что из Харантиша… И это то, во что я сейчас могу верить?
Обсуждай это, как можешь. «Пергаменты» — это применявшаяся Золотыми техника записи и хранения информации, но и она приходит в то же самое состояние. В мерцающем свете светильника я вдруг ощутила, что устала лукавить. Меня поражало, какую горечь я испытывала по отношению к старику, старому Чародею. Ко всем этим рассказам о сохраняемых в памяти жизнях. И я верила в это. Так много сожалений о стольких годах.
Харантийка сказала циничным тоном:
— Для моего города разница невелика. Все равно Сто Тысяч ненавидели бы нас за то, что они помнят об Империи, даже и без Башни, рассказывающей Домам-источникам о том, какие мы зловредные. — Тут в голосе Калил послышалась горечь. — Если бы прошлое не висело над нами как занесенный меч… что же, тогда бы мы не сидели взаперти в городе с откидными дверцами посреди пустыни. Они называют нас «золотыми метисами». В этой северной земле нас боятся. И Побережье тоже боится нас. Кристи, у меня были видения, в которых они предстают вовсе не такими невинными. Они заявляют, что были расой рабов для Золотых, происшедшей от аборигенов, обитавших в Топях… однако среди них были и такие, которые не являлись рабами и создавали Империю рука об руку с Золотым Народом Колдунов.
— Никто не безгрешен, — сказала я, услышав от нее «У меня были видения». И не смогла удержаться от вопроса: — Откуда вы знаете этот язык, шан'тай Калил?
— Возможно, на нем все еще говорят в моем городе. Возможно, я научилась ему в Башне. Возможно…
Пресекая провокацию, я сказала:
— У нас нигде нет информации об этом. Я смотрела. Ничего за десять лет в этом мире; если бы такое стало известно, то, думаю, мы где-нибудь услышали бы об этом. Что касается Башни… — Намереваясь объяснить, я сказала: — Всегда есть Чародей. Всегда есть другие, которые могли бы принять роль и продолжить ее, помня наизусть. Однако, что касается одного и того же Чародея в течение тысячелетий…
Я осеклась, пожалев о том миге, когда эти слова сорвались у меня с языка. Ей сказал об этом мой тон, если не что иное. Разве я сказала этому законченному харантишскому политику что-нибудь, кроме правды о ее традиционном противнике? Это было неосторожно. Возможно, более чем неосторожно… Но сейчас традиции не имеют никакого значения. Что значит соперничество между Кель Харантишем и Башней в Касабаарде, когда Побережье нападает на Сто Тысяч, а Земля доставляет сюда свою технику и войска? И не станет ли положение Рурик более безопасным, если они будут знать, что она лишь одна из многих, а не всеведущий авторитет? Не станет ли? Еще немного, и я смогу убедить себя в том, что нашла хорошие оправдания для одной глупой оговорки…
Я могла подумать только:«Теперь я в долгу перед нею: перед Рурик и перед Орте».
Арниак остыл, и Калил наклонилась вперед, чтобы подрегулировать спиртовку, на которой он подогревался. Эти стены заглушают звуки. Из других комнат-ячеек, находившихся внизу и со всех сторон, нельзя было ничего услышать. Калил бел-Риоч снова села.
— Хорошо, — сказала она, — тогда нет никого, кто оценил бы истинность моих видений Империи… кроме меня самой.
Я невнятно возразила. Она не слушала. Взгляд глаз этого холодного золотого лица был таков, что я подумала: «Это для нее поворотный пункт, но как же так? Почему? Какой же она только что сделала выбор? Могла ли я остановить ее?»
Калил почти шепотом добавила:
— И мне нечего опасаться ее.
Ничего не опасаться… и ничего не добиться. Если это не внедрено в мою память Башней, тогда откуда этот Раквири вызвал то видение? И если Молли тоже испытала это на себе, то не было ли видение вызвано для нас извне? Не знаю. О, вы можете сказать, что устраивая путаницу в моем мозгу, Чародей использовал информацию из Архивов Башни…
Это очень разумное объяснение тому, почему я не могу в это поверить ?
Я сидела обливаясь потом, с пересохшим горлом.
Калил, все еще с каким-то новым выражением осторожности на лице, на мгновение повернула голову в сторону окна, глядя на пропеченный жарой темный ландшафт, на горькое бесплодное море.
— Видела ли я Золотых? — В моем голосе появилась хрипота. — А вы? Я не знаю.
Калил бел-Риоч ответила:
— Я видела. Я вижу.
Не глядя на меня, она протянула шестипалую руку с чешуйчатым узором, и та, сухая и теплая, легла на мою. И я почувствовала, как это прикосновение будто проникло под мою кожу и очистило меня насквозь.
— Когда Эланзиир был цветущей землей, а не пустыней… Я вижу Город Над Внутренним Морем, ясным днем, во время войны…
— Хирузет , свечение…
Шум моря, плещущегося возле гигантских пристаней…
Свет всех цветов радуги. В воздухе — неожиданный запах, тяжелый, душистый. Это аромат лета. Влажная жара. Свет, это удивительное сияние, исходит от хирузета: хирузет, испускающий живой свет.
Нависший надо мной город закрывает солнце.
Под гигантскими колоннами из хирузета, держащими город, в глубинах моря висят темно-зеленые тени. Огромные, парящие в воздухе пролеты изгибаются во все стороны, и их тень падает на Внутреннее Море. А в бесконечной дали я вижу край чистой воды, отливающей золотом: это далекая линия горизонта между городом и морем.
Башни этого невероятным образом удерживаемого города сливаются с бледно-голубым небом и льющими свой свет совершенно неузнаваемыми плеядами дневных звезд. На башнях движутся небольшие фигуры, тонкие и очень яркие.
А хирузет излучает голубой, бело-голубой и сверкающий, как алмаз, свет. Этот свет задевает глубокие инстинкты: стремление к садам, к островам, куда никогда не приходит темнота, к миру, совершенно иному, чем этот, пронизанный невыносимым огнем и светом.
И одна из нас говорит : «Вот город наших врагов. Тебе хватит смелости сделать это?» А другая отвечает : «Я могу, я делаю и сделаю это».
Мы довольно долго стоим и смотрим, как слабеет свет солнца, падающий на город, как наступают и отступают сумерки. Солнечный свет освещает пространство под городом, лежащее между ним и морем. Выше, миля за милей, тянутся башни, мосты, улицы, зубчатые стены, купола, фонтаны. Сейчас Город Над Внутренним Морем лежит как мечта из камня под звездами столь яркими, что они сливаются друг с другом, пылая в небе подобно белому фосфору. Небольшие светящиеся сферы висят гроздьями под навесами крыш или мерцают как сигнальные огни для идущих на посадку пилотов. У основания одного из этих огромных пролетов, который одновременно — мостовое сооружение, ведущее вверх, в город, стоим мы, а хирузет охвачен слабым живым свечением.
Поскольку мы вошли в город, здесь будет пустыня. Поскольку мы вошли в город, великое подвергнется разложению, их тела будут лежать непоглощенными…
…поскольку мы вошли в город. Мы — несущие смерть. Как мы войдем?
И я вижу ее лицо, озаренное светом звезд, кожу цвета золотоносного песка, белую гриву, вижу глаза, желтые, оттенка детской невинности и цветов. Она опускается на колени на холодную землю. Перед нею пролет и арка моста.
— Иди и кричи: Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. А когда ты придешь к первым воротам, кричи это, и они вышлют людей Сантендор'лин-сандру, чтобы отнести меня домой и предать мою плоть обряду. Кричи это и у вторых ворот, и в город пошлют известие о том, что все могут видеть, как я вхожу, а вся раса рабов и человеко-животных будет заперта внутри стен, и так я пройду в город. А когда ты минуешь третьи ворота, кричи — и придет сам Сантен-дор'лин-сандру, Повелитель Феникс, чтобы сделать то, что необходимо для того, кто его крови, и так я пройду в город, и так умрет этот город.
Я спрашиваю:
— Ты решилась на это?
— Я как и все мы: у меня нет родных, и никто не последует за мной. Я решилась убить моих врагов. Ты сделаешь это?
— Я могу, я делаю и сделаю это.
И я иду вверх по наклонному пролету из хирузета, по одной из опор города. Подо мной нет ничего, кроме камня и воздуха. И у огромной арки нет никого кроме рабов, этой расы, которую мы вывели, влив нашу кровь в ночных охотников из северных топей: с когтистыми руками, грубыми гривами, с полупрозрачными кожистыми перепонками на глазах. Они закрывают лица, завидя того, в ком течет Золотая кровь. Я говорю:
— Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным.
В это время, когда идет война, ворота закрыты, и в ночном небе не рыщут воздухолеты. С моря дует холодный ветер. Наконец приходит охрана первых ворот, женщина Золотой крови:
— Входи в город, кровная родственница Сантендор'лин-сандру. Вноси эту мертвую плоть в город, и будет сделано то, что должно быть сделано. Но прости нас за то, что мы забираем у тебя мантии и оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
— Подойдите сюда, Кристи.
Я прошла к ней по покрытому лаком полу из древесины дел'ри . Все: пол, стены и потолок — были обшиты панелями из светлой древесины. В этой культуре камня и металла древесина свидетельствовала о состоятельности. В керамических чашах находились масляные светильники, и их свет тускло освещал ковры из волокон дел'ри и арку окна. Под моими ботинками на полированном полу поскрипывал мелкий песок, когда я подошла, встала рядом с белогривой женщиной и посмотрела в окно. Из темной бездны подул теплый ветер. Непостижимо далеко внизу я увидела яркий свет на строительной площадке ТиП.
— Я думала об истине. — Она снова улыбнулась. В ее голосе было нечто гипнотическое и в то же время забавное и независимое.
Двойственный образ: она всего лишь маленькая женщина из Харантиша в белой мантии мешаби . Ростом не выше моего плеча, тонкая, босая. И — она Золотая. Я подумала: «Глядя на тебя, я вижу другое лицо, атласную черную кожу и гриву, но такие же желтые глаза Народа Колдунов».
— Величайшая, но часто возглашаемая ложь, — сказала Калил, — что истина проста и что ее легко постичь. Но истина с ее скрытыми внутренними действиями и внешними масками сложна, а понять ее сложно или невозможно, и большинство людей в мире обречено умереть, так никогда и не познав самой малой ее доли.
Она мягко подошла к низкому металлическому столику с решетчатой поверхностью, села, скрестив ноги, и стала наливать в бокалы арниак . Я лишь изумленно смотрела на нее. Как бы следуя какой-то мысли, она добавила:
— У меня нет права на имя бел-Риоч. Я присвоила его. Это приносит мне пользу.
Наверное, у меня был смущенный вид. Она рассмеялась, коротко и приглушенно. Словно в некоем воспоминании о прошлом или видении я села рядом с нею на коврик из дел'ри . Арниак имел горьковатый привкус. Применяемый на Побережье яд руэссе не обладает запахом для ортеанцев, но для органов чувств землянина он очевиден. Здесь нет его вкуса… разве я ожидаю этого? Это удивило меня. Я не знала, чего ожидать.
— Вы снова стали Голосом Повелителя?
Она ухмыльнулась. Вблизи черты ее лица были не столь правильными: уголок ее левого глаза был слегка опущен.
— У меня нет в том необходимости. Не говорили ли вы мне, Кристи, что я окутываю себя покровом мистической непогрешимости? А если люди не верят полностью, то, по крайней мере, не выражают и недоверия; а у меня есть собственные «Голоса», чтобы держаться в курсе.
Я подумала: «Если дело дойдет до претензий на непогрешимость, то в этом ты не знаток. Это звучало едко. То, о чем ты хочешь знать, это Башня. Что же такого я могу сказать тебе о Чародее Рурик, что она пожелала бы сделать известным за пределами Башни?»
В унисон с моей мыслью Калил спросила:
— Кристи, всегда говорили, что в Башне только один Чародей на протяжении всех лет; это просто что-то такое, чему нас хотят заставить верить, или это верно?
— Скажите: зачем вам нужно это знать?
Она держала бокал с арниак ом в своих белых руках, кожа которых тускло мерцала, как золотоносный песок. Поверхность темно-красной жидкости мелко дрожала. Когда она взглянула вверх, ее желтые глаза были ясными.
— Всю мою жизнь у меня были видения. Только Чародей мог бы сказать мне, истинные ли это воспоминания о прошлом… если Чародей — это то, что утверждает Башня.
— Разве это имеет значение? — возразила я. — Послушайте. То, что вы слышите, это работающие экскаваторы Компании. Техника Земли здесь, на Орте. Что значит прошлое в сравнении с этим?
Она откинула нависшую на лицо белую гриву, наблюдая за мной.
Вступая в спор и не желая проявить неосторожность, я сказала:
— А что на самом деле значит Башня? Мы не можем сказать, являются ли их знания бессмертной памятью или только архивами, и как бы то ни было, у нас все-таки нет способа узнать, верна ли эта память. Три тысячи лет — длительное время. Воспоминания искажаются, а архивы гниют…
Калил, тщательно обдумывая мысль, чтобы понять, насколько она подходит, сказала:
— Может ли быть так, что ничего иного там нет? Великая Башня — не более чем коллекция поедаемых насекомыми пергаментов, а ее шпионы и агенты не менее подвержены ошибкам, чем те, что из Харантиша… И это то, во что я сейчас могу верить?
Обсуждай это, как можешь. «Пергаменты» — это применявшаяся Золотыми техника записи и хранения информации, но и она приходит в то же самое состояние. В мерцающем свете светильника я вдруг ощутила, что устала лукавить. Меня поражало, какую горечь я испытывала по отношению к старику, старому Чародею. Ко всем этим рассказам о сохраняемых в памяти жизнях. И я верила в это. Так много сожалений о стольких годах.
Харантийка сказала циничным тоном:
— Для моего города разница невелика. Все равно Сто Тысяч ненавидели бы нас за то, что они помнят об Империи, даже и без Башни, рассказывающей Домам-источникам о том, какие мы зловредные. — Тут в голосе Калил послышалась горечь. — Если бы прошлое не висело над нами как занесенный меч… что же, тогда бы мы не сидели взаперти в городе с откидными дверцами посреди пустыни. Они называют нас «золотыми метисами». В этой северной земле нас боятся. И Побережье тоже боится нас. Кристи, у меня были видения, в которых они предстают вовсе не такими невинными. Они заявляют, что были расой рабов для Золотых, происшедшей от аборигенов, обитавших в Топях… однако среди них были и такие, которые не являлись рабами и создавали Империю рука об руку с Золотым Народом Колдунов.
— Никто не безгрешен, — сказала я, услышав от нее «У меня были видения». И не смогла удержаться от вопроса: — Откуда вы знаете этот язык, шан'тай Калил?
— Возможно, на нем все еще говорят в моем городе. Возможно, я научилась ему в Башне. Возможно…
Пресекая провокацию, я сказала:
— У нас нигде нет информации об этом. Я смотрела. Ничего за десять лет в этом мире; если бы такое стало известно, то, думаю, мы где-нибудь услышали бы об этом. Что касается Башни… — Намереваясь объяснить, я сказала: — Всегда есть Чародей. Всегда есть другие, которые могли бы принять роль и продолжить ее, помня наизусть. Однако, что касается одного и того же Чародея в течение тысячелетий…
Я осеклась, пожалев о том миге, когда эти слова сорвались у меня с языка. Ей сказал об этом мой тон, если не что иное. Разве я сказала этому законченному харантишскому политику что-нибудь, кроме правды о ее традиционном противнике? Это было неосторожно. Возможно, более чем неосторожно… Но сейчас традиции не имеют никакого значения. Что значит соперничество между Кель Харантишем и Башней в Касабаарде, когда Побережье нападает на Сто Тысяч, а Земля доставляет сюда свою технику и войска? И не станет ли положение Рурик более безопасным, если они будут знать, что она лишь одна из многих, а не всеведущий авторитет? Не станет ли? Еще немного, и я смогу убедить себя в том, что нашла хорошие оправдания для одной глупой оговорки…
Я могла подумать только:«Теперь я в долгу перед нею: перед Рурик и перед Орте».
Арниак остыл, и Калил наклонилась вперед, чтобы подрегулировать спиртовку, на которой он подогревался. Эти стены заглушают звуки. Из других комнат-ячеек, находившихся внизу и со всех сторон, нельзя было ничего услышать. Калил бел-Риоч снова села.
— Хорошо, — сказала она, — тогда нет никого, кто оценил бы истинность моих видений Империи… кроме меня самой.
Я невнятно возразила. Она не слушала. Взгляд глаз этого холодного золотого лица был таков, что я подумала: «Это для нее поворотный пункт, но как же так? Почему? Какой же она только что сделала выбор? Могла ли я остановить ее?»
Калил почти шепотом добавила:
— И мне нечего опасаться ее.
Ничего не опасаться… и ничего не добиться. Если это не внедрено в мою память Башней, тогда откуда этот Раквири вызвал то видение? И если Молли тоже испытала это на себе, то не было ли видение вызвано для нас извне? Не знаю. О, вы можете сказать, что устраивая путаницу в моем мозгу, Чародей использовал информацию из Архивов Башни…
Это очень разумное объяснение тому, почему я не могу в это поверить ?
Я сидела обливаясь потом, с пересохшим горлом.
Калил, все еще с каким-то новым выражением осторожности на лице, на мгновение повернула голову в сторону окна, глядя на пропеченный жарой темный ландшафт, на горькое бесплодное море.
— Видела ли я Золотых? — В моем голосе появилась хрипота. — А вы? Я не знаю.
Калил бел-Риоч ответила:
— Я видела. Я вижу.
Не глядя на меня, она протянула шестипалую руку с чешуйчатым узором, и та, сухая и теплая, легла на мою. И я почувствовала, как это прикосновение будто проникло под мою кожу и очистило меня насквозь.
— Когда Эланзиир был цветущей землей, а не пустыней… Я вижу Город Над Внутренним Морем, ясным днем, во время войны…
— Хирузет , свечение…
Шум моря, плещущегося возле гигантских пристаней…
Свет всех цветов радуги. В воздухе — неожиданный запах, тяжелый, душистый. Это аромат лета. Влажная жара. Свет, это удивительное сияние, исходит от хирузета: хирузет, испускающий живой свет.
Нависший надо мной город закрывает солнце.
Под гигантскими колоннами из хирузета, держащими город, в глубинах моря висят темно-зеленые тени. Огромные, парящие в воздухе пролеты изгибаются во все стороны, и их тень падает на Внутреннее Море. А в бесконечной дали я вижу край чистой воды, отливающей золотом: это далекая линия горизонта между городом и морем.
Башни этого невероятным образом удерживаемого города сливаются с бледно-голубым небом и льющими свой свет совершенно неузнаваемыми плеядами дневных звезд. На башнях движутся небольшие фигуры, тонкие и очень яркие.
А хирузет излучает голубой, бело-голубой и сверкающий, как алмаз, свет. Этот свет задевает глубокие инстинкты: стремление к садам, к островам, куда никогда не приходит темнота, к миру, совершенно иному, чем этот, пронизанный невыносимым огнем и светом.
И одна из нас говорит : «Вот город наших врагов. Тебе хватит смелости сделать это?» А другая отвечает : «Я могу, я делаю и сделаю это».
Мы довольно долго стоим и смотрим, как слабеет свет солнца, падающий на город, как наступают и отступают сумерки. Солнечный свет освещает пространство под городом, лежащее между ним и морем. Выше, миля за милей, тянутся башни, мосты, улицы, зубчатые стены, купола, фонтаны. Сейчас Город Над Внутренним Морем лежит как мечта из камня под звездами столь яркими, что они сливаются друг с другом, пылая в небе подобно белому фосфору. Небольшие светящиеся сферы висят гроздьями под навесами крыш или мерцают как сигнальные огни для идущих на посадку пилотов. У основания одного из этих огромных пролетов, который одновременно — мостовое сооружение, ведущее вверх, в город, стоим мы, а хирузет охвачен слабым живым свечением.
Поскольку мы вошли в город, здесь будет пустыня. Поскольку мы вошли в город, великое подвергнется разложению, их тела будут лежать непоглощенными…
…поскольку мы вошли в город. Мы — несущие смерть. Как мы войдем?
И я вижу ее лицо, озаренное светом звезд, кожу цвета золотоносного песка, белую гриву, вижу глаза, желтые, оттенка детской невинности и цветов. Она опускается на колени на холодную землю. Перед нею пролет и арка моста.
— Иди и кричи: Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным. А когда ты придешь к первым воротам, кричи это, и они вышлют людей Сантендор'лин-сандру, чтобы отнести меня домой и предать мою плоть обряду. Кричи это и у вторых ворот, и в город пошлют известие о том, что все могут видеть, как я вхожу, а вся раса рабов и человеко-животных будет заперта внутри стен, и так я пройду в город. А когда ты минуешь третьи ворота, кричи — и придет сам Сантен-дор'лин-сандру, Повелитель Феникс, чтобы сделать то, что необходимо для того, кто его крови, и так я пройду в город, и так умрет этот город.
Я спрашиваю:
— Ты решилась на это?
— Я как и все мы: у меня нет родных, и никто не последует за мной. Я решилась убить моих врагов. Ты сделаешь это?
— Я могу, я делаю и сделаю это.
И я иду вверх по наклонному пролету из хирузета, по одной из опор города. Подо мной нет ничего, кроме камня и воздуха. И у огромной арки нет никого кроме рабов, этой расы, которую мы вывели, влив нашу кровь в ночных охотников из северных топей: с когтистыми руками, грубыми гривами, с полупрозрачными кожистыми перепонками на глазах. Они закрывают лица, завидя того, в ком течет Золотая кровь. Я говорю:
— Зилкезра мертва, Зилкезра из Верхних Земель мертва и разлагается, а тело ее не должно лежать непоглощенным.
В это время, когда идет война, ворота закрыты, и в ночном небе не рыщут воздухолеты. С моря дует холодный ветер. Наконец приходит охрана первых ворот, женщина Золотой крови:
— Входи в город, кровная родственница Сантендор'лин-сандру. Вноси эту мертвую плоть в город, и будет сделано то, что должно быть сделано. Но прости нас за то, что мы забираем у тебя мантии и оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106