Ему даже не пришло в голову уклониться от удара, и сосредоточился он только на том, чтобы до конца быть бесстрашным: не зажмуриться, не закрыть лицо руками, не показать им, как он боится.
В последний миг, когда широкий кулак уже летел ему навстречу, он не выдержал и попытался отвернуться, инстинктивно задирая лицо вверх. Это и спасло ему жизнь - прямой удар был направлен в переносицу, и наверняка убил бы его, но в результате пришелся на скулу: в голове что-то лопнуло с грохотом, Млад полетел на вытоптанную землю, как соломенное чучелко, врезаясь в нее правым плечом, боль в руке перекрыла боль от удара в лицо, и он потерял сознание.
- На рассвете татары перекинули Млада через седло и привезли в поле, на краю которого стоял наш лагерь, долго кричали, смеялись и махали нам руками, а мы не могли понять, чего им надо. Тогда они скинули его на землю, еще немного покричали, показывая на него пальцами, и ускакали, - отец вздохнул, - князь послал большой отряд, ожидая подвоха, но татар там не было - они не собирались нападать. Когда Млада принесли ко мне, он еще не пришел в себя.
Тут отец соврал снова: Млад пришел в себя еще на лошади, его рвало, перед глазами бешено кружилась земля и невыносимо болела рука. От удара об землю он потерял сознание лишь на миг, а потом его рвало снова, он полз по полю к своим, потому что из-за высокой травы не видел отряда, выехавшего навстречу; полз совершенно не в ту сторону, плакал и подвывал от боли. И к отцу его принесли в твердой памяти, только совсем измученного и сломленного: он цеплялся за рубаху отца левой рукой, трясся и прижимался к нему лицом, потому что никогда с такой силой не ощущал важности родства, и никогда настолько не нуждался в отцовской любви и защите. У него не осталось мужества даже на то, чтобы винить себя в провале.
- А почему они его отпустили, раз он успел все сосчитать, высмотреть и подслушать разговоры? - спросил Ширяй.
- Они же не знали, что он все сосчитал, - немедленно парировал отец.
- А могли бы догадаться… - протянул Ширяй презрительно, - я же говорю - татары еще и дураки при всем при этом.
- При чем это «при всем»? - спросил Млад недовольно.
- А при всем, - ответил Ширяй.
- Недооценка врага - серьезная и дорогая ошибка, - пожал плечами Млад.
- А переоценка - напрасная трата сил, времени и чужих жизней, - не сдался Ширяй.
- Я думаю, тебе чужими жизнями распоряжаться не доверят, - кивнула Ширяю Дана, - и я этому очень рада.
- А ты меня вообще ни во что не ставишь, - проворчал в ответ Ширяй.
- Не груби, - Млад легонько стукнул ладонью по столу, - не со мной разговариваешь!
- Я не грублю, я высказываю свое мнение. На это я хотя бы имею право?
- Чтоб тебя во что-то ставили, надо из себя что-то представлять. А ты пока ничем, кроме наглости, не выделяешься, - с полуулыбкой сказала Дана.
- И кто кому грубит? - Ширяй повернулся к Младу, - и я что, должен молчать?
- Дана, оставь его, - Млад накрыл ее руку своей, - он выделяется, выделяется. Он умный, только пока молодой, а это со временем пройдет.
- Насколько я поняла, он собирается геройски погибнуть на войне, так что это не тот случай, когда молодость пройдет с годами.
- Да ни на какой войне он не погибнет, - Млад махнул рукой и посмотрел на Добробоя, как наиболее здравомыслящего в этой паре, - потому что когда они через пару месяцев, голодные и оборванные, догонят ополчение, война уже давно закончится. Их задача - не замерзнуть в дороге, потому что ни тот, ни другой ночевать зимой в поле не умеют. Деньги у них кончатся еще в Новгороде, или, в лучшем случае, в Волочке, если они доберутся до Волочка живыми, ведь на Мсте им ни одного городка не встретится.
- Почему это через два месяца? - Ширяй мотнул головой, - мы за две недели доберемся, мы же налегке пойдем.
- Слишком много времени потратите на сдирание коры с деревьев, - улыбнулся Млад.
- Какой коры? - переспросил Добробой.
- Ну, вы же налегке пойдете. Охотники из вас никакие, а жрать-то что-то надо.
- Добробой, ты слышал? - Ширяй поднялся, - мы еще и никакие охотники! Эх, Млад Мстиславич, не ожидал я от тебя!
Он вдруг вышел в спальню, хлопнув дверью, хотя такого проявления обид Млад за ним пока не замечал. Но отец подмигнул ему, и через минуту Ширяй показался на пороге, разворачивая пятнистую шкуру в руках.
- Вот, смотри! Никакие охотники, конечно! Мы хотели тебе к выздоровлению отдать, перед тем как вместе подниматься.
- Да вы никак рысь взяли? - Млад от удивления захлопал глазами, хотя подумывал о том, где найдет шкуру взамен обгоревшей.
- Взяли! Сами, между прочим, выследили, - Ширяй презрительно скривился.
- Нам Мстислав Всеволодович только обработать ее помог, - подтвердил Добробой.
- Спасибо, ребята, - Млад едва не растрогался, - беру назад свои слова об охотниках.
Он отправил отца домой, к маме, за три дня до суда, убедив его в своем полном выздоровлении. Дана нисколько не переживала из-за суда, и старалась уверить Млада в том, что все это сделано нарочно, ему не в чем себя винить и не в чем сознаваться. То, что его признают виновным, не вызывало у нее сомнений, и, с ее точки зрения, не стоило расстраиваться. Млад смотрел на это немного по-другому. Профессором-убийцей, конечно, никто бы его не назвал, но учитель, который не уберег ученика - плохой учитель. Он и сам знал, что виноват, он и сам нескоро решился бы взять кого-то в обучение. Даже за год до пересотворения. Но одно дело - сам, а другое - чужие, недобрые люди, которые будут ковыряться в незажившей еще ране, бередить его боль, его совесть. Выставлять подлецом и самонадеянным профаном…
Млад знал, что через два дня после суда докладчиков пойдет на княжий суд - сам князь, не дождавшись его иска, обвинял Сову Осмолова в клевете. И Дана не сомневалась - князь признает Осмолова виновным. И вира его покроет виру за смерть Миши. Но это не имело ровно никакого значения. Ему казалось, что вира - надругательство над Мишиной матерью, над жизнью и смертью мальчика. Словно кто-то пытался перепродать, подороже перепродать его смерть.
Накануне суда, вечером, Млад сам отправился к Дане - шаманятам незачем было слушать их разговор. На дворе разыгралась метель, небо обложили низкие снежные тучи, и стемнело быстрей обычного. Вторуша еще не ушла в Сычевку - скребла горшки.
- Ой, Млад Мстиславич, здрасте! - заулыбалась она, стоило Младу войти в дверь, - ты, никак, поправился наконец? Мы с Даной Глебовной так переживали!
- А где Дана Глебовна? - Млад снял треух и повесил на гвоздь, стряхнув с него крупные намокшие снежинки.
- Да сегодня приехал Родомил Малыч, он теперь не каждый день здесь бывает, так она к нему пошла.
Младу почему-то показалось это неприятным: Родомил прожил в университете чуть больше полугода, и за это время Дана с ним очень сдружилась. Теперь же он снова вернулся в Городище, стал главным дознавателем княжьего суда, но в университете бывать не перестал. Он был человеком молчаливым и нелюдимым, Млад только несколько раз встречал его в университете, и никогда - вместе с Даной. Так получалось, что она не звала к себе Млада, если к ней заходил Родомил, и сама ходила в гости к Родомилу в одиночестве.
А Родомил выглядел мужчиной хоть куда, Млад рядом с ним ощущал свою нелепость, несерьезность, и в который раз удивлялся, почему Дана выбрала именно его, когда рядом есть такие, как Родомил: представительные, умные, весомые.
Но самым обидным Млад считал рост Родомила - тот был выше его почти на пядь.
Он уже хотел забрать треух и пойти домой, но Вторуша не позволила, пообещав пирогов к чаю.
- Да Дана Глебовна сейчас придет! - она чуть ли не загородила Младу дверь, - ты подожди, а то она меня ругать будет, что я тебя не оставила.
Млад пожал плечами и согласился. Нехорошо выйдет, если он вернется домой, и Дане придется идти к нему по такой погоде и в темноте. А наливая чай и слушая вой ветра за окном, подумал о том, что надо бы ее встретить. Но не топтаться же под окнами Родомила в ожидании, когда они наговорятся?
Однако ждать действительно долго не пришлось: Млад не успел отхлебнуть чаю из кружки, как на крыльце раздались голоса, и в дом, впуская ветер и снег, вошла Дана, а за ней, пригибаясь под притолоку и придерживая Дану под руку - Родомил. Млад поднялся им навстречу и хотел помочь Дане снять шубу, но главный дознаватель его опередил. И Младу показалось, что тот посмотрел на него как-то слишком пристально, слишком недовольно и свысока.
- Заходи, раздевайся, - кивнула Дана Родомилу, но тот покачал головой, продолжая смотреть на Млада. Млад же так и остался стоять возле стола и не знал, куда девать руки.
- Я пойду, пожалуй, - изрек, наконец, главный дознаватель и кашлянул в кулак.
- Как хочешь, конечно, - Дана повела плечом, - а могли бы попить чаю.
Рядом с Родомилом она выглядела особенно хрупкой и особенно красивой: его грубое лицо и большое нескладное тело оттеняли ее изящество, женственность и тонкость ее черт. И белый платок так небрежно упал ей на плечи… Младу никогда не приходило в голову ревновать ее: оказалось, что это больно.
Он растерянно ее поцеловал, когда Родомил закрыл за собой дверь.
- Что с тобой, чудушко? - спросила она, погладив его по голове, - ты плохо себя чувствуешь?
- Нет, - Млад пожал плечами.
Родомила она бы по голове гладить не стала. Млад десять лет хотел стать для нее опорой, защитой, надежным плечом, на которое она могла бы опереться. Он хотел носить ее на руках. Но, как назло, жизнь складывалась так, что именно Дана подставляла ему надежное плечо, поддерживала, жалела, гладила по голове. Вот и теперь… Родомил, как никто, производил впечатление той самой опоры и защиты, ему не требовались какие-то особенные жизненные обстоятельства, и без них было ясно - на него можно опереться.
- Я очень рада, что ты пришел, - Дана косо посмотрела на Вторушу.
- Я хотел поговорить…
Они долго пили чай, в ожидании, когда Вторуша закончит возиться с горшками и затопит печь. Та же, словно нарочно, не спешила. В конце концов, Дана прогнала ее, сказав, что печь затопит сама. Младу пришлось уверять Дану в том, что он совершенно здоров и у него ничего не болит, чтоб она позволила ему принести дров со двора.
И только когда еловые поленья затрещали в печке, щелкая смоляными каплями, Млад, отряхнув руки, решился сказать:
- Я не хочу никакого разбирательства завтра. Я просто признаюсь, что виноват. Надеюсь, этого будет достаточно, чтоб покончить с этим делом.
- Как это ты признаешься? Младик, ты с ума сошел? - она посмотрела на него из-за стола снизу вверх, - в чем это ты признаешься?
- Я не хочу, чтоб чужие люди перетирали это дело.
- Знаешь что, дорогой мой! - Дана сжала губы, - даже думать забудь об этом. Если ты сам объявишь себя виноватым, Родомил не сможет оспорить решение суда новгородских докладчиков в суде князя.
- Мне совершенно все равно, - Млад сел с ней рядом и опустил голову.
- Послушай… - Дана вздохнула, - Вообще-то, это просто свинство.
- Мне стоило додуматься до этого раньше, извини…
- Нет, не извиню! Не извиню! Ты ведешь себя как ребенок! Неужели ты не понимаешь, что это давно превратилось в государственное дело, и речь не идет о смерти мальчика, речь идет о том, чтобы обезвредить тебя! Тебя!
- Я не хочу, чтоб это превращали в государственное дело. Я не хочу, чтоб два суда наживались на Мишиной смерти. И кому нужно меня обезвреживать? Я что, причиняю кому-то вред?
- Младик, тебя хотели отравить, ты забыл? - Дана сказала это мягко, с испугом.
- Ну, не отравить… И, возможно, вовсе не хотели… Эта травка - сильное обезболивающее, ее могли добавить в мазь из благих намерений.
- Это отговорка. Младик, я, конечно, не все понимаю, но это действительно стало государственным делом, хочешь ты этого или нет, - Дана помолчала и выдохнула, - в тебе видят наследника Белояра.
Он вскинул глаза и поднял брови:
- Во мне? Наследника Белояра? И кто, интересно, это увидел?
- Князь. И те, кто тащит тебя в суд, и те, кто подсунул тебе эту самую мазь.
- Князь не может ничего в этом понимать. Сила волхва не подчиняется княжеской воле. Я довольно слабый волхв-гадатель, и я знаю это лучше князя. Я при всем желании не гожусь Белояру в подметки! Я сильный шаман, но я всего лишь вызываю дождь на хлебные поля. Это - мое призвание, мое предназначение!
- Я боюсь, ты не доживешь до того времени, когда докажешь это или опровергнешь. Тебя или убьют, как Белояра, или осудят как предателя, или отравят, или придумают что-нибудь еще! - выкрикнула Дана со слезами на глазах, - тебе обеспечили защиту и покровительство князя, и суд над Осмоловым, и оспаривание решения суда докладчиков - это сделано только для того, чтобы показать: ты под защитой! Тебя трогать опасно!
Млад вздохнул и улыбнулся - она на самом деле боялась за него.
- Что ты улыбаешься? - не поняла она, - что смешного ты в этом увидел?
- Не бойся за меня, со мной ничего не случится, - Млад погладил ее руку, - никто меня не отравит, не убьет и не осудит. Вот увидишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
В последний миг, когда широкий кулак уже летел ему навстречу, он не выдержал и попытался отвернуться, инстинктивно задирая лицо вверх. Это и спасло ему жизнь - прямой удар был направлен в переносицу, и наверняка убил бы его, но в результате пришелся на скулу: в голове что-то лопнуло с грохотом, Млад полетел на вытоптанную землю, как соломенное чучелко, врезаясь в нее правым плечом, боль в руке перекрыла боль от удара в лицо, и он потерял сознание.
- На рассвете татары перекинули Млада через седло и привезли в поле, на краю которого стоял наш лагерь, долго кричали, смеялись и махали нам руками, а мы не могли понять, чего им надо. Тогда они скинули его на землю, еще немного покричали, показывая на него пальцами, и ускакали, - отец вздохнул, - князь послал большой отряд, ожидая подвоха, но татар там не было - они не собирались нападать. Когда Млада принесли ко мне, он еще не пришел в себя.
Тут отец соврал снова: Млад пришел в себя еще на лошади, его рвало, перед глазами бешено кружилась земля и невыносимо болела рука. От удара об землю он потерял сознание лишь на миг, а потом его рвало снова, он полз по полю к своим, потому что из-за высокой травы не видел отряда, выехавшего навстречу; полз совершенно не в ту сторону, плакал и подвывал от боли. И к отцу его принесли в твердой памяти, только совсем измученного и сломленного: он цеплялся за рубаху отца левой рукой, трясся и прижимался к нему лицом, потому что никогда с такой силой не ощущал важности родства, и никогда настолько не нуждался в отцовской любви и защите. У него не осталось мужества даже на то, чтобы винить себя в провале.
- А почему они его отпустили, раз он успел все сосчитать, высмотреть и подслушать разговоры? - спросил Ширяй.
- Они же не знали, что он все сосчитал, - немедленно парировал отец.
- А могли бы догадаться… - протянул Ширяй презрительно, - я же говорю - татары еще и дураки при всем при этом.
- При чем это «при всем»? - спросил Млад недовольно.
- А при всем, - ответил Ширяй.
- Недооценка врага - серьезная и дорогая ошибка, - пожал плечами Млад.
- А переоценка - напрасная трата сил, времени и чужих жизней, - не сдался Ширяй.
- Я думаю, тебе чужими жизнями распоряжаться не доверят, - кивнула Ширяю Дана, - и я этому очень рада.
- А ты меня вообще ни во что не ставишь, - проворчал в ответ Ширяй.
- Не груби, - Млад легонько стукнул ладонью по столу, - не со мной разговариваешь!
- Я не грублю, я высказываю свое мнение. На это я хотя бы имею право?
- Чтоб тебя во что-то ставили, надо из себя что-то представлять. А ты пока ничем, кроме наглости, не выделяешься, - с полуулыбкой сказала Дана.
- И кто кому грубит? - Ширяй повернулся к Младу, - и я что, должен молчать?
- Дана, оставь его, - Млад накрыл ее руку своей, - он выделяется, выделяется. Он умный, только пока молодой, а это со временем пройдет.
- Насколько я поняла, он собирается геройски погибнуть на войне, так что это не тот случай, когда молодость пройдет с годами.
- Да ни на какой войне он не погибнет, - Млад махнул рукой и посмотрел на Добробоя, как наиболее здравомыслящего в этой паре, - потому что когда они через пару месяцев, голодные и оборванные, догонят ополчение, война уже давно закончится. Их задача - не замерзнуть в дороге, потому что ни тот, ни другой ночевать зимой в поле не умеют. Деньги у них кончатся еще в Новгороде, или, в лучшем случае, в Волочке, если они доберутся до Волочка живыми, ведь на Мсте им ни одного городка не встретится.
- Почему это через два месяца? - Ширяй мотнул головой, - мы за две недели доберемся, мы же налегке пойдем.
- Слишком много времени потратите на сдирание коры с деревьев, - улыбнулся Млад.
- Какой коры? - переспросил Добробой.
- Ну, вы же налегке пойдете. Охотники из вас никакие, а жрать-то что-то надо.
- Добробой, ты слышал? - Ширяй поднялся, - мы еще и никакие охотники! Эх, Млад Мстиславич, не ожидал я от тебя!
Он вдруг вышел в спальню, хлопнув дверью, хотя такого проявления обид Млад за ним пока не замечал. Но отец подмигнул ему, и через минуту Ширяй показался на пороге, разворачивая пятнистую шкуру в руках.
- Вот, смотри! Никакие охотники, конечно! Мы хотели тебе к выздоровлению отдать, перед тем как вместе подниматься.
- Да вы никак рысь взяли? - Млад от удивления захлопал глазами, хотя подумывал о том, где найдет шкуру взамен обгоревшей.
- Взяли! Сами, между прочим, выследили, - Ширяй презрительно скривился.
- Нам Мстислав Всеволодович только обработать ее помог, - подтвердил Добробой.
- Спасибо, ребята, - Млад едва не растрогался, - беру назад свои слова об охотниках.
Он отправил отца домой, к маме, за три дня до суда, убедив его в своем полном выздоровлении. Дана нисколько не переживала из-за суда, и старалась уверить Млада в том, что все это сделано нарочно, ему не в чем себя винить и не в чем сознаваться. То, что его признают виновным, не вызывало у нее сомнений, и, с ее точки зрения, не стоило расстраиваться. Млад смотрел на это немного по-другому. Профессором-убийцей, конечно, никто бы его не назвал, но учитель, который не уберег ученика - плохой учитель. Он и сам знал, что виноват, он и сам нескоро решился бы взять кого-то в обучение. Даже за год до пересотворения. Но одно дело - сам, а другое - чужие, недобрые люди, которые будут ковыряться в незажившей еще ране, бередить его боль, его совесть. Выставлять подлецом и самонадеянным профаном…
Млад знал, что через два дня после суда докладчиков пойдет на княжий суд - сам князь, не дождавшись его иска, обвинял Сову Осмолова в клевете. И Дана не сомневалась - князь признает Осмолова виновным. И вира его покроет виру за смерть Миши. Но это не имело ровно никакого значения. Ему казалось, что вира - надругательство над Мишиной матерью, над жизнью и смертью мальчика. Словно кто-то пытался перепродать, подороже перепродать его смерть.
Накануне суда, вечером, Млад сам отправился к Дане - шаманятам незачем было слушать их разговор. На дворе разыгралась метель, небо обложили низкие снежные тучи, и стемнело быстрей обычного. Вторуша еще не ушла в Сычевку - скребла горшки.
- Ой, Млад Мстиславич, здрасте! - заулыбалась она, стоило Младу войти в дверь, - ты, никак, поправился наконец? Мы с Даной Глебовной так переживали!
- А где Дана Глебовна? - Млад снял треух и повесил на гвоздь, стряхнув с него крупные намокшие снежинки.
- Да сегодня приехал Родомил Малыч, он теперь не каждый день здесь бывает, так она к нему пошла.
Младу почему-то показалось это неприятным: Родомил прожил в университете чуть больше полугода, и за это время Дана с ним очень сдружилась. Теперь же он снова вернулся в Городище, стал главным дознавателем княжьего суда, но в университете бывать не перестал. Он был человеком молчаливым и нелюдимым, Млад только несколько раз встречал его в университете, и никогда - вместе с Даной. Так получалось, что она не звала к себе Млада, если к ней заходил Родомил, и сама ходила в гости к Родомилу в одиночестве.
А Родомил выглядел мужчиной хоть куда, Млад рядом с ним ощущал свою нелепость, несерьезность, и в который раз удивлялся, почему Дана выбрала именно его, когда рядом есть такие, как Родомил: представительные, умные, весомые.
Но самым обидным Млад считал рост Родомила - тот был выше его почти на пядь.
Он уже хотел забрать треух и пойти домой, но Вторуша не позволила, пообещав пирогов к чаю.
- Да Дана Глебовна сейчас придет! - она чуть ли не загородила Младу дверь, - ты подожди, а то она меня ругать будет, что я тебя не оставила.
Млад пожал плечами и согласился. Нехорошо выйдет, если он вернется домой, и Дане придется идти к нему по такой погоде и в темноте. А наливая чай и слушая вой ветра за окном, подумал о том, что надо бы ее встретить. Но не топтаться же под окнами Родомила в ожидании, когда они наговорятся?
Однако ждать действительно долго не пришлось: Млад не успел отхлебнуть чаю из кружки, как на крыльце раздались голоса, и в дом, впуская ветер и снег, вошла Дана, а за ней, пригибаясь под притолоку и придерживая Дану под руку - Родомил. Млад поднялся им навстречу и хотел помочь Дане снять шубу, но главный дознаватель его опередил. И Младу показалось, что тот посмотрел на него как-то слишком пристально, слишком недовольно и свысока.
- Заходи, раздевайся, - кивнула Дана Родомилу, но тот покачал головой, продолжая смотреть на Млада. Млад же так и остался стоять возле стола и не знал, куда девать руки.
- Я пойду, пожалуй, - изрек, наконец, главный дознаватель и кашлянул в кулак.
- Как хочешь, конечно, - Дана повела плечом, - а могли бы попить чаю.
Рядом с Родомилом она выглядела особенно хрупкой и особенно красивой: его грубое лицо и большое нескладное тело оттеняли ее изящество, женственность и тонкость ее черт. И белый платок так небрежно упал ей на плечи… Младу никогда не приходило в голову ревновать ее: оказалось, что это больно.
Он растерянно ее поцеловал, когда Родомил закрыл за собой дверь.
- Что с тобой, чудушко? - спросила она, погладив его по голове, - ты плохо себя чувствуешь?
- Нет, - Млад пожал плечами.
Родомила она бы по голове гладить не стала. Млад десять лет хотел стать для нее опорой, защитой, надежным плечом, на которое она могла бы опереться. Он хотел носить ее на руках. Но, как назло, жизнь складывалась так, что именно Дана подставляла ему надежное плечо, поддерживала, жалела, гладила по голове. Вот и теперь… Родомил, как никто, производил впечатление той самой опоры и защиты, ему не требовались какие-то особенные жизненные обстоятельства, и без них было ясно - на него можно опереться.
- Я очень рада, что ты пришел, - Дана косо посмотрела на Вторушу.
- Я хотел поговорить…
Они долго пили чай, в ожидании, когда Вторуша закончит возиться с горшками и затопит печь. Та же, словно нарочно, не спешила. В конце концов, Дана прогнала ее, сказав, что печь затопит сама. Младу пришлось уверять Дану в том, что он совершенно здоров и у него ничего не болит, чтоб она позволила ему принести дров со двора.
И только когда еловые поленья затрещали в печке, щелкая смоляными каплями, Млад, отряхнув руки, решился сказать:
- Я не хочу никакого разбирательства завтра. Я просто признаюсь, что виноват. Надеюсь, этого будет достаточно, чтоб покончить с этим делом.
- Как это ты признаешься? Младик, ты с ума сошел? - она посмотрела на него из-за стола снизу вверх, - в чем это ты признаешься?
- Я не хочу, чтоб чужие люди перетирали это дело.
- Знаешь что, дорогой мой! - Дана сжала губы, - даже думать забудь об этом. Если ты сам объявишь себя виноватым, Родомил не сможет оспорить решение суда новгородских докладчиков в суде князя.
- Мне совершенно все равно, - Млад сел с ней рядом и опустил голову.
- Послушай… - Дана вздохнула, - Вообще-то, это просто свинство.
- Мне стоило додуматься до этого раньше, извини…
- Нет, не извиню! Не извиню! Ты ведешь себя как ребенок! Неужели ты не понимаешь, что это давно превратилось в государственное дело, и речь не идет о смерти мальчика, речь идет о том, чтобы обезвредить тебя! Тебя!
- Я не хочу, чтоб это превращали в государственное дело. Я не хочу, чтоб два суда наживались на Мишиной смерти. И кому нужно меня обезвреживать? Я что, причиняю кому-то вред?
- Младик, тебя хотели отравить, ты забыл? - Дана сказала это мягко, с испугом.
- Ну, не отравить… И, возможно, вовсе не хотели… Эта травка - сильное обезболивающее, ее могли добавить в мазь из благих намерений.
- Это отговорка. Младик, я, конечно, не все понимаю, но это действительно стало государственным делом, хочешь ты этого или нет, - Дана помолчала и выдохнула, - в тебе видят наследника Белояра.
Он вскинул глаза и поднял брови:
- Во мне? Наследника Белояра? И кто, интересно, это увидел?
- Князь. И те, кто тащит тебя в суд, и те, кто подсунул тебе эту самую мазь.
- Князь не может ничего в этом понимать. Сила волхва не подчиняется княжеской воле. Я довольно слабый волхв-гадатель, и я знаю это лучше князя. Я при всем желании не гожусь Белояру в подметки! Я сильный шаман, но я всего лишь вызываю дождь на хлебные поля. Это - мое призвание, мое предназначение!
- Я боюсь, ты не доживешь до того времени, когда докажешь это или опровергнешь. Тебя или убьют, как Белояра, или осудят как предателя, или отравят, или придумают что-нибудь еще! - выкрикнула Дана со слезами на глазах, - тебе обеспечили защиту и покровительство князя, и суд над Осмоловым, и оспаривание решения суда докладчиков - это сделано только для того, чтобы показать: ты под защитой! Тебя трогать опасно!
Млад вздохнул и улыбнулся - она на самом деле боялась за него.
- Что ты улыбаешься? - не поняла она, - что смешного ты в этом увидел?
- Не бойся за меня, со мной ничего не случится, - Млад погладил ее руку, - никто меня не отравит, не убьет и не осудит. Вот увидишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81