– Вы получили еду, – сказал я в микрофон. – Я сдержал свое слово, Андрос?
– Похоже, сдержал.
– Теперь отойдите от стены, чтобы никто не пострадал.
– Не пострадал?! Как это? – выпалил Андрос.
Я нажал на гашетку. Из пушки в металлическую стену, отделявшую коридор от инженерного отделения, ударил мощный лазерный луч, и вскоре в стене образовалась дыра толщиной с руку. Я переместил стврл и начал прожигать следующую дыру.
– Что ты делаешь, подлый ублюдок?! Ты же дал слово! – заорал Андрос.
– Я всего лишь проделал в стене пару дыр, – спокойно ответил я.
– Но ты же обещал…
– Обещал, что никто не будет прорываться в инженерное отделение. Я и не собираюсь, не беспокойтесь. Обещал, что на третий уровень спустится только один человек. И это выполнил. – Между тем я стал прожигать уже третью дыру, немного подальше.
– Прекрати, а то возьмемся сейчас за ссыльных! Всех сразу прикончим! – Андрос сорвался на визг.
– Ладно, не буду, – Я повернул пушку в дверной проем каюты и прицелился в противоположную стену, граничившую с обшивкой корпуса.
Из дыр в стене инженерного отделения показались обезумевшие физиономии негодяев.
– Ты что задумал, хренов мудак?! – взвыл Андрос.
– Продырявить корпус корабля, мистер Андрос.
– Чего?!
– Что слышали. Мой палец на гашетке. Дернусь – и все. Пушка выстрелит. Так что не трогайте лучше меня. – Бешеный стук сердца мешал говорить.
– Какого черта тебе надо? – орал Андрос. Он был близок к истерике.
– Я, кажется, объяснил, мистер Андрос. Хочу продырявить корпус.
– Выпустить воздух?
– Вот именно. Выпустить воздух. Но только из второй каюты, из девятой секции коридора и из инженерного отделения. В остальных помещениях воздух останется, все коридорные двери герметично закрыты.
– Так ведь ты сам сдохнешь от декомпрессии!
– Точно. – Язык у меня заплетался, и мне было все равно – жить или умереть. Я успел наломать столько дров, что смерть казалась мне избавлением. Да и Аманда заждалась.
– Боже! Да ты чокнулся!
– Вполне возможно. И все из-за вас! Теперь мне все до лампочки!
– Мы заделаем дыры!
– Только попробуйте! Я тотчас же выстрелю!
Динамик щелкнул и отключился, но через дыры мне все было слышно. Бунтовщики прямо-таки обалдели от страха и орали как сумасшедшие.
– У нас всего два скафандра! – вопил кто-то.
– Ваше время истекает, – сказал я в микрофон. – Как командир корабля я уполномочен вас исповедовать перед смертью. Кто первый?
– Подожди! – Динамик снова включился. – Чего ты хочешь?
Боль в обожженной щеке усилилась, я плохо соображал.
– Уйти из этой жизни, – промолвил я. И это была чистая правда.
– Блефуешь, Сифорт, – заговорил после паузы Андрос. – Нас ты, может, и убил бы, а себя пожалеешь. Ну, давай действуй.
– Вначале я помолюсь. Даю вам полминуты на размышление и открываю огонь. – Не убирая пальца с гашетки, я встал на колени и начал молиться: – Веруя в милость и доброту Господа Бога Всемогущего, вверяем наш прах космосу…
На меня с ужасом смотрели несколько пар глаз, кто-то тихо стонал.
– …в ожидании последнего дня, – продолжал я молиться, – когда души живых и мертвых предстанут перед Страшным Судом Господа нашего Бога Всемогущего… – Я умолк, совершенно измученный, но все же нашел в себе силы произнести: – Аминь. – Потом поднялся с колен. – Осталось двадцать секунд.
– Господи! Сифорт, остановись! – в ужасе крикнул Андрос.
– Анди, он блефует! – раздался голос Клингера.
– Дай же мне шлем, черт бы тебя подрал! – орал Андрос.
– Дать тебе шлем? А другие что, не люди?! – не уступал Клингер.
– Пятнадцать секунд, – сказал я.
Андрос и Клингер продолжали пререкаться:
– Черт! Я не хочу подыхать!
– Болван! Никто не хочет!
– Десять секунд. – Мне казалось, что я задыхаюсь.
– Ты что, Клингер, совсем спятил… – Андрос вдруг затих.
– Постой, командир! – завопил Клингер. – Поговорим! Командир!
– О чем? – вяло спросил я. В глазах потемнело, голос Клингера, казалось, долетал откуда-то издалека.
– Оставь это, командир. Сам ведь подохнешь!
– Это все?
– Тебе не страшно?
– Ничуть. Андрос был прав, скоро мы все умрем.
– Мы можем… Послушай!
– Десять… Девять.
– Мы отдадим тебе ссыльных!
– Восемь… – Я плохо соображал, и до меня не сразу дошел смысл сказанного: – Что?
– Забирай своих ссыльных, только оставь нас в покое. Мы никуда не выйдем отсюда. Распоряжайся на своем корабле!
– Нет, Андрос.
– Я Клингер. Командир, ты же хотел забрать ссыльных!
– Ссыльных? – эхом повторил я. – А где Андрос?
– Я стукнул его разводным ключом. А здорово ты нас сделал. Взял на понт своей клятвой. Так что забирай своих ссыльных, на кой черт они нам нужны? Только не убивай нас!
– Почему?
– Тогда сам останешься жив!
Остаться в живых? Но я уже свыкся с мыслью о смерти. Жизнь утратила для меня смысл. А может, из-за сильного напряжения я просто был в отключке? Стена то угрожающе надвигалась, то удалялась в такт ударам сердца.
– Командир! – крикнул Клингер. Что за странный узор на стене?
– КОМАНДИР!
Этот отчаянный вопль вернул меня к действительности.
– Очнись, командир! А то нажмешь на гашетку!
– Да, – пробормотал я, кивнул и ощутил тошноту.
– Командир, позови кого-нибудь на помощь! Мы отдадим всех ссыльных и не будем вредить, только не трогай нас.
– Не могу… – пробормотал я. – Мне необходимо распоряжаться всем кораблем.
– Командир, ради Бога! Остановись!
– Сдавайтесь!
– Нет! Ты нас казнишь! Я знаю!
– Да, казню. – Стена снова от меня отдалилась.
– Командир Сифорт, не стреляйте, не то все погибнут, и беспризорники тоже! – Клингер говорил со мной терпеливо, как с малым ребенком.
А я твердил лишь одно:
– Сдавайтесь!
– Ты нас казнишь?
– Конечно, казню, – ответил я, вспомнив, что за бунт на военном корабле полагается смерть.
– С какой же стати мы будем сдаваться?
Я попытался сосредоточиться и трезво оценить обстановку. На память пришли нужные статьи устава.
– Командир не имеет права вступать в переговоры с бунтовщиками, не должен ронять своего авторитета. Я скорее умру, чем пойду на уступки!
– Какие там переговоры! Ты просто чокнутый! Мы сдадимся! Заткнись, Сайкес, ведь мы проиграли! Не надо трибунала, командир, не надо казни. Мы будем сидеть тихо, никого не тронем, корабль останется в твоем распоряжении.
Я никак не мог вырваться из наплывавшей на сознание тьмы. Хоть бы немного продержаться!
– Я не могу оставить вас в инженерном отделении. – Каждое слово давалось мне с огромным трудом. – В другом месте. В четвертой секции.
– Опять мозги пудришь? Тут у нас электростанция, можно торговаться. По крайней мере не подохнем с голоду. Будешь нас кормить.
– Запру вас в четвертой секции и оставлю в покое. Даю слово. – Вдруг я почувствовал, что теряю сознание. По телу пробежала судорога. Из инженерного отделения доносились взволнованные голоса.
– Ладно, поверим тебе на слово, – крикнул Клин-гер. – Только позови кого-нибудь, а то свалишься, и всем нам хана.
– Касавополус, – позвал я. – Вы слышите меня? Идите в девятую секцию. – Прошла, казалось, целая вечность. Наконец открылась коридорная дверь и появился Касавополус в скафандре. Уж и не знаю, как я не грохнулся. Инженер осторожно снял мою руку с гашетки, и я осел на пол.
– Выпустите беспризорников, – услышал я, как сквозь вату, голос Тележника. – Не то нажму на гашетку. Мне наплевать на ваши чертовы жизни. И на командира тоже.
– Ладно, инженер, полегче.
Из инженерного отделения стали один за другим выходить насмерть перепуганные подростки. Кто-то бросился ко мне, обнял.
– Командир! Что с тобой?! Что они с тобой сделали?
– Анни? – прошептал я.
– Эй ты, малый, и ты, девка, – зарычал на беспризорников Касавополус. – Вынесите командира за дверь. Нажмите на кнопку, и она откроется. Всем убраться в другую секцию! Так, теперь закройте дверь!
Потолок то нависал надо мной, то удалялся. Меня взяли за руки и ноги и понесли. Тело мое провисло, щека нестерпимо болела. За дверью меня подхватили еще несколько рук и стали поднимать по лестнице.
– Боже мой! – услышал я голос Филипа. – Несите его в лазарет.
– Вначале на мостик, – прошептал я.
– Но…
– На мостик, – произнес я громче.
Наконец меня усадили в кресло, и, чтобы не сползти с него, я уцепился за подлокотники. Видимо, у меня был жар. Филип стоял рядом, чтобы поддержать меня, если я начну падать. Застонал Эдди Босс, начал медленно подниматься. Уолтер Дакко навел на него винтовку.
– Отпустите его!
Филип подошел к Эдди, пнул ботинком.
– Сейчас отведу тебя в карцер!
– В первую каюту, – приказал я.
– Его надо отдать под трибунал…
– Дакко, выйдите, – обратился я к Уолтеру, с трудом поднимаясь. Уолтер с недовольным видом удалился.
– За что ты хочешь его судить? – спросил я Филипа.
– Он же напал на вас! И задушил бы, не пусти я в ход электрошокер.
Эдди никак не мог подняться.
– Этого не было, – сказал я.
– Командир, вы нездоровы! – со слезами на глазах вскричал Филип. – Неужто забыли, что он вас душил?! Такое не прощают!
Я, шатаясь, подошел к нему.
– Я… твой… командир.
– Так точно, сэр!
– Он просто упал.
Филип побледнел и молчал.
– Повтори! – приказал я.
Филип метнул взгляд на Эдди, посмотрел на меня и, запинаясь, сказал:
– Сэр… Он, видимо, упал. Ушиб голову и потерял сознание.
– Хорошо. А теперь надо идти в лазарет. Что-то неважно я себя чувствую. – Стараясь держаться прямо, я сделал шаг-другой и остановился.
– Разрешите помочь вам, сэр, – робко предложил Филип.
Я кивнул. Он обхватил меня рукой, а я оперся на его плечо и тут заметил в глазах у Филипа слезы.
Часть III
7 августа, год 2198-й от Рождества Христова
Чай оказался очень горячим. Даже к толстой фарфоровой чашке невозможно было притронуться. Я перекладывал ее из руки в руку и наконец поставил на тумбочку возле кровати. В ногах у меня сидела Елена Бартедь.
– Пусть остынет, – сказал я.
– Конечно, – улыбнулась она.
Я тоже улыбнулся, но очень осторожно, чтобы не травмировать обожженную щеку. Три дня назад Филип приволок меня, словно пустой скафандр, сюда, в лазарет. Рана воспалилась и загноилась, началось заражение крови, а нервное напряжение так ослабило организм, что я едва не отдал концы.
В тот день Филип, Уолтер Дакко и Керрен долго совещались.
Керрен рассказал, как меня надо лечить. Филип назначил Дакко и Бартель моими сиделками, а сам принял на себя командование кораблем. Только бы он чего-нибудь не натворил, думал я с ужасом. Впрочем, хуже, чем сейчас, быть не может. И все по моей вине.
Чай потихоньку остывал. Я смотрел, как медленно поднимается из чашки пар. Лечение не очень помогало, щека все еще ныла. Вспомнилось, как отец сидел у моей постели, когда я болел; как обтирал меня мокрой губкой; вспомнился его старинный латунный заварочный чайник, помятый, исцарапанный. Горячий чай и теплую губку отец считал лучшими из лекарств. Пожалуй, это было единственным проявлением нежности ко мне.
Откинувшись на подушку, я стал перебирать в памяти события последних трех дней. Все это время я валялся в постели, страдая от боли и высокой температуры, то погружался в сон, когда мне давали снотворное, то бредил и порывался вернуться к своим командирским обязанностям.
У нас и так мало людей, а Уолтер Дакко и Елена Бар-тель по приказу Филипа неотлучно сидят у моей койки. Я не мог с этим смириться.
– Теперь я уже могу дотянуться до кнопки, мисс Бар-тель, и вызвать вас, если мне что-нибудь понадобится. Так что идите к мистеру Таеру и доложите, что я отменяю его приказ.
– Нет, сэр, этого я не сделаю, – спокойно ответила женщина.
– Но…
– Я позову гардемарина сюда. Через несколько минут явился Филип, отдал честь и, выслушав мои указания, заявил:
– Извините, сэр, мисс Бартель останется здесь, если, конечно, она вас устраивает.
От подобной дерзости я просто онемел.
– Вы понимаете, что говорите? – спросил я наконец.
– Понимаю, – ответил он и после бесконечно долгой паузы объяснил: – Сэр, я замещаю вас до вашего выздоровления. Это зафиксировано в бортовом журнале.
Я ушам своим не верил. Значит, меня временно отстранили? Ходили легенды о том, как храбрые командиры, не в силах примириться с подобной ситуацией, от вынужденного безделья оказывались на грани безумия и совершали преступления, за которые предусмотрена смертная казнь.
Командир военного корабля – это больше чем офицер. В полете он представитель Правительства ООН. Отстранить командира от должности – все равно что совершить революцию, низвергнуть Правительство. Впрочем, совсем недавно я сам просил Филипа занять мое место, но то было в минуту отчаяния. Теперь же во мне клокотала ярость.
– Только до вашего выздоровления, – повторил Филип достаточно твердо, видимо, надеясь, что я одобрю его или хотя бы пойму, – говоря точнее, вы вернетесь к своим обязанностям сразу, как только встанете на ноги, а может быть, даже раньше. Мы не можем рисковать вашей жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59