Обнаженная рабыня лежала у моих ног. Я пожирал взглядом ее прекрасное тело. Нет. Рано. Я не возьму ее сейчас. Она еще не готова. Порой, имея дело с рабыней, надо проявить нечеловеческое терпение. Зато когда я возьму ее, это поистине будет пиром. И тогда я покажу ей, кто она есть, я наконец-то выпущу из темницы ее подлинное «я» — беспомощную и жалкую рабыню, жаждущую подчиняться и обожать. Я выпущу ее на волю и сделаю своей. Я назову ее Дженис.
Девушка приподнялась и села. Я тоже сел, скрестив ноги.
Костер почти догорел.
— Что произошло дальше в твоем сне?
— Мой господин спустился с трона, — послушно ответила блондинка, — махнул рукой, указывая, куда мне идти, и последовал за мной с факелом в руке. Я прошла через весь город и остановилась перед ступенями величественного храма, сооруженного из огромных каменных глыб. Нельзя было не восхититься искусством его строителей. Стены храма были украшены резными изображениями, от которых захватывало дух. У меня появилось странное чувство, что я видела это здание прежде. Господин жестом велел мне подниматься по лестнице. Ощущение, что я уже бывала здесь, не покидало меня. В свете факела я разглядела, что рисунки на стенах были цветными; ни дожди, ни ветры не нанесли ущерба ярким природным краскам. При солнечном свете, подумалось мне, здание должно быть ослепительно прекрасным. «Стой», — сказал он. Я остановилась. «Повернись и встань на колени».
Я развернулась к нему лицом и опустилась на колени, на холодную каменную плиту террасы. Он поднял факел, осветил стену слева от меня, и я вскрикнула от изумления. Рядом со мной на стене оказалось раскрашенное резное изображение обнаженной девушки.
«Как она похожа на меня», — прошептала я. У девушки на рисунке была такая же фигура, как у меня, такие же светлые волосы, голубые глаза и белая кожа. Вот только на горле у нее был желтый ошейник. И тут я поняла, почему здание показалось мне таким знакомым. Оно в точности повторяло архитектуру того храма, который я видела в развалинах во время экскурсии. Теперь я стояла на коленях, в точности как девушка на рисунке.
«Как только я увидел тебя, — сказал он, — я тотчас послал сюда гонца и велел нанести этот рисунок».
«Значит, ты уже тогда решил сделать меня своей рабыней?»
«Конечно. — Он повесил факел на железный крюк, торчавший из стены. На полке справа от крюка стояла плоская шкатулка. — Ляг на правый бок и подставь мне левое бедро».
«Да, господин», — повиновалась я.
Он извлек из шкатулки небольшой изогнутый нож и крохотный кожаный кисет цилиндрической формы. Я стиснула зубы и не издала ни звука, пока он ножом вырезал на моем бедре причудливый узор. Затем он высыпал из кисета на ладонь оранжевый порошок и втер его в рану.
«Встань на колени, — велел он и достал из той же шкатулки расшитый бисером желтый ошейник в два дюйма шириной. — Скажи: я — рабыня. Я — твоя рабыня, господин».
«Я — рабыня, — повторила я. — Я — твоя рабыня, господин».
Он надел на меня ошейник и закрепил его на горле особым узлом. Я уже знала, что это — невольничий узел. Потом из шкатулки появилась желтая кожаная пластинка с маленькой дырочкой вверху. На пластинке виднелись какие-то письмена. Он продел в дырочку узкий конец ремешка, так, что пластинка оказалась у меня на горле.
«Я заклеймил тебя ножом. Оранжевую метку на твоем бедре будут узнавать в джунглях за сотни миль. Если ты по, глупости вознамеришься бежать, всякий, кто увидит клеймо, вернет тебя в город как беглую рабыню».
«Господин, — спросила я, — а у той девушки, на рисунке, тоже был такой знак на бедре?»
Я не могла этого знать, поскольку девушка была изображена правым боком.
«Да».
«Я не понимаю, господин…»
Вместо ответа он прикоснулся к моему ошейнику:
«Это тоже знак твоего рабства. Тебе запрещено снимать его».
«Да, господин».
«По этой пластине видно, — продолжал он, — кому ты принадлежишь. На ней написано, что ты — моя личная собственность».
«Да, господин. Но откуда тебе известно, что у девушки на том рисунке было клеймо на бедре?»
«Я сам нанес его».
«Но, господин…»
«Вспомни хорошенько тот рисунок. Конечно, время сильно разрушило его, но разве ты не узнала девушку?»
«Господин…» — Я совсем растерялась.
«Подумай как следует».
«Неужели это была я?!» — прошептала я в ужасе.
«А кто ее господин?» — уточнил он, стоя передо мной со скрещенными на груди руками.
«Ты», — выдохнула я, едва не лишившись чувств. Все поплыло у меня перед глазами.
«Джунгли, — продолжал он, — очень странное место. Даже мы, народ джунглей, не всегда понимаем их».
«Но ведь люди покинули город», — прошептала я.
«Может быть, и нет. Оглянись вокруг».
Я обернулась и увидела город с террасы храма.
«Тот же город!» — воскликнула я и задрожала от ужаса.
«Разве ты не чувствуешь, что твое место — здесь, у моих ног?»
«Да, господин», — прошептала я.
«Провалы во времени — интереснейшая вещь, — продолжал он, глядя на меня сверху вниз. — Разве мы не были здесь прежде? Разве ты не узнаешь меня, моя прекрасная рабыня?»
«Ты — мой господин», — вымолвила я.
«Я снова разыскал тебя и бросил к своим ногам».
Я глядела на него, трепеща от страха.
«Значит, я — вечная рабыня, а ты — мой вечный господин?»
«Ты — вечная рабыня, — согласился он. — У тебя было много господ, а у меня было много рабынь. Но ты — самая любимая. Ты будешь хорошо служить мне и доставишь неведомые прежде наслаждения».
«Да, господин», — проговорила я, понимая, что я действительно вечная рабыня, а он — один из моих вечных хозяев.
Он достал из плоской шкатулки плеть, поднес к моим губам, и я поцеловала ее.
«Встань!»
Я поднялась. Он обвил меня плетью и подтянул к себе. Я ощутила грудью золотые украшения его одежд. Он держал меня так крепко, что я не могла шевельнуться. Я потянулась губами к его рту…
Белокурая дикарка замолчала и низко опустила голову.
— И что было дальше? — спросил я. Она подняла голову и улыбнулась.
— Не знаю. На этом месте я проснулась.
— Интересный сон… Странно, — размышлял я вслух, — что наивная земная женщина увидела во сне такие детали, как растяжка при порке и дополнительный удар, напоминающий рабыне, что она — рабыня. Обряд целования плети тоже вполне реален и практикуется во многих городах; но как он мог присниться женщине, ничего не знающей о рабстве? Клеймение ножом изредка применяется и сейчас, правда у примитивных народов. Странно, что ты увидела его во сне. Он неизвестен даже многим этнографам. — Я глянул на рабыню. — Ты весьма изобретательна.
— Может быть, я и вправду вечная рабыня, — улыбнулась она.
— Может быть.
— А ты веришь в провалы во времени?
— Не очень, — ответил я. — Я мало что понимаю в таких делах. Я ведь не физик.
— А в то, что у людей может быть много жизней и в каждой из них они могут встречаться?
— Не исключаю. Но поверить в это сложно.
— Такой странный сон… — задумчиво проговорила блондинка.
— Мне кажется, — произнес я, — что сон твой был о нашем мире и нашем времени. В нем зашифрованы не тайны иной реальности, а истины, живущие в твоем подсознании.
— Какие истины?
— Например, что женщина по своей природе — вечная рабыня, а мужчина — вечный господин.
— Мужчины моего мира — не господа своим женщинам.
— Это их и погубило.
— Не всех, — возразила она.
— Может быть, и не всех. Но стоит хоть кому-то из них подвергнуть сомнению уродливые стереотипы, которые вбили ему в голову, как на него тотчас ополчится все общество.
— Неужели у моего мира нет никакой надежды на спасение?
— Почти никакой. Вероятно, кое-где появятся сообщества людей, помнящих, что такое отвага, долг и дисциплина. Эти маленькие общины смогут стать семенем, из которого вырастет новая, здоровая цивилизация людей, живущих в гармонии с собственной природой.
— Неужели моей нынешней цивилизации суждено погибнуть?
— Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет?
— Не знаю…
— Боюсь только, — продолжал я, — что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд.
— Люди скорей умрут, чем задумаются, — сказал я.
— Не все, — упрямо возразила она.
— Это правда… В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины.
— Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство?
— Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст.
— По-моему, мужчины Гора просто другие.
— Едва ли не все они произошли от землян.
— Наверное, от особенных землян.
— От каких именно? — спросил я.
— От тех, которые способны властвовать.
— На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, — согласился я.
— Может быть, — вздохнула она. — Не знаю.
— Встань, рабыня, — приказал я.
— Да, господин.
— Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра.
— Спасибо, господин!
Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли.
Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется «живот рабыни».
— Ты сделал мне «живот рабыни», господин?
— Да. Разве это неправильно?
— Правильно, господин.
— Тебе нравится?
— Очень, господин.
Я не сводил глаз с ее гладкого, упругого животика.
— А знаешь, почему юбки рабынь не завязывают узлом, а подворачивают?
— Почему, господин?
Я взялся за уголок ткани и рванул ее с такой силой, что девушка, ахнув, дважды обернулась вокруг своей оси. Она вновь стояла передо мной обнаженная, испуганная, беззащитная. Рабыня перед господином.
— Теперь поняла?
— Да, господин.
Я бросил ей лоскут, и она поспешно обмотала его вокруг бедер, не забыв при этом обнажить живот.
— Неплохо, рабыня, — похвалил я.
— Благодарю тебя, господин.
Я погрузил руку в мешок, извлек оттуда пригоршню дешевых цветных бус, выбрал красно-черное ожерелье и протянул ей.
— Господин, — блондинка указала на другие, желто-голубые бусы, — а можно мне носить и эти тоже?
У Тенде и Элис было по две нитки бус, поэтому я не видел причины отказывать белокурой дикарке в ее невинной просьбе. Я дал ей вторые бусы, а остальные бросил обратно в мешок. Черно-красное ожерелье было уже на ней. Вторую нитку она протянула мне.
— Господин, пожалуйста, не мог бы ты надеть это на меня сам?
— С удовольствием, — ответил я.
Яркие цветные бусинки прекрасно смотрелись в ложбинке между грудями.
— Почему ты выбрала эти цвета?
— Голубой и желтый — цвета рабства?
— Правильно, — сказал я.
Крыши павильонов, где рабов выставляют на аукцион, обычно раскрашивают в желто-голубой цвет; из такого же полотна шьются палатки работорговцев. Выставляемых на продажу рабынь часто связывают голубыми и желтыми веревками; ошейники и браслеты нередко покрывают желтой эмалью, а цепи — голубой. В одежде работорговцев эти цвета тоже преобладают; если не весь наряд, то хотя бы рукава и отвороты непременно голубые или желтые.
— Рабыне можно носить такие бусы? — спросила она.
— Они тебе к лицу, — сказал я.
— Значит, я могу оставить их у себя?
— До тех пор, пока я не сочту нужным их отобрать. Я или любой другой свободный мужчина. — Я взял ее за плечи. — Эти бусы не принадлежат тебе. Тебе просто позволили их поносить.
— Да, господин. Я понимаю. Мне ничего не принадлежит. У меня нет собственности. Я сама — собственность мужчин.
— Верно. — Я развернул ее лицом к себе. — Кажется, ты наконец-то начинаешь чувствовать себя рабыней.
— Да, господин. Этой ночью ты многому научил меня. Впервые в жизни я ощутила свое тело. Наверное, я никогда больше не буду ходить и двигаться как мужчина.
Я сжал ее плечи и сурово посмотрел в глаза:
— Ты — не мужчина. Ты — женщина. Постарайся понять это.
— Да, господин.
— Отныне ты станешь настоящей женщиной. Ты будешь двигаться как женщина, мыслить как женщина, чувствовать как женщина.
— Странно… — прошептала блондинка. — Я рабыня, но никогда в жизни я не ощущала себя настолько свободной.
— Ты вырвалась из темницы условностей и предрассудков. Она вздрогнула.
— Ступай к невольничьему шесту, — велел я. — Сядь на землю, прислонись к шесту, скрести руки за спиной.
— Да, господин, — повиновалась она. Я взял узкий, длинный кожаный ремень и устроился на корточках за спиной у рабыни.
— Сегодня ночью, господин, — продолжала размышлять она, — ты избавил меня от комплексов. Ты сделал это нарочно?
— Может быть.
— Я так благодарна тебе… Я крепко связал ее запястья.
— Я — женщина! Я хочу быть настоящей женщиной!
— Не бойся, ты будешь ею. Горианские мужчины не терпят в рабынях лицемерия и мужеподобия.
— Значит, меня заставят быть настоящей женщиной? — спросила она.
— У тебя нет выбора. Твой удел — быть женственной, беззащитной и уязвимой перед лицом твоего господина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58