И постепенно, сквозь удивление и обиду, сквозь ощущение своей беспомощности, Млад начал осмысливать слова, сказанные Свибловым. Всю чудовищность сказанных им слов! Значит, смерть Миши была заранее оплачена серебром? Торговыми и военными союзами? Кому оплачена? Кто заключал военные союзы, если князь, по сути, еще ребенок? Помнится, Борис хотел запретить строительство христианских церквей на Руси, и разрушить союзы при этом не боялся. Значит, не спор о вере решал Мишину судьбу, а чьи-то интересы? И назвать их интересами Новгорода не поворачивался язык.
Мальчик был продан огненному духу с мечом, продан! И, если верить Свиблову, христианский мир требует от него ответа: где обещанная жертва? Кто посмел нарушить условия сделки? Кто посмел вмешаться?
Мозаика из смутных образов, плавающих в голове, вдруг схлопнулась, легла на плоскость, и превратилась в четкий и яркий рисунок. Белое пламя, огненный дух, Градята, вече, война. И отец Константин, и Свиблов с его союзами и серебром - зримая черта между своими и чужими. Волхв-гадатель, считающий, что будущего не знают даже боги, вдруг увидел это будущее во всем его безобразии. Нет, он не фишка в игре Родомила. С чего он это взял? Неприязнь к Родомилу, глупая ревность, страх перед собственной совестью, перед взглядом Мишиной матери, перед грубыми руками в незажившей ране? С чего он решил, что игра Родомила его не касается? Вот же сидит отец Константин, враг, настоящий враг, купивший Мишину смерть! Вот стоит мздоимец Свиблов, продающий новгородцев чужим проповедникам!
- Не боишься, Чернота Буйсилыч, что и тебя завтра на княжий суд потащат? - тонко захихикал житий человек с плотницкого конца, и его смешок нехотя подхватили остальные.
- Мне бояться нечего, - Свиблов приподнял верхнюю губу, оборачиваясь к говорившему, - я своего мнения не скрываю и ни на кого не оглядываюсь.
- С такой поддержкой-то, чего оглядываться! - усмехнулся боярин с гончарского конца, - сам папа Римский подмогнет, случись что!
- Ты балагана не устраивай, - Свиблов сузил глаза.
- Да нет, Чернота Буйсилыч, это не я, это ты балаган устроил. Предателей вече судит, посадник разбирательство ведет и перед Советом господ ответ держит. Так что ты не нам, ты Смеян Тушичу все это рассказывай. Наше дело маленькое - защитить несчастную женщину, потерявшую единственного сына. Вот отсюда и пляши. А то развел - папа Римский ему письма пишет!
- Смеян Тушичу мы вместе грамоту напишем, - подал голос Сова Осмолов, - и пусть спасибо скажет новгородским докладчикам - за него его работу делаем.
Млад слушал их перепалку и видел, что из десяти человек ни один не станет его защищать. Их не интересовало, виновен он или нет, они осудили его заранее, и решали, как половчее записать это осуждение на бумагу. Когда речь зашла о том, виновен он в смерти или в убийстве отрока, наконец, кому-то пришло в голову задать пару вопросов ответчику.
- Ну, признаешь ты себя виноватым? - нехотя спросил Чернота Свиблов - словно и задавать этого вопроса не стоило. Спросил, тут же отвернулся и что-то зашептал писарю на ухо.
Млад растерялся: он ждал именно этого вопроса, и давно подготовил ответ, но вдруг понял, что придуманные им слова никуда не годятся.
- А? - Свиблов недовольно посмотрел на Млада, как на ученика, не знающего урока.
- Я… - начал Млад, - Я не убивал мальчика, я не смог его спасти.
- Да ну? И от кого же ты его спасал? - тяжело вздохнул Свиблов.
- От того, кому ты его продал, - тихо сказал Млад и глянул боярину в глаза.
Свиблов на это только улыбнулся - легкой, снисходительной улыбкой победителя. Но слова Млада не оставили равнодушным отца Константина.
- Подобные обвинения оскорбляют христианскую церковь, - он поднялся с места, - я требую, чтоб этот человек взял свои слова назад или ответил за них по закону!
- Я пока не упоминал христианской церкви, - Млад не смог сдержать усмешки, - и своих слов я назад не беру: я волхв. Это жрецам христианского бога позволено лгать и бросаться словами. Любой шаман подтвердит: если бы мальчик не пошел навстречу зову богов, он бы умер. Щедро оплаченная проповедь отца Константина вела его к смерти.
- Однако, пока он находился в руках проповедника, он был жив, - сказал Сова Осмолов, - оказавшись же в руках так называемого учителя, мальчик умер через десять дней.
Млад скрипнул зубами: ему не хотелось объяснять этим людям, что такое воля к жизни и почему проповедь христианского бога отняла у Миши эту волю.
- Я не смог его спасти, - повторил Млад, - если это расценивать как виновность в его смерти, то я в ней виновен.
- Запиши, - кивнул Свиблов писарю, - он признается.
Млад, конечно, подивился такому выводу, но спорить не стал.
- Так как писать-то? В смерти или в убийстве?
- Да пиши «в смерти», какое уж там убийство, - сказал самый старый из бояр, с загородского конца, - все равно Сове Беляевичу за него платить.
Суд докладчиков сдержанно посмеялся.
- Это еще неизвестно, - усмехнулся Осмолов, - я надеюсь на справедливость княжьего суда.
Смех стал громче и откровенней.
Несмотря на то, что результат заседания был ясен, суд продолжался еще часа два: в основном, обсуждали грамоту с его решением, потом сочиняли письмо посаднику. За это время Родомил привел доктора Велезара и темного шамана с медицинского факультета, свидетельствующих о невиновности Млада. Их вежливо выслушали, но грамоты переписывать не стали. Млад, все это время стоящий перед судом, устал и мечтал только о возвращении домой. Даже ненависть к отцу Константину поутихла, превратившись в презрительную неприязнь. Снова появилось ощущение, что его, как щепку, несет течением, и он не в силах что-то изменить. Его слова тонули в вязком болоте равнодушия «больших» людей; при всей их нелюбви друг к другу, «малый» человек был им чужим, принадлежащим другому миру, он их просто не интересовал.
Грамоту с решением зачитали при открытых дверях, в палату зашли и ректор с деканом - как представители общины, и Дана, и доктор Велезар. Родомила не пустили, но он и не рвался встречаться с новгородскими докладчиками на их территории.
Едва писарь закончил чтение, Млад не удержался и спросил:
- Теперь, наконец, я могу уйти?
- Иди, - милостиво махнул рукой Свиблов, поднимаясь со стула, - утомил до невозможности!
Дана посмотрела на боярина горящими глазами и взяла Млада за руку, удерживая на месте. Остальные заседатели тоже торопились разойтись.
- В грамоте не указан срок уплаты виры, - сказала она громко, - вы забыли об интересах истицы.
- Ах, срок… - Свиблов подозвал писца, - напиши, неделя. Со дня оглашения.
- Чернота Буйсилыч, - Сова Осмолов, успевший проскочить к двери, остановился, - ты меня без ножа режешь!
- Не обеднеешь, - рассмеялся кто-то, а потом добавил, - надейся на справедливый княжий суд!
Вернувшись в университет, Млад направился домой, где на него с расспросами накинулись шаманята. Но, несмотря на уютный вечер, странная тоска глодала его и глодала допоздна. Он думал об отце Константине, о боярах, об огненном духе и о вчерашней схватке с Градятой: происходящее казалось ему странным, неправдоподобным. Как Градята, наделенный силой, наделенный способностью слышать своего бога, может быть связан с бестолковым, пустым проповедником? В них не было ничего общего, они стояли слишком далеко друг от друга.
- Послушай, Ширяй, - спросил, наконец, Млад, - а ты не читал случайно эту христианскую книжку? «Благая весть», кажется, она называлась…
- Читал, - кивнул Ширяй, не поднимая головы.
- Ну и как?
- Я не понял, что они называют благой вестью. Пара интересных мыслей там есть, но в целом - мне не очень.
- А там, часом, не упоминается Михаил Архангел?
- Только однажды. В откровении некоего Иоанна. Я сначала думал - это предсказание, но потом понял - никакого предсказания в этом нет, сказки на ночь. Как христианский бог окончательно разозлится и всех уничтожит. Потравит всех, зальет кровью и пожжет серой. Они сумасшедшие, эти христиане - кто ж ему позволит такое сделать?
- Серой, говоришь? - Млад почесал в затылке.
- Ага, - кивнул Ширяй.
- А нету у тебя этой книжки?
- Нет, я в библиотеке ее брал, давно, и уже вернул.
Тоска не проходила, мысли в голове путались, и Млад решил пойти к Дане - поговорить, привести в порядок мысли, и… Он чувствовал себя разбитым и одиноким…
Ветер стих еще утром, и теперь из низких туч, обложивших небо, бесшумно падал густой снег: крупными влажными хлопьями. Дорожки подзамело, мороза почти не было, и ватная, неестественная тишина окружила университет: сквозь пелену снегопада не пробивался даже лай собак из Сычевки. Млад шел и не слышал своих шагов, как по ковру. От этого ощущение одиночества стало только сильней и мучительней, словно он на самом деле остался совершенно один в этом оглохшем мире. Окна в профессорской слободе давно погасли, никто не встретился ему по дороге - тишина, темнота и снег…
Но, подходя к дому Даны, он увидел, что она еще не спит - ее окно светилось ярко и тепло. Млад прибавил шагу, светящееся окно показалось ему избавлением от тоски и одиночества, сердце забилось сладко и радостно: как хорошо, что у него есть Дана! А потом дверь в ее дом приоткрылась - свет упал на крыльцо.
Он хотел ее окликнуть, он был шагах в десяти от ее дома, но вдруг увидел, что она не одна: на крыльце рядом с ней стоял Родомил. Млад не собирался слушать, о чем они говорят, но в тишине их голоса прозвучали громко и отчетливо. И, услышав их, он непроизвольно остановился: они не видели его и не слышали его шагов.
- Нет, Родомил, и не уговаривай, - с иронией сказала Дана, - я вообще не собираюсь замуж, мне это совершенно ни к чему.
Родомил взял ее за локоть, словно хотел обнять.
- Послушай, я понимаю… Но ты все же подумай. Я сделаю для тебя все. Хочешь, поставлю тебе терем, не хуже княжьего? Хочешь, одену в соболя? Я все могу, я всю жизнь свою к твоим ногам положу. Каменной стеной для тебя буду.
- Что-то мне совсем не хочется за каменную стену, - улыбнулась она, - я, конечно, подумаю, раз ты так просишь, но надеяться тебе не на что.
- Я никогда никого не любил, жил бирюком, а теперь у меня свет в окне появился. Я никогда не знал такой как ты… Я не верил, что такие как ты бывают на свете.
- Родомил, мне холодно здесь стоять. Иди, мне завтра на занятия.
- Да. Я сейчас уйду. Прости меня, - Родомил взял ее за плечи и притянул к своей груди, - прости. Я не могу без тебя.
Дана не отстранялась, но и не отвечала на его объятья. Млад стоял, как столб, не мог ни шевельнуться, ни сказать, что он все слышит, ни уйти прочь.
- Иди, Родомил, - сказала Дана, - я же сказала, что подумаю.
Тот резко и решительно отодвинулся от нее, застонал, глухо и горько, а потом не оглядываясь сбежал с крыльца, повернул к дому и тут же лицом к лицу столкнулся с Младом.
Млад не стал ничего говорить, развернулся и пошел назад, медленно и растерянно: он еще не понял, как к этому относиться. Только к одиночеству добавилась боль - острая, почти нестерпимая, от которой хотелось взвыть и завязаться в узел.
Родомил постучал в дверь через четверть часа - Млад сидел за столом с единственной свечой, шаманята улеглись, самовар остыл, в доме было тихо и неуютно. Он сидел и смотрел на огонек свечи, и ни о чем не хотел думать.
- Я пришел поговорить, - Родомил нерешительно остановился на пороге.
- Заходи, - Млад пожал плечами. Ему казалось, что говорить им совершенно не о чем. Разве что о Градяте и отце Константине.
Родомил снял шапку и шагнул к столу, не раздеваясь.
- У нас тепло, - сказал Млад, поднимая голову.
Родомил ничего не ответил и сел на лавку напротив Млада.
- Я должен объясниться, - начал он, - я сразу должен был объясниться.
- Зачем? Я все понимаю.
- Так получилось, будто я сделал что-то за твоей спиной. Мне это неприятно. Но ведь ты ей не муж? Почему я должен был отчитываться перед тобой?
- Ты и сейчас не должен передо мной отчитываться, - вздохнул Млад.
- Нет. Теперь я скажу. Я ее люблю и женюсь на ней. Я от нее не отступлюсь. Поэтому говорю: отступись ты.
Млад вскинул глаза - что-то показалось ему неправильным в словах Родомила.
- Мне кажется, Дана решит это без нас, разве нет? Совершенно не важно, отступишься ли ты, отступлюсь ли я - это не нам решать.
- Ты держишь ее, она привыкла к тебе, она не может так поступить с тобой, понимаешь? Отпусти ее! - воскликнул Родомил чересчур громко.
- Вот как? - Млад опустил голову.
- Да, именно так! И если ты спросишь ее об этом, как ты думаешь, что она скажет? Она пожалеет тебя!
- Я все же спрошу у нее, - пробормотал Млад.
- Спроси, - проворчал Родомил и отвернулся. Но, подумав, заговорил снова, - я не хочу с тобой ссориться, я не хочу с тобой соперничать. Ты хороший мужик, ты нужен мне, ты играешь слишком важную роль во всей этой истории с войной… Давай по-честному разделим наши отношения и не будем путать дела с любовью. Я клянусь, я не причиню тебе вреда, я буду стоять на твоей стороне, потому что мы с тобой сейчас в одной лодке, мы воюем против общего врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81