Не теряя времени, я последовал его примеру.
В ту же секунду все вокруг наполнилось диким, пронзительным криком, боевым кличем тачаков и первая шеренга каийл, ворвавшись в ворота, не сбавляя скорости, запрыгнула на прочную повозку, одним махом раскроив когтями прикрывавший её брезент (повозка, разумеется, оказалась загруженной землей и камнями), перемахнула через неё и уже продолжала свой бег по примыкающей к городским воротам улице. А следом за ними уже врывалась целая сотня всадников, и ещё одна, и еще… и еще… Волны тачаков захлестывали город, растекаясь по его улицам и площадям, заполняя их победными криками и звоном стали. В воздухе появился запах гари.
Вместе с нами под повозкой приникли к земле трое дрожащих от страха граждан Тарии — винодел, горшечник и какая-то девушка. Все они круглыми от ужаса глазами смотрели на несущихся мимо кочевников, на мелькание десятков тысяч когтистых лап и хищно оскаленных пастей каийл… Гарольд тем временем, стоя на четвереньках, заглядывал в лицо дрожащей от страха девушки.
— Я — Гарольд, тачак, — говорил он ей, поднимая вуаль над лицом девушки, которая, казалось, этого даже не замечала. — Я, в общем, неплохой парень. Хочешь быть моей рабыней? — спросил он, на что парализованная ужасом девушка отрицательно покачала головой. — Ну, что ж, как хочешь, — вздохнул Гарольд, опуская вуаль ей на лицо. — Может, это не так уж плохо. У меня уже имеются один раб и две девушки в фургоне, если теперь у меня вообще есть фургон.
— Еще одна женщина в фургоне — это будет уже чересчур, — размышлял он вслух, на что девушка поспешно закивала головой. — Когда ты выберешься отсюда, тебя, конечно, тут же остановят тачаки грубые, надо признаться, парни — и наденут на тебя ошейник. Ты это понимаешь? — девушка судорожно кивнула. — Так ты им скажи, что уже являешься рабыней тачака Гарольда. Они тебя не тронут. Поняла? — Девушка кивнула. — Это, конечно, не совсем честно с твоей стороны, — пожал Гарольд плечами, — но что поделаешь: наступают тяжелые времена… А когда придешь домой, спрячься где-нибудь на чердаке. — Он выглянул из-под фургона. — Но сейчас ещё рано уходить…
Она кивнула. Он подумал, снова откинул вуаль с лица девушки и, прильнув к её губам, навалился на нее, не стесняясь присутствующих.
Высота колес повозки позволяла сидеть под ней, скрестив ноги, чем я и воспользовался, положив рядом с собой меч и продолжая наблюдать за мелькающими вокруг лапами и ногами, поток которых не уменьшался. Один из тачаков вместе со своим скакуном упал рядом, сбитый стрелой из арбалета; лавина наступающих, не сбавляя хода, перетекала через них.
Отовсюду доносились рев тарларионов, хрип босков, рычание каийл, крики и звон металла.
Я выбрался из-под фургона и стал наблюдать сражение, оседлав боска. Даже в пылу схватки тачаки не убили бы человека, сидящего на столь почитаемом ими животном. Я заметил женщину со сброшенной вуалью и растрепанными волосами, бегущую вдоль городской стены; каким-то образом ей удалось ещё уцелеть в этой мясорубке. Над городом плыл отбиваемый в металлические гонги сигнал тревоги. Его перекрывали душераздирающие вопли раненых и ликующие крики тачаков. Крыша одного дома занялась огнем — и черный дым столбом взвился в безоблачное небо. Несколько спешившихся тачаков полностью распахнули городские ворота, и степняки хлынули в город все новыми и новыми отрядами. Пожары вскоре забушевали ещё в десятках мест. Дышать от дыма стало тяжелее.
Вот мимо промелькнул тачак, к седлу которого были приторочены десятка полтора серебряных кубков. Рядом тачакский наездник гнал перед собой женщину. А поток наступающих все не уменьшался.
Обгоревшие стены ближайшего к воротам здания на центральной улице рухнули, взметнув к небу фонтаны искр. Неподалеку ещё раздавались яростные удары мечей о щиты, лязг металла и свист выпущенных стрел, перемежающийся предсмертными воплями.
Обрушилась ещё одна стена соседнего здания, похоронив под своими обломками двух тарианских воинов и одного тачака.
В эту минуту на освободившееся пространство перед главными воротами выехал Камчак, копьем указывающий направление, в котором следовало двигаться очередной появившейся в воротах сотне.
Копье его было в крови, черный лак на щите содран, а край щита проломлен. Кольчужная сеть, свисающая со шлема, сейчас была отброшена назад и открывала лицо и пылающие глаза, в которые было страшно взглянуть. Его сопровождала свита командиров тачакских тысяч в полном боевом снаряжении.
Остановившись, он в ярости воздел к небу руки левую, с надетым на предплечье щитом, и правую, с зажатым копьем, — и громовым голосом крикнул:
— Я хочу крови! Крови Сафрара из Тарии!
Глава 22. ТОРЖЕСТВО КАМЧАКА
Настало время тачакам праздновать свою победу.
Конечно, тарианцам следовало помнить о хитрости тачаков и не расслабляться: предположить дальнейшее развитие событий после внезапного снятия осады города. Можно было ожидать, что медленно отходя от города со всем своим скарбом и стадами босков, тачаки через несколько дней решатся на неожиданную молниеносную атаку, в прежние времена чаще всего проводимую под покровом ночи или на рассвете, когда городские стражники ожидают её меньше всего. Подобная тактика тачаков была известна.
Сработала она на этот раз выше всяких ожиданий.
Тария впервые пала.
Большая часть города была в огне. Специально отобранные сотни тачаков немедленно после вхождения в город занялись целенаправленным захватом тарианских колодцев, продовольственных складов и общественных зданий, в том числе и дворца самого Фаниуса Турмуса. Убар и Камрас, его старший офицер, вскоре оказались в плену. Большая часть Совета Тарии также была закована в цепи. Город остался без высших командиров, хотя кое-где тарианские воины вместе с гражданским населением ещё удерживали оборону, обосновавшись в оставшихся у них в руках колодезных крепостях. Продолжал сопротивление и Сафрар, защищаемый его многочисленными охранниками. Стены его здания оказались неприступными для нападающих, а главную башню защищали воины Ха-Кила, наемники из Порт-Кара.
Камчак занял помещение дворца Фаниуса Турмуса, который, за исключением сорванных со стен — в качестве законной добычи — ковров и изуродованных в бессмысленной ярости мозаичных покрытий пола, оставался почти нетронутым. Отсюда, из этого дворца он и продолжил руководство захватом города.
Гарольд выбрался из-под фургона и отправился куда-то, однако вскоре вернулся, чтобы лично проводить домой девушку, которую ублажал во время штурма. Я пошел следом за ними, задержавшись лишь на пару минут у фонтана, чтобы смыть с волос черную краску: не хотелось быть подстреленным каким-нибудь особенно ретивым тачаком, принявшим меня за обычного тарианина. К тому же большинству тачаков я был памятен именно из-за своих заметных рыжих волос, которые в этом редком, прямо скажем, случае могли бы сослужить добрую службу своему владельцу. Не то чтобы цвет моей шевелюры вызывал у меня отвращение, нет, просто гораздо чаще он служил для меня источником многочисленных неприятностей, с первыми из которых я столкнулся уже в четырехлетнем возрасте. Именно поэтому я спешил воспользоваться возможностью, когда моя шевелюра окажется способной принести мне хоть какую-то пользу.
Едва я поднял голову из воды уличного фонтана, как у Гарольда вырвался изумленный крик:
— Ба! Да это же Тэрл Кэбот! — хлопнул он себя по коленям.
— Собственной персоной, — проворчал я.
Отведя девушку домой, мы с Гарольдом отправились к дому Сафрара. Первый штурм этих хорошо укрепленных строений был отбит. Штурм главной башни был особенно сложной задачей. Да и прочные наружные стены ещё защищали. Хотя в ней уже зияли два широких пролома, забитых трупами тачаков и тариан. Ветер доносил с башни запах разогретого тарларионового масла, готового быть выплеснутым на головы тех, кто решился бы атаковать башню по приставным лестницам. Защитники и нападающие обменивались нечастыми выстрелами из луков и арбалетов. Нападение откладывалось, и это беспокоило меня больше всего: находящиеся на неприступной башне тарны могли без большой для себя опасности покинуть дом. Значит, и Сафрар, если только он захочет, тоже сможет улететь. Но понять его планы было непросто. Возможно, он не покидал города, ожидая того, серолицего, возможно, были ещё какие-то причины. В его личной крепости, несомненно, имелись запасы воды и провизии достаточные, чтобы выдержать длительную осаду, и он может спокойно улететь, когда захочет, и если до сих пор этого не сделал, то лишь потому, что не видит в этом необходимости.
Я хотел было немедленно отправиться во дворец Фаниуса Турмуса, где Камчак устроил свой штаб, и поговорить с главнокомандующим тачаков, но Гарольд настоял на необходимости обойти город и обследовать очаги тарианского сопротивления.
— Но зачем это нам? — удивился я.
— Для всех нас это очень важно, — многозначительно заметил мудрый тачак.
Я не стал возражать.
Город был окутан ночным мраком, и мы шли по улицам Тарии, ориентируясь по отблескам, отбрасываемым многочисленными пожарами.
Мы добрались до какого-то обнесенного высокой стеной строения и пошли по огибающей его мостовой.
Изредка из-за стены доносились чьи-то крики, отчаянные женские вопли.
— Что это за здание? — спросил я.
— Дворец Фаниуса Турмуса, — ответил Гарольд.
— Я слышал крики женщин.
— Это тарианские женщины, захваченные тачаками, — пояснил Гарольд и добавил: — Много баб из самых богатых тарианских семейств теперь попробуют на себе рабский ошейник.
Я очень удивился, когда у ворот дворца Фаниуса Турмуса стоящие на посту тачакские воины, приветствуя нас, трижды ударили копьями о кожаные щиты. Одним ударом копья о щит тачаки салютуют командиру тачакской десятки, двумя — командиру сотни, тремя — тысячи.
— Проходите, командиры! — приветствовал нас часовой.
Когда мы вошли, я, естественно, обратился к Гарольду с вопросом о том, что означает это отданное охранниками приветствие.
— Это означает, — важно ответил он, — что ты обладаешь рангом командира тачакской тысячи.
— С каких это пор?
— Это распоряжение Камчака, — пояснил Гарольд. — Я предложил пожаловать тебе его ввиду твоих мужественных, хотя и несколько неуклюжих, действий там, у ворот.
— Спасибо.
— Я, конечно, рекомендовал ему предоставить такой же ранг и мне тоже, — добавил он, — поскольку я тоже некоторым образом причастен к этому делу.
— Естественно, — согласился я.
— Впрочем, я не вижу у тебя под рукой тысячи, чтобы командовать…
— Тем не менее сам по себе ранг тысячного означает очень высокую власть?
— Это верно.
Ранг тысячного в тачакской армии действительно очень высок и в иерархии тачаков уступает только убару.
— Почему же ты мне об этом сразу не сказал? — спросил я.
— Это не показалось мне важным, — заметил молодой тачак.
Я сжал кулаки, прикидывая, с какой стороны лучше заехать этому самодовольному нахалу по носу.
— Хотя коробанцы, вероятно, придают большее значение подобным мелочам, чем тачаки, — заметил Гарольд.
Нет, разбитым носом этого не переделаешь. Нечего и пытаться, решил я.
Мы подошли к образованному двумя наружными стенами углу, который был завален кубками и шкатулками с драгоценными камнями и всевозможными украшениями. На огромных серебряных и золотых блюдах валялись бусы, серьги, браслеты и колье.
Здесь же в несколько рядов стояли громадные сундуки, доверху набитые серебряными монетами; денег, кстати сказать, оказалось особенно много, поскольку дворец. убара являлся одновременно и монетным двором Тарии. Чуть дальше находились горы свернутых рулонами тканей, в основном тончайшего шелка и искусно выделанных шкур, ковры и гобелены, за которыми следовал целый склад сложенного у стены оружия.
— Ты как командир тоже можешь выбрать себе, что захочешь, — предложил Гарольд.
Я молча кивнул и отказался.
Мы вошли в следующий двор, отделенный от дворца невысокой внутренней стеной.
Здесь длинной чередой стояли тарианские женщины, обнаженные, коленопреклоненные, соединенные одна с другой либо короткими цепями, либо кожаными ремнями. Руки каждой из них были связаны по-разному: у некоторых впереди, у других за спиной. Это их крики я слышал по другую сторону стены. Многие из них и сейчас ещё рыдали или испускали истеричные вопли, но большинство женщин словно оцепенели от потрясения и неподвижно стояли, устремив невидящий взгляд в землю. Между ними прохаживались два тачакских воина с плетьми в руках. Когда кто-то из женщин начинал стенать особенно громко и заражать истерикой остальных, они со свистом рассекали бичами воздух, звонко протягивая удар по земле, но в иных случаях могли пройтись ими и по спинам непокорных.
— Ты — командир тачакской тысячи, — сказал Гарольд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
В ту же секунду все вокруг наполнилось диким, пронзительным криком, боевым кличем тачаков и первая шеренга каийл, ворвавшись в ворота, не сбавляя скорости, запрыгнула на прочную повозку, одним махом раскроив когтями прикрывавший её брезент (повозка, разумеется, оказалась загруженной землей и камнями), перемахнула через неё и уже продолжала свой бег по примыкающей к городским воротам улице. А следом за ними уже врывалась целая сотня всадников, и ещё одна, и еще… и еще… Волны тачаков захлестывали город, растекаясь по его улицам и площадям, заполняя их победными криками и звоном стали. В воздухе появился запах гари.
Вместе с нами под повозкой приникли к земле трое дрожащих от страха граждан Тарии — винодел, горшечник и какая-то девушка. Все они круглыми от ужаса глазами смотрели на несущихся мимо кочевников, на мелькание десятков тысяч когтистых лап и хищно оскаленных пастей каийл… Гарольд тем временем, стоя на четвереньках, заглядывал в лицо дрожащей от страха девушки.
— Я — Гарольд, тачак, — говорил он ей, поднимая вуаль над лицом девушки, которая, казалось, этого даже не замечала. — Я, в общем, неплохой парень. Хочешь быть моей рабыней? — спросил он, на что парализованная ужасом девушка отрицательно покачала головой. — Ну, что ж, как хочешь, — вздохнул Гарольд, опуская вуаль ей на лицо. — Может, это не так уж плохо. У меня уже имеются один раб и две девушки в фургоне, если теперь у меня вообще есть фургон.
— Еще одна женщина в фургоне — это будет уже чересчур, — размышлял он вслух, на что девушка поспешно закивала головой. — Когда ты выберешься отсюда, тебя, конечно, тут же остановят тачаки грубые, надо признаться, парни — и наденут на тебя ошейник. Ты это понимаешь? — девушка судорожно кивнула. — Так ты им скажи, что уже являешься рабыней тачака Гарольда. Они тебя не тронут. Поняла? — Девушка кивнула. — Это, конечно, не совсем честно с твоей стороны, — пожал Гарольд плечами, — но что поделаешь: наступают тяжелые времена… А когда придешь домой, спрячься где-нибудь на чердаке. — Он выглянул из-под фургона. — Но сейчас ещё рано уходить…
Она кивнула. Он подумал, снова откинул вуаль с лица девушки и, прильнув к её губам, навалился на нее, не стесняясь присутствующих.
Высота колес повозки позволяла сидеть под ней, скрестив ноги, чем я и воспользовался, положив рядом с собой меч и продолжая наблюдать за мелькающими вокруг лапами и ногами, поток которых не уменьшался. Один из тачаков вместе со своим скакуном упал рядом, сбитый стрелой из арбалета; лавина наступающих, не сбавляя хода, перетекала через них.
Отовсюду доносились рев тарларионов, хрип босков, рычание каийл, крики и звон металла.
Я выбрался из-под фургона и стал наблюдать сражение, оседлав боска. Даже в пылу схватки тачаки не убили бы человека, сидящего на столь почитаемом ими животном. Я заметил женщину со сброшенной вуалью и растрепанными волосами, бегущую вдоль городской стены; каким-то образом ей удалось ещё уцелеть в этой мясорубке. Над городом плыл отбиваемый в металлические гонги сигнал тревоги. Его перекрывали душераздирающие вопли раненых и ликующие крики тачаков. Крыша одного дома занялась огнем — и черный дым столбом взвился в безоблачное небо. Несколько спешившихся тачаков полностью распахнули городские ворота, и степняки хлынули в город все новыми и новыми отрядами. Пожары вскоре забушевали ещё в десятках мест. Дышать от дыма стало тяжелее.
Вот мимо промелькнул тачак, к седлу которого были приторочены десятка полтора серебряных кубков. Рядом тачакский наездник гнал перед собой женщину. А поток наступающих все не уменьшался.
Обгоревшие стены ближайшего к воротам здания на центральной улице рухнули, взметнув к небу фонтаны искр. Неподалеку ещё раздавались яростные удары мечей о щиты, лязг металла и свист выпущенных стрел, перемежающийся предсмертными воплями.
Обрушилась ещё одна стена соседнего здания, похоронив под своими обломками двух тарианских воинов и одного тачака.
В эту минуту на освободившееся пространство перед главными воротами выехал Камчак, копьем указывающий направление, в котором следовало двигаться очередной появившейся в воротах сотне.
Копье его было в крови, черный лак на щите содран, а край щита проломлен. Кольчужная сеть, свисающая со шлема, сейчас была отброшена назад и открывала лицо и пылающие глаза, в которые было страшно взглянуть. Его сопровождала свита командиров тачакских тысяч в полном боевом снаряжении.
Остановившись, он в ярости воздел к небу руки левую, с надетым на предплечье щитом, и правую, с зажатым копьем, — и громовым голосом крикнул:
— Я хочу крови! Крови Сафрара из Тарии!
Глава 22. ТОРЖЕСТВО КАМЧАКА
Настало время тачакам праздновать свою победу.
Конечно, тарианцам следовало помнить о хитрости тачаков и не расслабляться: предположить дальнейшее развитие событий после внезапного снятия осады города. Можно было ожидать, что медленно отходя от города со всем своим скарбом и стадами босков, тачаки через несколько дней решатся на неожиданную молниеносную атаку, в прежние времена чаще всего проводимую под покровом ночи или на рассвете, когда городские стражники ожидают её меньше всего. Подобная тактика тачаков была известна.
Сработала она на этот раз выше всяких ожиданий.
Тария впервые пала.
Большая часть города была в огне. Специально отобранные сотни тачаков немедленно после вхождения в город занялись целенаправленным захватом тарианских колодцев, продовольственных складов и общественных зданий, в том числе и дворца самого Фаниуса Турмуса. Убар и Камрас, его старший офицер, вскоре оказались в плену. Большая часть Совета Тарии также была закована в цепи. Город остался без высших командиров, хотя кое-где тарианские воины вместе с гражданским населением ещё удерживали оборону, обосновавшись в оставшихся у них в руках колодезных крепостях. Продолжал сопротивление и Сафрар, защищаемый его многочисленными охранниками. Стены его здания оказались неприступными для нападающих, а главную башню защищали воины Ха-Кила, наемники из Порт-Кара.
Камчак занял помещение дворца Фаниуса Турмуса, который, за исключением сорванных со стен — в качестве законной добычи — ковров и изуродованных в бессмысленной ярости мозаичных покрытий пола, оставался почти нетронутым. Отсюда, из этого дворца он и продолжил руководство захватом города.
Гарольд выбрался из-под фургона и отправился куда-то, однако вскоре вернулся, чтобы лично проводить домой девушку, которую ублажал во время штурма. Я пошел следом за ними, задержавшись лишь на пару минут у фонтана, чтобы смыть с волос черную краску: не хотелось быть подстреленным каким-нибудь особенно ретивым тачаком, принявшим меня за обычного тарианина. К тому же большинству тачаков я был памятен именно из-за своих заметных рыжих волос, которые в этом редком, прямо скажем, случае могли бы сослужить добрую службу своему владельцу. Не то чтобы цвет моей шевелюры вызывал у меня отвращение, нет, просто гораздо чаще он служил для меня источником многочисленных неприятностей, с первыми из которых я столкнулся уже в четырехлетнем возрасте. Именно поэтому я спешил воспользоваться возможностью, когда моя шевелюра окажется способной принести мне хоть какую-то пользу.
Едва я поднял голову из воды уличного фонтана, как у Гарольда вырвался изумленный крик:
— Ба! Да это же Тэрл Кэбот! — хлопнул он себя по коленям.
— Собственной персоной, — проворчал я.
Отведя девушку домой, мы с Гарольдом отправились к дому Сафрара. Первый штурм этих хорошо укрепленных строений был отбит. Штурм главной башни был особенно сложной задачей. Да и прочные наружные стены ещё защищали. Хотя в ней уже зияли два широких пролома, забитых трупами тачаков и тариан. Ветер доносил с башни запах разогретого тарларионового масла, готового быть выплеснутым на головы тех, кто решился бы атаковать башню по приставным лестницам. Защитники и нападающие обменивались нечастыми выстрелами из луков и арбалетов. Нападение откладывалось, и это беспокоило меня больше всего: находящиеся на неприступной башне тарны могли без большой для себя опасности покинуть дом. Значит, и Сафрар, если только он захочет, тоже сможет улететь. Но понять его планы было непросто. Возможно, он не покидал города, ожидая того, серолицего, возможно, были ещё какие-то причины. В его личной крепости, несомненно, имелись запасы воды и провизии достаточные, чтобы выдержать длительную осаду, и он может спокойно улететь, когда захочет, и если до сих пор этого не сделал, то лишь потому, что не видит в этом необходимости.
Я хотел было немедленно отправиться во дворец Фаниуса Турмуса, где Камчак устроил свой штаб, и поговорить с главнокомандующим тачаков, но Гарольд настоял на необходимости обойти город и обследовать очаги тарианского сопротивления.
— Но зачем это нам? — удивился я.
— Для всех нас это очень важно, — многозначительно заметил мудрый тачак.
Я не стал возражать.
Город был окутан ночным мраком, и мы шли по улицам Тарии, ориентируясь по отблескам, отбрасываемым многочисленными пожарами.
Мы добрались до какого-то обнесенного высокой стеной строения и пошли по огибающей его мостовой.
Изредка из-за стены доносились чьи-то крики, отчаянные женские вопли.
— Что это за здание? — спросил я.
— Дворец Фаниуса Турмуса, — ответил Гарольд.
— Я слышал крики женщин.
— Это тарианские женщины, захваченные тачаками, — пояснил Гарольд и добавил: — Много баб из самых богатых тарианских семейств теперь попробуют на себе рабский ошейник.
Я очень удивился, когда у ворот дворца Фаниуса Турмуса стоящие на посту тачакские воины, приветствуя нас, трижды ударили копьями о кожаные щиты. Одним ударом копья о щит тачаки салютуют командиру тачакской десятки, двумя — командиру сотни, тремя — тысячи.
— Проходите, командиры! — приветствовал нас часовой.
Когда мы вошли, я, естественно, обратился к Гарольду с вопросом о том, что означает это отданное охранниками приветствие.
— Это означает, — важно ответил он, — что ты обладаешь рангом командира тачакской тысячи.
— С каких это пор?
— Это распоряжение Камчака, — пояснил Гарольд. — Я предложил пожаловать тебе его ввиду твоих мужественных, хотя и несколько неуклюжих, действий там, у ворот.
— Спасибо.
— Я, конечно, рекомендовал ему предоставить такой же ранг и мне тоже, — добавил он, — поскольку я тоже некоторым образом причастен к этому делу.
— Естественно, — согласился я.
— Впрочем, я не вижу у тебя под рукой тысячи, чтобы командовать…
— Тем не менее сам по себе ранг тысячного означает очень высокую власть?
— Это верно.
Ранг тысячного в тачакской армии действительно очень высок и в иерархии тачаков уступает только убару.
— Почему же ты мне об этом сразу не сказал? — спросил я.
— Это не показалось мне важным, — заметил молодой тачак.
Я сжал кулаки, прикидывая, с какой стороны лучше заехать этому самодовольному нахалу по носу.
— Хотя коробанцы, вероятно, придают большее значение подобным мелочам, чем тачаки, — заметил Гарольд.
Нет, разбитым носом этого не переделаешь. Нечего и пытаться, решил я.
Мы подошли к образованному двумя наружными стенами углу, который был завален кубками и шкатулками с драгоценными камнями и всевозможными украшениями. На огромных серебряных и золотых блюдах валялись бусы, серьги, браслеты и колье.
Здесь же в несколько рядов стояли громадные сундуки, доверху набитые серебряными монетами; денег, кстати сказать, оказалось особенно много, поскольку дворец. убара являлся одновременно и монетным двором Тарии. Чуть дальше находились горы свернутых рулонами тканей, в основном тончайшего шелка и искусно выделанных шкур, ковры и гобелены, за которыми следовал целый склад сложенного у стены оружия.
— Ты как командир тоже можешь выбрать себе, что захочешь, — предложил Гарольд.
Я молча кивнул и отказался.
Мы вошли в следующий двор, отделенный от дворца невысокой внутренней стеной.
Здесь длинной чередой стояли тарианские женщины, обнаженные, коленопреклоненные, соединенные одна с другой либо короткими цепями, либо кожаными ремнями. Руки каждой из них были связаны по-разному: у некоторых впереди, у других за спиной. Это их крики я слышал по другую сторону стены. Многие из них и сейчас ещё рыдали или испускали истеричные вопли, но большинство женщин словно оцепенели от потрясения и неподвижно стояли, устремив невидящий взгляд в землю. Между ними прохаживались два тачакских воина с плетьми в руках. Когда кто-то из женщин начинал стенать особенно громко и заражать истерикой остальных, они со свистом рассекали бичами воздух, звонко протягивая удар по земле, но в иных случаях могли пройтись ими и по спинам непокорных.
— Ты — командир тачакской тысячи, — сказал Гарольд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55