Чего-то в них не
хватало. Жаловались на несвоевременные дожди, на красители, на очистители.
- А может, виноваты глаза людей, не умеющих отличить подлинную лазурь
от голубой грязи, - добавил тощий и свирепо взглянул на мэра. Тот не
принял брошенный вызов, и все вновь замолчали.
Легкое вино, казалось, лишь усугубило их подавленность и на лицах
островитян застыли хмурые маски. Тишину нарушали только стук дождевых
капель по бесчисленным листьям садов в долине, шепот моря внизу на окраине
деревни да мурлыканье лютни в темноте за дверьми.
- Умеет ли петь этот твой изнеженный паренек? - спросил мэр.
- Да, умеет. Аррен, спой нам чего-нибудь.
- Я не могу заставить эту лютню играть не в миноре, - улыбаясь,
сказал выглянувший в окно Аррен. - Ей хочется рыдать. Что вы желаете
послушать, добрые хозяева?
- Что-нибудь новенькое, - проворчал мэр.
Лютня легонько затрепетала. Юноша уже нашел с ней общий язык.
- Вот это, видимо, вы здесь еще не слышали, - сказал он и запел:
"У белых Проливов Солеа
И согнутых красных ветвей
Склонивших соцветья свои
Над головою твоей,
Поникшей от горя утраты
Любимого твоего,
Клянусь я именем матери
И отца своего,
Я, Серриад, сын Морреда,
Клянусь у цветущих ветвей
Помнить всегда злодеянье
И горе родимой моей...
...всегда, всегда..."
Они застыли, как изваяния: угрюмые лица и грубые, отмеченные печатью
тяжелой работы руки и тела. Люди сидели не шелохнувшись и слушали теплым
дождливым южным вечером песню, такую же надрывную и тоскующую, как крик
серого лебедя среди холодных морей Эа. Даже после того, как смолкла лютня,
они еще долго хранили молчание.
- Странная музыка, - неуверенно произнес кто-то.
Другой, убежденный в абсолютном превосходстве острова Лорбанери над
всеми и во всем, заявил:
- Чужеземная музыка всегда странна и мрачна.
- Сыграйте нам что-нибудь свое, - попросил Сокол. - Я и сам не прочь
послушать какую-нибудь веселенькую песенку. Паренек всегда поет о древних
умерших героях.
- Давай, я попробую, - сказал последний из говоривших, откашлялся и
затянул песенку о старом добром барреле вина и гей, гей, мы идем! Но никто
не подхватил разудалый мотивчик, и он уныло продолжал свои "гей, гей".
- Не поют больше старые добрые песни, - сказал он со злостью. - В том
виноваты юнцы, всегда пытающиеся изменить ход вещей и не желающие учить
старинные песни.
- Дело не в этом, - возразил тощий. - Все вокруг пошло наперекосяк.
Ничто больше не идет своим чередом.
- Да, да, - проскрипел самый старый из присутствующих здесь. - Удача
покинула нас. Вот так-то. Удача покинула нас.
После этих слов говорить больше стало не о чем. Жители деревни
уходили парами-тройками, пока не остались лишь Сокол по одну сторону окна,
и Аррен - по другую. И тут Сокол, наконец, рассмеялся. Но в смехе его не
было радости.
Вошла застенчивая жена владельца постоялого двора, постелила им на
полу и ушла. Они улеглись спать. Но среди стропил под потолком кишмя
кишели летучие мыши. Они всю ночь, пронзительно визжа, носились туда-сюда
сквозь незастекленные окна. Лишь на рассвете они все вернулись на место и
утихомирились, повиснув крохотными серыми сверточками вниз головой на
стропилах.
Наверное, из-за мышиной возни Аррен засыпал с трудом. Уже много ночей
он не спал на берегу. Его тело отвыкло от неподвижности земли, и когда
Аррен уснул, ему представилось, что он качается, качается... затем пол
уходит из-под него... и он мгновенно проснулся. Когда Аррен, наконец,
заснул вновь, ему приснилось, что он прикован в трюме невольничьего
корабля. Вокруг него другие люди, но все они мертвы. Он рванулся из этого
сна еще яростнее, чем из предыдущего, но, едва освободившись, вновь
провалился в него. В конце концов, ему привиделось, что он остался на
корабле один, но по-прежнему закован в цепи и не в силах пошевелиться.
Затем странный монотонный голос сказал ему на ухо: "Сбрось оковы". Юноша
попытался приподняться, и ему это удалось: он встал. Аррен очутился на
какой-то обширной сумеречной пустоши, под давящим небом. Земля и спертый
тяжелый воздух были пронизаны страхом, первобытным ужасом. Это место
пугало, оно являлось воплощением страха, и он находился здесь, где
отсутствовали дороги. Аррену необходимо было найти путь наружу, но здесь
его не было, и он был беспомощен, словно дитя или крошечная букашка, а
место было обширным, необъятным. Он побрел куда-то, споткнулся и
проснулся.
Даже теперь, когда он бодрствовал, страх по-прежнему гнездился в его
душе: то место оставалось таким же обширным и необъятным. Его душила
непроницаемая тьма комнаты, и он попытался отыскать звезды в сером
квадрате окна, но несмотря на то, что дождь кончился, звезд не было. Аррен
лежал без сна, испуганный до смерти, а летучие мыши носились туда-сюда на
своих бесшумных кожистых крыльях. Временами он слышал их писк, настолько
высокий, что был еле уловим для человеческого слуха.
Пришло ясное утро, и они встали рано. Сокол настойчиво расспрашивал
всех о камне эммель. Хотя ни один из горожан толком не знал, где его
искать, у каждого была на этот счет своя теория, и они горячо спорили друг
с другом, а маг внимательно слушал, выуживая, однако, сведения отнюдь не о
камне. Наконец, они с Арреном отправились по дороге, указанной им мэром -
к карьеру, где добывали окрашенный в голубой цвет грунт. Но на полпути
Сокол свернул в сторону.
- Здесь должен быть дом, - сказал он. - Они говорили, что семья
красильщиков и дискредитированных магов живет поблизости от этой дороги.
- Будет ли от разговора с ними какой-нибудь прок? - спросил Аррен,
слишком отчетливо помнивший Хэйра.
- Существует место, где таится корень всех бед, - резко бросил маг. -
Место, куда утекает удача. Мне нужен проводник, который довел бы меня до
него!
И он зашагал дальше. Аррену ничего не оставалось, кроме как
последовать за ним.
Дом стоял особняком посреди собственного сада - прелестное каменное
строение, которое, однако, как и весь участок вокруг него, имело весьма
запущенный вид. Выцветшие коконы несобранных шелкопрядов висели на
поломанных ветках, дохлые личинки и мотыльки толстым слоем покрывали почву
под деревьями. На окруженном близко посаженными деревьями доме лежала
печать запустения, и когда они подошли к нему, Аррену вдруг вспомнился его
ночной кошмар.
Дверь отворилась прежде, чем они приблизились к ней. Наружу выскочила
седая женщина, вытаращила на них покрасневшие глаза и завопила:
- Вон, будьте вы прокляты, воры, клеветники, бесстыжие лгуны и пошлые
кретины! Убирайтесь прочь отсюда! Пусть удача навечно оставит вас!
Сокол остановился, глядя на нее с некоторым удивлением, затем сделал
странный быстрый жест рукой и сказал одно лишь слово:
- Изыди!
Женщина тут же замолкла и уставилась на него.
- Зачем ты это сделал?
- Дабы отвести твои проклятия.
Она внимательно оглядела его и, наконец, хрипло спросила:
- Чужеземцы?
- Мы с Севера.
Она подошла поближе. Поначалу Аррен был склонен посмеяться над
старухой, визжащей на пороге собственного дома, но когда он рассмотрел ее
получше, ему стало стыдно за себя. Одежда женщины была грязна и неопрятна,
изо рта у нее воняло, а в глазах ее застыла боль.
- Я больше не в силах проклясть, - сказал она. - Не в силах.
Старуха повторила жест Сокола.
- Там, откуда вы пришли, все еще делают так?
Он кивнул, продолжая смотреть на нее в упор, и она выдержала его
взгляд.
Внезапно выражение ее лица изменилось, и женщина спросила:
- А где твой посох?
- Я не показываю его здесь, сестра.
- Нет, ты не должен поступать так. Это нить, на которой держится твоя
жизнь. Подобно тому, как смысл моей жизни заключался в моей силе. Поэтому
я утратила ее, забыв все, что знала: все Слова и Имена. Они ушли по
тоненьким ниточкам, похожим на паутинки, из моих глаз и рта. В мире
существует отверстие, и в него уходит свет. А Слова уходят вместе с этим
светом. Ты знаешь об этом? Мой сын целыми днями сидит, уставившись во
тьму, и ищет это отверстие. Он говорит, что будет лучше видеть, если
ослепнет. Он утратил навык красильщика. А мы были Главными Красильщиками
Лорбанери! Взгляни!
Она продемонстрировала свои тонкие сильные руки, испещренные от
кончиков пальцев до плеч несмываемыми пятнами красителей.
- Эти следы никогда не вытравить с кожи, - сказала она, - но мозг
отмыт начисто. В нем не осталось ни одного рецепта. Кто вы?
Сокол промолчал. Его глаза вновь встретились с глазами женщины, и
стоявший в стороне Аррен с тревогой наблюдал за ними.
Она снова вздрогнула и прошептала:
- Я знаю, кто ты...
- Да, родственные души узнают друг друга, сестра.
Интересно было наблюдать ее реакцию: она сперва в ужасе отпрянула от
мага, намереваясь убежать, потом подошла к нему, словно желая пасть на
колени у его ног.
Он удержал ее, взяв за руку.
- Хочешь ли ты вернуть обратно свою силу, искусство, знание Имен? Я
могу дать тебе это.
- Ты - Великий Человек, - прошептала она. - Ты Король Теней,
Повелитель Мрака...
- Нет, я не король. Я человек, простой смертный, брат твой, подобный
тебе.
- Но ведь ты никогда не умрешь?
- Умру.
- Но ты вернешься и будешь жить вечно.
- Ни я, не любой другой человек не в силах вернуться.
- Тогда ты не... не из Повелителей Тьмы, - нахмурившись, произнесла
она, взглянув на него с некоторым подозрением и с меньшим страхом. - Но ты
из Великих. Не так ли? Как тебя зовут?
Суровое лицо Сокола на мгновение помягчело.
- Этого я не могу тебе сказать, - вежливо ответил он.
- А вот я открою тебе секрет, - сказала она. Старуха теперь стояла
прямо, глядя ему прямо в глаза, и в голосе ее появились прежние властные
нотки. - Я не хочу жить, жить и жить вечно. Лучше бы мне вернули обратно
Имена вещей. Но все они сгинули, и потеряли теперь всякий смысл. Больше
нет секретов. Хотите знать мое Имя?
Глаза ее вспыхнули, пальцы сжались в кулаки, старуха подалась вперед
и прошептала:
- Меня зовут Акарен.
Затем она крикнула во весь голос:
- Акарен! Акарен! Меня зовут Акарен! Теперь все знают мое тайное Имя,
мое Настоящее Имя, и больше нет секретов, нет правды, и нет смерти...
смерти... смерти... смерти!
Она, всхлипывая, выкрикивала это слово, и слюна капала с ее губ.
- Успокойся, Акарен.
Старуха замолкла. Слезы текли по ее грязным щекам и терялись в прядях
спутанных седых волос.
Сокол взял в ладони это морщинистое, залитое слезами лицо и легонько
с огромной нежностью поцеловал женщину в лоб. Она стояла неподвижно,
закрыв глаза. Затем он приблизил губы к ее уху, прошептал тихонько что-то
на Древнем Наречии, еще раз поцеловал ее и отпустил.
Она открыла глаза и некоторое время смотрела на него блуждающим,
изумленным взором. Так новорожденный смотрит на свою мать, а она - на
него. Затем старуха медленно повернулась и направилась к двери. Войдя, она
закрыла ее за собой. Все это делалось совершенно молча, с тем же
выражением удивления на лице.
Маг молча повернулся и зашагал обратно к дороге. Аррен последовал за
ним, не осмелившись докучать ему расспросами. Внезапно маг остановился
посреди разоренного сада и сказал:
- Я забрал у нее ее Имя и дал ей взамен новое. Она, в некотором
смысле, заново родилась на свет. Ничем другим помочь ей было нельзя.
Голос его звенел и прерывался.
- Она обладала немалой силой, - продолжал он, - но, будучи гордой и
честной женщиной, вкладывала свое умение не в ведьмовство и стряпание
приворотных зелий, а в творение прекрасного. В том был смысл ее жизни. А
теперь все пошло прахом.
Внезапно маг свернул в проход между рядами деревьев и остановился у
одного из стволов.
Аррен ждал его на несколько смягченном листвой солнцепеке, зная, что
Сокол стыдится давать при нем выход своим эмоциям. К тому же юноша не
знал, как подбодрить его. Но душа мальчика по-прежнему безудержно рвалась
к его старшему товарищу. Однако на смену первоначальному романтическому
поклонению и обожанию пришла болезненная, глубоко личная связь, переросшая
в нерушимые узы. Теперь он почувствовал, что в его любви появилась толика
сострадания, а без него любовь несовершенна, поскольку тогда она
постепенно выходит из-под контроля и не длится долго.
Спустя некоторое время Сокол вернулся к нему, пройдя сквозь зеленое
марево сада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
хватало. Жаловались на несвоевременные дожди, на красители, на очистители.
- А может, виноваты глаза людей, не умеющих отличить подлинную лазурь
от голубой грязи, - добавил тощий и свирепо взглянул на мэра. Тот не
принял брошенный вызов, и все вновь замолчали.
Легкое вино, казалось, лишь усугубило их подавленность и на лицах
островитян застыли хмурые маски. Тишину нарушали только стук дождевых
капель по бесчисленным листьям садов в долине, шепот моря внизу на окраине
деревни да мурлыканье лютни в темноте за дверьми.
- Умеет ли петь этот твой изнеженный паренек? - спросил мэр.
- Да, умеет. Аррен, спой нам чего-нибудь.
- Я не могу заставить эту лютню играть не в миноре, - улыбаясь,
сказал выглянувший в окно Аррен. - Ей хочется рыдать. Что вы желаете
послушать, добрые хозяева?
- Что-нибудь новенькое, - проворчал мэр.
Лютня легонько затрепетала. Юноша уже нашел с ней общий язык.
- Вот это, видимо, вы здесь еще не слышали, - сказал он и запел:
"У белых Проливов Солеа
И согнутых красных ветвей
Склонивших соцветья свои
Над головою твоей,
Поникшей от горя утраты
Любимого твоего,
Клянусь я именем матери
И отца своего,
Я, Серриад, сын Морреда,
Клянусь у цветущих ветвей
Помнить всегда злодеянье
И горе родимой моей...
...всегда, всегда..."
Они застыли, как изваяния: угрюмые лица и грубые, отмеченные печатью
тяжелой работы руки и тела. Люди сидели не шелохнувшись и слушали теплым
дождливым южным вечером песню, такую же надрывную и тоскующую, как крик
серого лебедя среди холодных морей Эа. Даже после того, как смолкла лютня,
они еще долго хранили молчание.
- Странная музыка, - неуверенно произнес кто-то.
Другой, убежденный в абсолютном превосходстве острова Лорбанери над
всеми и во всем, заявил:
- Чужеземная музыка всегда странна и мрачна.
- Сыграйте нам что-нибудь свое, - попросил Сокол. - Я и сам не прочь
послушать какую-нибудь веселенькую песенку. Паренек всегда поет о древних
умерших героях.
- Давай, я попробую, - сказал последний из говоривших, откашлялся и
затянул песенку о старом добром барреле вина и гей, гей, мы идем! Но никто
не подхватил разудалый мотивчик, и он уныло продолжал свои "гей, гей".
- Не поют больше старые добрые песни, - сказал он со злостью. - В том
виноваты юнцы, всегда пытающиеся изменить ход вещей и не желающие учить
старинные песни.
- Дело не в этом, - возразил тощий. - Все вокруг пошло наперекосяк.
Ничто больше не идет своим чередом.
- Да, да, - проскрипел самый старый из присутствующих здесь. - Удача
покинула нас. Вот так-то. Удача покинула нас.
После этих слов говорить больше стало не о чем. Жители деревни
уходили парами-тройками, пока не остались лишь Сокол по одну сторону окна,
и Аррен - по другую. И тут Сокол, наконец, рассмеялся. Но в смехе его не
было радости.
Вошла застенчивая жена владельца постоялого двора, постелила им на
полу и ушла. Они улеглись спать. Но среди стропил под потолком кишмя
кишели летучие мыши. Они всю ночь, пронзительно визжа, носились туда-сюда
сквозь незастекленные окна. Лишь на рассвете они все вернулись на место и
утихомирились, повиснув крохотными серыми сверточками вниз головой на
стропилах.
Наверное, из-за мышиной возни Аррен засыпал с трудом. Уже много ночей
он не спал на берегу. Его тело отвыкло от неподвижности земли, и когда
Аррен уснул, ему представилось, что он качается, качается... затем пол
уходит из-под него... и он мгновенно проснулся. Когда Аррен, наконец,
заснул вновь, ему приснилось, что он прикован в трюме невольничьего
корабля. Вокруг него другие люди, но все они мертвы. Он рванулся из этого
сна еще яростнее, чем из предыдущего, но, едва освободившись, вновь
провалился в него. В конце концов, ему привиделось, что он остался на
корабле один, но по-прежнему закован в цепи и не в силах пошевелиться.
Затем странный монотонный голос сказал ему на ухо: "Сбрось оковы". Юноша
попытался приподняться, и ему это удалось: он встал. Аррен очутился на
какой-то обширной сумеречной пустоши, под давящим небом. Земля и спертый
тяжелый воздух были пронизаны страхом, первобытным ужасом. Это место
пугало, оно являлось воплощением страха, и он находился здесь, где
отсутствовали дороги. Аррену необходимо было найти путь наружу, но здесь
его не было, и он был беспомощен, словно дитя или крошечная букашка, а
место было обширным, необъятным. Он побрел куда-то, споткнулся и
проснулся.
Даже теперь, когда он бодрствовал, страх по-прежнему гнездился в его
душе: то место оставалось таким же обширным и необъятным. Его душила
непроницаемая тьма комнаты, и он попытался отыскать звезды в сером
квадрате окна, но несмотря на то, что дождь кончился, звезд не было. Аррен
лежал без сна, испуганный до смерти, а летучие мыши носились туда-сюда на
своих бесшумных кожистых крыльях. Временами он слышал их писк, настолько
высокий, что был еле уловим для человеческого слуха.
Пришло ясное утро, и они встали рано. Сокол настойчиво расспрашивал
всех о камне эммель. Хотя ни один из горожан толком не знал, где его
искать, у каждого была на этот счет своя теория, и они горячо спорили друг
с другом, а маг внимательно слушал, выуживая, однако, сведения отнюдь не о
камне. Наконец, они с Арреном отправились по дороге, указанной им мэром -
к карьеру, где добывали окрашенный в голубой цвет грунт. Но на полпути
Сокол свернул в сторону.
- Здесь должен быть дом, - сказал он. - Они говорили, что семья
красильщиков и дискредитированных магов живет поблизости от этой дороги.
- Будет ли от разговора с ними какой-нибудь прок? - спросил Аррен,
слишком отчетливо помнивший Хэйра.
- Существует место, где таится корень всех бед, - резко бросил маг. -
Место, куда утекает удача. Мне нужен проводник, который довел бы меня до
него!
И он зашагал дальше. Аррену ничего не оставалось, кроме как
последовать за ним.
Дом стоял особняком посреди собственного сада - прелестное каменное
строение, которое, однако, как и весь участок вокруг него, имело весьма
запущенный вид. Выцветшие коконы несобранных шелкопрядов висели на
поломанных ветках, дохлые личинки и мотыльки толстым слоем покрывали почву
под деревьями. На окруженном близко посаженными деревьями доме лежала
печать запустения, и когда они подошли к нему, Аррену вдруг вспомнился его
ночной кошмар.
Дверь отворилась прежде, чем они приблизились к ней. Наружу выскочила
седая женщина, вытаращила на них покрасневшие глаза и завопила:
- Вон, будьте вы прокляты, воры, клеветники, бесстыжие лгуны и пошлые
кретины! Убирайтесь прочь отсюда! Пусть удача навечно оставит вас!
Сокол остановился, глядя на нее с некоторым удивлением, затем сделал
странный быстрый жест рукой и сказал одно лишь слово:
- Изыди!
Женщина тут же замолкла и уставилась на него.
- Зачем ты это сделал?
- Дабы отвести твои проклятия.
Она внимательно оглядела его и, наконец, хрипло спросила:
- Чужеземцы?
- Мы с Севера.
Она подошла поближе. Поначалу Аррен был склонен посмеяться над
старухой, визжащей на пороге собственного дома, но когда он рассмотрел ее
получше, ему стало стыдно за себя. Одежда женщины была грязна и неопрятна,
изо рта у нее воняло, а в глазах ее застыла боль.
- Я больше не в силах проклясть, - сказал она. - Не в силах.
Старуха повторила жест Сокола.
- Там, откуда вы пришли, все еще делают так?
Он кивнул, продолжая смотреть на нее в упор, и она выдержала его
взгляд.
Внезапно выражение ее лица изменилось, и женщина спросила:
- А где твой посох?
- Я не показываю его здесь, сестра.
- Нет, ты не должен поступать так. Это нить, на которой держится твоя
жизнь. Подобно тому, как смысл моей жизни заключался в моей силе. Поэтому
я утратила ее, забыв все, что знала: все Слова и Имена. Они ушли по
тоненьким ниточкам, похожим на паутинки, из моих глаз и рта. В мире
существует отверстие, и в него уходит свет. А Слова уходят вместе с этим
светом. Ты знаешь об этом? Мой сын целыми днями сидит, уставившись во
тьму, и ищет это отверстие. Он говорит, что будет лучше видеть, если
ослепнет. Он утратил навык красильщика. А мы были Главными Красильщиками
Лорбанери! Взгляни!
Она продемонстрировала свои тонкие сильные руки, испещренные от
кончиков пальцев до плеч несмываемыми пятнами красителей.
- Эти следы никогда не вытравить с кожи, - сказала она, - но мозг
отмыт начисто. В нем не осталось ни одного рецепта. Кто вы?
Сокол промолчал. Его глаза вновь встретились с глазами женщины, и
стоявший в стороне Аррен с тревогой наблюдал за ними.
Она снова вздрогнула и прошептала:
- Я знаю, кто ты...
- Да, родственные души узнают друг друга, сестра.
Интересно было наблюдать ее реакцию: она сперва в ужасе отпрянула от
мага, намереваясь убежать, потом подошла к нему, словно желая пасть на
колени у его ног.
Он удержал ее, взяв за руку.
- Хочешь ли ты вернуть обратно свою силу, искусство, знание Имен? Я
могу дать тебе это.
- Ты - Великий Человек, - прошептала она. - Ты Король Теней,
Повелитель Мрака...
- Нет, я не король. Я человек, простой смертный, брат твой, подобный
тебе.
- Но ведь ты никогда не умрешь?
- Умру.
- Но ты вернешься и будешь жить вечно.
- Ни я, не любой другой человек не в силах вернуться.
- Тогда ты не... не из Повелителей Тьмы, - нахмурившись, произнесла
она, взглянув на него с некоторым подозрением и с меньшим страхом. - Но ты
из Великих. Не так ли? Как тебя зовут?
Суровое лицо Сокола на мгновение помягчело.
- Этого я не могу тебе сказать, - вежливо ответил он.
- А вот я открою тебе секрет, - сказала она. Старуха теперь стояла
прямо, глядя ему прямо в глаза, и в голосе ее появились прежние властные
нотки. - Я не хочу жить, жить и жить вечно. Лучше бы мне вернули обратно
Имена вещей. Но все они сгинули, и потеряли теперь всякий смысл. Больше
нет секретов. Хотите знать мое Имя?
Глаза ее вспыхнули, пальцы сжались в кулаки, старуха подалась вперед
и прошептала:
- Меня зовут Акарен.
Затем она крикнула во весь голос:
- Акарен! Акарен! Меня зовут Акарен! Теперь все знают мое тайное Имя,
мое Настоящее Имя, и больше нет секретов, нет правды, и нет смерти...
смерти... смерти... смерти!
Она, всхлипывая, выкрикивала это слово, и слюна капала с ее губ.
- Успокойся, Акарен.
Старуха замолкла. Слезы текли по ее грязным щекам и терялись в прядях
спутанных седых волос.
Сокол взял в ладони это морщинистое, залитое слезами лицо и легонько
с огромной нежностью поцеловал женщину в лоб. Она стояла неподвижно,
закрыв глаза. Затем он приблизил губы к ее уху, прошептал тихонько что-то
на Древнем Наречии, еще раз поцеловал ее и отпустил.
Она открыла глаза и некоторое время смотрела на него блуждающим,
изумленным взором. Так новорожденный смотрит на свою мать, а она - на
него. Затем старуха медленно повернулась и направилась к двери. Войдя, она
закрыла ее за собой. Все это делалось совершенно молча, с тем же
выражением удивления на лице.
Маг молча повернулся и зашагал обратно к дороге. Аррен последовал за
ним, не осмелившись докучать ему расспросами. Внезапно маг остановился
посреди разоренного сада и сказал:
- Я забрал у нее ее Имя и дал ей взамен новое. Она, в некотором
смысле, заново родилась на свет. Ничем другим помочь ей было нельзя.
Голос его звенел и прерывался.
- Она обладала немалой силой, - продолжал он, - но, будучи гордой и
честной женщиной, вкладывала свое умение не в ведьмовство и стряпание
приворотных зелий, а в творение прекрасного. В том был смысл ее жизни. А
теперь все пошло прахом.
Внезапно маг свернул в проход между рядами деревьев и остановился у
одного из стволов.
Аррен ждал его на несколько смягченном листвой солнцепеке, зная, что
Сокол стыдится давать при нем выход своим эмоциям. К тому же юноша не
знал, как подбодрить его. Но душа мальчика по-прежнему безудержно рвалась
к его старшему товарищу. Однако на смену первоначальному романтическому
поклонению и обожанию пришла болезненная, глубоко личная связь, переросшая
в нерушимые узы. Теперь он почувствовал, что в его любви появилась толика
сострадания, а без него любовь несовершенна, поскольку тогда она
постепенно выходит из-под контроля и не длится долго.
Спустя некоторое время Сокол вернулся к нему, пройдя сквозь зеленое
марево сада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30