Этот взгляд страшил девушку. Прежде, подумал я, она не подозревала, что мужчина может так хотеть ее. Она никогда не была рабыней.
— Я дам тебе имя Тенде, — сказал Кису.
— Да, господин, — потупилась она. Отныне она будет носить это имя, как рабский ошейник.
— Кому ты принадлежишь?
— Тебе, господин.
— Ты думаешь, легко быть моей рабыней?
— Нет, господин.
— Правильно. Ты в полной мере поймешь, что такое рабство.
— Я не хочу иной участи, — промолвила девушка, ища взгляда Кису, и я почуял жар, исходивший от нее. — Ты прямо сейчас объявишь меня своей рабыней?
— Объявляю тебя своей рабыней, Тенде, — сказал Кису.
— Ты вступишь в свои права, господин?
— Когда пожелаю и как пожелаю, — ответил он.
— Да, господин… Ох!
Он грубо распластал ее на дне лодки.
— Объявляю тебя, Тенде, дочь моего ненавистного врага Аибу, своей рабыней, — сказал Кису, — и утверждаю свое полное и безраздельное господство над тобой.
— Да, господин… Да… Да…
Айари, я и две полунагие белые красавицы рабыни молча налегли на весла, каноэ бесшумно и легко заскользило к востоку.
25. МЫ ПОДХОДИМ К ПОРОГУ. Я НЕДОВОЛЕН РАБЫНЕЙ
Айари стоял на носу каноэ, вглядываясь в даль.
— Смотрите, смотрите! — крикнул он.
— Наконец-то, — откликнулся Кису с кормы и отложил весло.
Белые рабыни, стоявшие на коленях в затылок друг другу, вытащили весла из воды и положили их в лодку. Тенде сделала то же самое. Кису все время держал свою новую рабыню перед собой, чтобы коснуться ее в любой момент, когда ему того захочется. Она то и дело чувствовала на себе его пристальный взгляд. Тенде, как и белые девушки, не смела увиливать от тяжелой работы. Кису несколько раз огрел ее по спине широким резным веслом, когда она сбивалась с ритма от измождения.
Наше каноэ подошло к порогу — тому месту, где болото переходит в обширные воды Нгао.
Мы с Кису спрыгнули в воду и, утопая в скользком иле, принялись толкать судно. Наконец болотный камыш расступился, и нашим взглядам открылась бескрайняя, сверкающая на солнце гладь озера Нгао.
— Как красиво… — прошептала по-английски белокурая дикарка, не в силах сдержать восторга.
И правда, красиво. Мне вдруг стало досадно, что первым Цивилизованным человеком, которому посчастливилось любоваться этим великолепием, стал предатель Шаба.
Мы добирались до порога долгих пятнадцать дней. Все это время мы питались рыбой, которую добывали копьями, и пили пресную воду из болота.
Кису сказал:
— На северо-восточном берегу — Укунгу…
Укунгу, страну рассыпанных по побережью деревень, Била Хурума провозгласил частью своей империи.
— Вряд ли тебе окажут там радушный прием, — заметил я.
— Это верно, — согласился Кису.
— Ты хочешь вернуться и поднять восстание? — прямо спросил я.
— Нет, — ответил он, — это не входит в мои ближайшие планы.
— А каковы твои ближайшие планы?
— Узнаешь позже.
— Я ищу человека по имени Шаба, — сказал я. — У нас с ним осталось одно нерешенное дело. Поэтому мне нужно выйти к Уа.
— Моя дорога, — улыбнулся Кису, — тоже ведет к реке Уа.
— И это входит в твои ближайшие планы?
— Да.
— Может быть, — продолжал я, — я сочту необходимым путешествие по реке Уа.
— Может быть, и я сочту такое путешествие необходимым, — сказал Кису.
— Мне кажется, Уа — опасное место.
— На это я и рассчитываю.
— Это тоже входит в твой план, который ты так тщательно скрываешь?
— Еще как входит, — ухмыльнулся Кису.
— Ты уже бывал в Уа?
— Нет, — сказал Кису. — Никогда.
Я выровнял каноэ. Теперь оно свободно скользило по глади Нгао.
— Ну что же, продолжим путь.
Вода доходила нам до бедер. Кису нашел в лодке две узкие полоски кожи и туго связал запястья и лодыжки Тенде.
— Почему господин связал меня? — жалобно спросила девушка, стоя на коленях.
— Вряд ли мы увидим тут каноэ Укунгу, — ответил Кису, — но если вдруг это случится, я хочу уберечь тебя от искушения прыгнуть в воду и поплыть навстречу свободе.
— Хорошо, господин. — Она понурила голову.
— Белые рабыни тоже могут прельститься более легкой участью, — предположил я.
— Давай избавим их от соблазна, — усмехнулся Кису.
Я проделал с девчонками то же, что и он с Тенде. Затем мы взяли два длинных кожаных ремня и связали всех трех рабынь караваном — один ремень захлестывал их шеи, другой — левые лодыжки.
— Не связывай меня вместе с белыми рабынями, господин! — взмолилась Тенде, но Кису только расхохотался.
Мы запрыгнули в каноэ, взялись за весла и принялись спокойно, легко грести, не обращая внимания на Тенде, которая тихонько плакала от унижения.
Гордая дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, с каждым днем все лучше понимала, что она всего-навсего рабыня.
— Эй, ты, — приказал я, — ползи сюда.
Я лежал в каноэ, опираясь на локоть. Ярко светили обе луны, и наше судно казалось лишь крошечной щепкой на бескрайней серебристой глади Нгао.
— Да, господин, — откликнулась белокурая дикарка и поползла ко мне. Гладкое тело рабыни в лунном свете тоже отливало серебром. Я слышал, как позвякивают ракушки У нее на шее.
— Устраивайся, — позволил я.
— Хорошо, господин. — Она послушно улеглась мне на плечо.
Мы держали девчонок связанными по рукам и ногам лишь первые два дня путешествия по Нгао, пока не удалились от берегов настолько, что уже не было опасности встретить какое-нибудь каноэ. На третий день мы оставили только караванные узлы, на пятый день распутали им лодыжки, а на шестой развязали полностью.
— Поцелуй меня, — велел я.
Она повиновалась; затем снова опустила мне голову на плечо.
— Ты боишься, — сказал я. В Шенди она была гораздо раскованней. — Помнишь красавицу, которая глядела на тебя из зеркала — там, в Шенди?
— Она была рабыней… — прошептала девушка.
— Разумеется.
— Я боюсь ее.
— Она живет в тебе, — сказал я. — Ты просто на миг увидела свое истинное лицо. Прекрасная рабыня в тебе молила тебя дать ей волю.
— Я не осмелилась… Она была слишком красивой, слишком страстной.
— Ты не осмелилась стать тем, что ты есть?
— Да, — прошептала она. — Если это была я, то я боюсь себя.
— Почему?
— Та, в зеркале, была такой чувственной, такой беззащитной, такой податливой…
— В глубине души ты отчаянно хочешь быть ею.
— Нет, — вздрогнула девушка, — нет.
Я не ответил.
— Две разные женщины спорят во мне, — призналась она.
— Так разреши их спор! Выпусти на волю свое подлинное «я»! Стань настоящей, а не мнимой рабыней!
— Нет, нет, — торопливо сказала она, прижимаясь щекой к моему плечу. Я почувствовал ее слезы.
— Пока ты не сделаешь этого, ты никогда не будешь счастлива.
— Нет.
— Ты должна освободить ее, — сказал я, — ту красавицу, мечтающую о рабском ошейнике.
— Я не смею дать ей волю.
— Неужели правда так ужасна? — поинтересовался я.
— Женщина должна хранить достоинство!
— Самообман, лицемерие, ложь — это ты называешь достоинством?
— Я боюсь дать волю той рабыне…
— Почему же? — настаивал я.
— Я боюсь, — еле слышно пролепетала дикарка, — что она — это я.
— Так оно и есть. Она — это ты.
— Нет, нет…
— Да, — твердо сказал я.
— Но я не женщина Гора!
— Земные женщины, стоит надеть на них ошейник и приучить к плетке, становятся великолепными рабынями.
— Ой! — вздрогнула она под моей рукой.
— Ты вся напряжена и суха внутри.
— Прости меня, господин, — горько произнесла она.
— Ты теперь не на Земле. Здесь никто не станет упрекать тебя за красоту и страстность. Здесь тебе незачем чувствовать себя виноватой в том, что ты — настоящая женщина.
— Я не горианская шлюха!
— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — спросил я.
— Если господин желает взять свою рабыню, пусть он пoскорей сделает это и позволит мне ползти на место.
Я сжал ее лицо в ладонях.
— Мне больно, господин! — взмолилась девчонка.
— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — повторил я.
— Я готова исполнить все, что велит господин.
Я видел, что она по-настоящему боится, и еще сильней стиснул ее лицо.
— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно?!
— Я не знаю, господин, — пролепетала она.
— Всякое терпение рано или поздно кончается.
— Да, господин.
— В один прекрасный день кончится и мое. Берегись этого дня!
— Да, господин. Я разжал руки.
— Господин хочет меня сейчас? — пролепетала дикарка белыми от страха губами.
— Нет, — ответил я. — Убирайся.
— Хорошо, господин. — Она поползла на место.
Я повернулся на спину, положил руки под голову и уставился в ночное небо, на звезды и луны Гора.
Я слышал, как девчонка в отчаянии царапает дно каноэ — несчастная рабыня, которую отверг ее господин.
26. МЫ ВХОДИМ В ВОДЫ РЕКИ УА И СЛЫШИМ БАРАБАННЫЙ БОЙ
Белокурая рабыня погрузила весло в воду.
— Есть ли конец у этого озера? — вздохнула она.
— Есть.
Мы плыли по Нгао уже двадцатый день, питаясь рыбой и утоляя жажду озерной водой. На воде появились коричневатые пятна; запахло цветами. Я знал, что вот-вот покажется устье реки Уа.
— Вы везете рабынь в опасные места? — спросила моя белокурая дикарка.
— Да.
Она вздрогнула, но не сбилась с ритма и продолжала грести. За последние несколько дней она то и дело обращалась ко мне, но я ограничивался краткими обрывистыми репликами либо не отвечал вовсе, а один раз даже заткнул ей рот ее же волосами и завязал лоскутом кожи.
Блондинка усердно работала веслом, несчастная оттого, что впала в немилость у своего господина.
— Уверен, что мы вот-вот подойдем к Уа! — крикнул Айари с носа каноэ.
— Посмотри на воду, — сказал Кису — Чувствуешь запах цветов и леса? По-моему, мы уже вошли в устье.
Я изумился. Неужели устье реки может быть таким широким?
Кису указал в небо:
— Смотрите, миндар!
Мы задрали головы и увидели короткокрылую птицу с острым хищным клювом и ярким желто-алым оперением.
— Это лесная птица, — объяснил Кису.
Миндару свойственны краткие, стремительные перелеты; шумно хлопая крыльями, он носится между ветвями, охотясь на личинок и гусениц. Пестрые перья делают его неразличимым среди цветов.
— Ничего себе, — сказал Айари, указывая влево. На песчаной отмели нежился под солнышком тарларион. Заметив нас, он скользнул вниз и скрылся под водой.
— Все, — сказал Кису. — Мы уже в реке.
— По-моему, это просто коса вдается в озеро, — предположил Айари.
— Нет, — снисходительно рассмеялся Кису. — Это не коса, а речной остров. Их тут полным-полно.
— Куда повернем? — спросил я.
— Направо, — уверенно сказал Кису.
— Но почему? — спросил я.
Для меня, как для англичанина, привычнее поворачивать налево. Подобным образом встречный оказывается со стороны руки, держащей меч. Всегда лучше, чтобы люди попадались тебе с этой стороны. Так надежней. К большому моему удовольствию, на Горе, как в Англии, принято левостороннее движение. Гориане — благоразумный народ. Подобно землянам, они большей частью правши. И немудрено — почти все жители Гора произошли от людей. В горианском, как и во многих земных языках, незнакомец и враг обозначаются одним и тем же словом…
— В любую деревню на берегу Нгао принято входить справа, — сказал Кису
— Почему так?
— Потому что человек при этом открыт для удара клинка, — пояснил он.
— Но разве это разумно?
— А как еще показать, что ты пришел с миром?
— Любопытно… — протянул я.
Лично я предпочел бы заходить слева. Что, если тебя встречают вовсе не с миром? Я воин и хорошо знаю, что одна восьмая ина — ровно столько времени требуется, чтобы повернуться к противнику другим боком, — может стоить жизни.
— Если в этих краях живут люди и если их обычаи схожи с обычаями Нгао и Укунгу, мы должны показать им, что пришли с добрыми намерениями. Это убавит нам забот.
— Звучит здраво.
Мы повернули каноэ направо, и через половину ана остров уже был по левую руку от нас. В длину он достигал нескольких пасангов.
— А я думаю, в этих местах никто не живет, — сказал Айари. — Мы зашли слишком далеко на восток.
— Может, ты и прав, — пожал плечами Кису. И в этот миг до нас донесся, барабанный бой.
— Ты понимаешь язык барабанов? — спросил я у Айари. Он покачал головой.
— А ты, Кису?
— Нет. Но и так ясно, что они извещают о нашем появлении.
27. ДЕРЕВНЯ РЫБАКОВ. РАБЫНЯ МОЛИТ О ПРИКОСНОВЕНИИ. АЙАРИ ДОБЫВАЕТ СВЕДЕНИЯ
Люди метались по пристани и кричали что-то невразумительное. От берега далеко в воду уходил двойной ряд обструганных бревен с множеством перекладин, скрепленных лианами. С перекладин на веревках свисали длинные плетеные корзины конической формы, служившие рыбацкими сетями.
— Прочь! Прочь! — завопил один из них, сначала на ушинди, а затем на укунгу. На причале были только мужчины и мальчишки, все кричали и отчаянно жестикулировали. Сквозь лес на берегу проглядывали хижины. На крышах из пальмовых листьев рядами вялилась на солнце рыба. Из деревни к берегу начали сбегаться женщины, подгоняемые любопытством.
— Прочь! — снова заорал тот тип на ушинди, потом на укунгу.
— Мы — друзья! — на ушинди выкрикнул Айари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Я дам тебе имя Тенде, — сказал Кису.
— Да, господин, — потупилась она. Отныне она будет носить это имя, как рабский ошейник.
— Кому ты принадлежишь?
— Тебе, господин.
— Ты думаешь, легко быть моей рабыней?
— Нет, господин.
— Правильно. Ты в полной мере поймешь, что такое рабство.
— Я не хочу иной участи, — промолвила девушка, ища взгляда Кису, и я почуял жар, исходивший от нее. — Ты прямо сейчас объявишь меня своей рабыней?
— Объявляю тебя своей рабыней, Тенде, — сказал Кису.
— Ты вступишь в свои права, господин?
— Когда пожелаю и как пожелаю, — ответил он.
— Да, господин… Ох!
Он грубо распластал ее на дне лодки.
— Объявляю тебя, Тенде, дочь моего ненавистного врага Аибу, своей рабыней, — сказал Кису, — и утверждаю свое полное и безраздельное господство над тобой.
— Да, господин… Да… Да…
Айари, я и две полунагие белые красавицы рабыни молча налегли на весла, каноэ бесшумно и легко заскользило к востоку.
25. МЫ ПОДХОДИМ К ПОРОГУ. Я НЕДОВОЛЕН РАБЫНЕЙ
Айари стоял на носу каноэ, вглядываясь в даль.
— Смотрите, смотрите! — крикнул он.
— Наконец-то, — откликнулся Кису с кормы и отложил весло.
Белые рабыни, стоявшие на коленях в затылок друг другу, вытащили весла из воды и положили их в лодку. Тенде сделала то же самое. Кису все время держал свою новую рабыню перед собой, чтобы коснуться ее в любой момент, когда ему того захочется. Она то и дело чувствовала на себе его пристальный взгляд. Тенде, как и белые девушки, не смела увиливать от тяжелой работы. Кису несколько раз огрел ее по спине широким резным веслом, когда она сбивалась с ритма от измождения.
Наше каноэ подошло к порогу — тому месту, где болото переходит в обширные воды Нгао.
Мы с Кису спрыгнули в воду и, утопая в скользком иле, принялись толкать судно. Наконец болотный камыш расступился, и нашим взглядам открылась бескрайняя, сверкающая на солнце гладь озера Нгао.
— Как красиво… — прошептала по-английски белокурая дикарка, не в силах сдержать восторга.
И правда, красиво. Мне вдруг стало досадно, что первым Цивилизованным человеком, которому посчастливилось любоваться этим великолепием, стал предатель Шаба.
Мы добирались до порога долгих пятнадцать дней. Все это время мы питались рыбой, которую добывали копьями, и пили пресную воду из болота.
Кису сказал:
— На северо-восточном берегу — Укунгу…
Укунгу, страну рассыпанных по побережью деревень, Била Хурума провозгласил частью своей империи.
— Вряд ли тебе окажут там радушный прием, — заметил я.
— Это верно, — согласился Кису.
— Ты хочешь вернуться и поднять восстание? — прямо спросил я.
— Нет, — ответил он, — это не входит в мои ближайшие планы.
— А каковы твои ближайшие планы?
— Узнаешь позже.
— Я ищу человека по имени Шаба, — сказал я. — У нас с ним осталось одно нерешенное дело. Поэтому мне нужно выйти к Уа.
— Моя дорога, — улыбнулся Кису, — тоже ведет к реке Уа.
— И это входит в твои ближайшие планы?
— Да.
— Может быть, — продолжал я, — я сочту необходимым путешествие по реке Уа.
— Может быть, и я сочту такое путешествие необходимым, — сказал Кису.
— Мне кажется, Уа — опасное место.
— На это я и рассчитываю.
— Это тоже входит в твой план, который ты так тщательно скрываешь?
— Еще как входит, — ухмыльнулся Кису.
— Ты уже бывал в Уа?
— Нет, — сказал Кису. — Никогда.
Я выровнял каноэ. Теперь оно свободно скользило по глади Нгао.
— Ну что же, продолжим путь.
Вода доходила нам до бедер. Кису нашел в лодке две узкие полоски кожи и туго связал запястья и лодыжки Тенде.
— Почему господин связал меня? — жалобно спросила девушка, стоя на коленях.
— Вряд ли мы увидим тут каноэ Укунгу, — ответил Кису, — но если вдруг это случится, я хочу уберечь тебя от искушения прыгнуть в воду и поплыть навстречу свободе.
— Хорошо, господин. — Она понурила голову.
— Белые рабыни тоже могут прельститься более легкой участью, — предположил я.
— Давай избавим их от соблазна, — усмехнулся Кису.
Я проделал с девчонками то же, что и он с Тенде. Затем мы взяли два длинных кожаных ремня и связали всех трех рабынь караваном — один ремень захлестывал их шеи, другой — левые лодыжки.
— Не связывай меня вместе с белыми рабынями, господин! — взмолилась Тенде, но Кису только расхохотался.
Мы запрыгнули в каноэ, взялись за весла и принялись спокойно, легко грести, не обращая внимания на Тенде, которая тихонько плакала от унижения.
Гордая дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, с каждым днем все лучше понимала, что она всего-навсего рабыня.
— Эй, ты, — приказал я, — ползи сюда.
Я лежал в каноэ, опираясь на локоть. Ярко светили обе луны, и наше судно казалось лишь крошечной щепкой на бескрайней серебристой глади Нгао.
— Да, господин, — откликнулась белокурая дикарка и поползла ко мне. Гладкое тело рабыни в лунном свете тоже отливало серебром. Я слышал, как позвякивают ракушки У нее на шее.
— Устраивайся, — позволил я.
— Хорошо, господин. — Она послушно улеглась мне на плечо.
Мы держали девчонок связанными по рукам и ногам лишь первые два дня путешествия по Нгао, пока не удалились от берегов настолько, что уже не было опасности встретить какое-нибудь каноэ. На третий день мы оставили только караванные узлы, на пятый день распутали им лодыжки, а на шестой развязали полностью.
— Поцелуй меня, — велел я.
Она повиновалась; затем снова опустила мне голову на плечо.
— Ты боишься, — сказал я. В Шенди она была гораздо раскованней. — Помнишь красавицу, которая глядела на тебя из зеркала — там, в Шенди?
— Она была рабыней… — прошептала девушка.
— Разумеется.
— Я боюсь ее.
— Она живет в тебе, — сказал я. — Ты просто на миг увидела свое истинное лицо. Прекрасная рабыня в тебе молила тебя дать ей волю.
— Я не осмелилась… Она была слишком красивой, слишком страстной.
— Ты не осмелилась стать тем, что ты есть?
— Да, — прошептала она. — Если это была я, то я боюсь себя.
— Почему?
— Та, в зеркале, была такой чувственной, такой беззащитной, такой податливой…
— В глубине души ты отчаянно хочешь быть ею.
— Нет, — вздрогнула девушка, — нет.
Я не ответил.
— Две разные женщины спорят во мне, — призналась она.
— Так разреши их спор! Выпусти на волю свое подлинное «я»! Стань настоящей, а не мнимой рабыней!
— Нет, нет, — торопливо сказала она, прижимаясь щекой к моему плечу. Я почувствовал ее слезы.
— Пока ты не сделаешь этого, ты никогда не будешь счастлива.
— Нет.
— Ты должна освободить ее, — сказал я, — ту красавицу, мечтающую о рабском ошейнике.
— Я не смею дать ей волю.
— Неужели правда так ужасна? — поинтересовался я.
— Женщина должна хранить достоинство!
— Самообман, лицемерие, ложь — это ты называешь достоинством?
— Я боюсь дать волю той рабыне…
— Почему же? — настаивал я.
— Я боюсь, — еле слышно пролепетала дикарка, — что она — это я.
— Так оно и есть. Она — это ты.
— Нет, нет…
— Да, — твердо сказал я.
— Но я не женщина Гора!
— Земные женщины, стоит надеть на них ошейник и приучить к плетке, становятся великолепными рабынями.
— Ой! — вздрогнула она под моей рукой.
— Ты вся напряжена и суха внутри.
— Прости меня, господин, — горько произнесла она.
— Ты теперь не на Земле. Здесь никто не станет упрекать тебя за красоту и страстность. Здесь тебе незачем чувствовать себя виноватой в том, что ты — настоящая женщина.
— Я не горианская шлюха!
— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — спросил я.
— Если господин желает взять свою рабыню, пусть он пoскорей сделает это и позволит мне ползти на место.
Я сжал ее лицо в ладонях.
— Мне больно, господин! — взмолилась девчонка.
— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? — повторил я.
— Я готова исполнить все, что велит господин.
Я видел, что она по-настоящему боится, и еще сильней стиснул ее лицо.
— Ты думаешь, что мое терпение беспредельно?!
— Я не знаю, господин, — пролепетала она.
— Всякое терпение рано или поздно кончается.
— Да, господин.
— В один прекрасный день кончится и мое. Берегись этого дня!
— Да, господин. Я разжал руки.
— Господин хочет меня сейчас? — пролепетала дикарка белыми от страха губами.
— Нет, — ответил я. — Убирайся.
— Хорошо, господин. — Она поползла на место.
Я повернулся на спину, положил руки под голову и уставился в ночное небо, на звезды и луны Гора.
Я слышал, как девчонка в отчаянии царапает дно каноэ — несчастная рабыня, которую отверг ее господин.
26. МЫ ВХОДИМ В ВОДЫ РЕКИ УА И СЛЫШИМ БАРАБАННЫЙ БОЙ
Белокурая рабыня погрузила весло в воду.
— Есть ли конец у этого озера? — вздохнула она.
— Есть.
Мы плыли по Нгао уже двадцатый день, питаясь рыбой и утоляя жажду озерной водой. На воде появились коричневатые пятна; запахло цветами. Я знал, что вот-вот покажется устье реки Уа.
— Вы везете рабынь в опасные места? — спросила моя белокурая дикарка.
— Да.
Она вздрогнула, но не сбилась с ритма и продолжала грести. За последние несколько дней она то и дело обращалась ко мне, но я ограничивался краткими обрывистыми репликами либо не отвечал вовсе, а один раз даже заткнул ей рот ее же волосами и завязал лоскутом кожи.
Блондинка усердно работала веслом, несчастная оттого, что впала в немилость у своего господина.
— Уверен, что мы вот-вот подойдем к Уа! — крикнул Айари с носа каноэ.
— Посмотри на воду, — сказал Кису — Чувствуешь запах цветов и леса? По-моему, мы уже вошли в устье.
Я изумился. Неужели устье реки может быть таким широким?
Кису указал в небо:
— Смотрите, миндар!
Мы задрали головы и увидели короткокрылую птицу с острым хищным клювом и ярким желто-алым оперением.
— Это лесная птица, — объяснил Кису.
Миндару свойственны краткие, стремительные перелеты; шумно хлопая крыльями, он носится между ветвями, охотясь на личинок и гусениц. Пестрые перья делают его неразличимым среди цветов.
— Ничего себе, — сказал Айари, указывая влево. На песчаной отмели нежился под солнышком тарларион. Заметив нас, он скользнул вниз и скрылся под водой.
— Все, — сказал Кису. — Мы уже в реке.
— По-моему, это просто коса вдается в озеро, — предположил Айари.
— Нет, — снисходительно рассмеялся Кису. — Это не коса, а речной остров. Их тут полным-полно.
— Куда повернем? — спросил я.
— Направо, — уверенно сказал Кису.
— Но почему? — спросил я.
Для меня, как для англичанина, привычнее поворачивать налево. Подобным образом встречный оказывается со стороны руки, держащей меч. Всегда лучше, чтобы люди попадались тебе с этой стороны. Так надежней. К большому моему удовольствию, на Горе, как в Англии, принято левостороннее движение. Гориане — благоразумный народ. Подобно землянам, они большей частью правши. И немудрено — почти все жители Гора произошли от людей. В горианском, как и во многих земных языках, незнакомец и враг обозначаются одним и тем же словом…
— В любую деревню на берегу Нгао принято входить справа, — сказал Кису
— Почему так?
— Потому что человек при этом открыт для удара клинка, — пояснил он.
— Но разве это разумно?
— А как еще показать, что ты пришел с миром?
— Любопытно… — протянул я.
Лично я предпочел бы заходить слева. Что, если тебя встречают вовсе не с миром? Я воин и хорошо знаю, что одна восьмая ина — ровно столько времени требуется, чтобы повернуться к противнику другим боком, — может стоить жизни.
— Если в этих краях живут люди и если их обычаи схожи с обычаями Нгао и Укунгу, мы должны показать им, что пришли с добрыми намерениями. Это убавит нам забот.
— Звучит здраво.
Мы повернули каноэ направо, и через половину ана остров уже был по левую руку от нас. В длину он достигал нескольких пасангов.
— А я думаю, в этих местах никто не живет, — сказал Айари. — Мы зашли слишком далеко на восток.
— Может, ты и прав, — пожал плечами Кису. И в этот миг до нас донесся, барабанный бой.
— Ты понимаешь язык барабанов? — спросил я у Айари. Он покачал головой.
— А ты, Кису?
— Нет. Но и так ясно, что они извещают о нашем появлении.
27. ДЕРЕВНЯ РЫБАКОВ. РАБЫНЯ МОЛИТ О ПРИКОСНОВЕНИИ. АЙАРИ ДОБЫВАЕТ СВЕДЕНИЯ
Люди метались по пристани и кричали что-то невразумительное. От берега далеко в воду уходил двойной ряд обструганных бревен с множеством перекладин, скрепленных лианами. С перекладин на веревках свисали длинные плетеные корзины конической формы, служившие рыбацкими сетями.
— Прочь! Прочь! — завопил один из них, сначала на ушинди, а затем на укунгу. На причале были только мужчины и мальчишки, все кричали и отчаянно жестикулировали. Сквозь лес на берегу проглядывали хижины. На крышах из пальмовых листьев рядами вялилась на солнце рыба. Из деревни к берегу начали сбегаться женщины, подгоняемые любопытством.
— Прочь! — снова заорал тот тип на ушинди, потом на укунгу.
— Мы — друзья! — на ушинди выкрикнул Айари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58