— подвела она итог.
Я с изумлением смотрел на нее. Брошенный ей вызов, казалось, преобразил, оживил каждую частичку тела и души этой женщины, — наполнил огнем её взгляд, голос, саму манеру держаться. И это золотое тачакское колечко в носу придавало ей ещё большее очарование, а обнимавшая её шею узкая металлическая полоса ошейника сейчас ещё больше подчеркивала нежность и грациозное изящество изгибов её тела. Этот ошейник с выгравированным на нем моим именем давал мне все права на носящую его женщину, делал её моей бесправной рабыней, и несмотря на это, стоящая передо мной женщина, прошедшая клеймение и процедуру обращения в рабство, познавшая унижение и плеть рабовладельца, бросала мне вызов — извечный вызов непокоренной женщины осмелившемуся прикоснуться к ней мужчине, женщины, противящейся подсознательному, заложенному в ней самой природой стремлению раствориться в его объятиях, потерять индивидуальность в слиянии с ним, подарить себя ему, отозваться на его призыв, подчинить себя этому призыву, этому голосу её крови, осознать себя пленницей этого естественного порыва и, значит, пленницей обладающего ею мужчины.
Как говорят горианцы, в этой войне полов женщина уважает лишь того мужчину, который сумел до основания разрушить её бастионы.
Однако в глазах Элизабет Кардуэл я сейчас не замечал подтверждения горианской точки зрения на взаимоотношения полов. Она, казалось, уже жила ощущением своей — пусть ещё неодержанной — победы и, очевидно, предвкушением того, чем сможет отомстить мне, представителю мужской части населения этого мира, за те бесконечные поражения, которые ей пришлось пережить. Я подумал о её обещании показать мне, что значит рабский ошейник. Если она выиграет, у меня было мало сомнений в том, что она не выполнит свою угрозу.
— Ну так что, хозяин? — с вызовом поинтересовалась она.
На лице её отражалась вся буря испытываемых ею переживаний. У меня не было никакого желания сделаться её рабом. Нет, решил я, если одному из нас суждено находиться в подчинении другого, это непременно будет очаровательная мисс Кардуэл.
— Пари принято, моя маленькая рабыня, — усмехнулся я.
Она радостно рассмеялась и, поднявшись на цыпочки, притушила свисающий с потолка светильник.
Затем среди разложенных в фургоне богатых трофеев она выбрала показавшиеся ей достойными этой минуты одеяния.
В полупрозрачных шелках наслаждений она действительно выглядела впечатляюще.
— Ты готов стать рабом? — поинтересовалась она.
— Пока ещё ты носишь ошейник, — возразил я.
Она уронила голову, с деланным смирением произнесла: «Да, господин» — и тут же бросила на меня озорной взгляд.
Я жестом приказал ей подойти, и она послушно приблизилась.
Я приказал ей прильнуть к моей груди, и она, повинуясь, опустилась рядом со мной.
Лежа в моих объятиях, она снова стрельнула в меня глазами.
— Ты уверен, что готов быть рабом? — спросила она.
— Можешь не беспокоиться, — пообещал я.
— Мне будет приятно иметь тебя своим рабом. Я всегда хотела иметь красивого раба-мужчину.
— Хватит, успокойся, — оборвал я её.
— Да, хозяин, — послушно сказала она.
Я снял с неё шелка наслаждения и отбросил их в сторону.
— А теперь я хочу оценить поцелуй моей рабыни, — распорядился я.
— Да, хозяин, — отозвалась она.
— Наполненный страстью поцелуй, — предупредил я.
В притворной страсти она прильнула ко мне губами.
Взяв её за ошейник, я оторвал её от себя, повалил на пол и прижал спиной к густому ворсу ковра.
Она смотрела на меня с робкой недоверчивой улыбкой.
Я ухватил рукой вдетое ей в нос тачакское колечко и слегка потянул.
— Ой! — воскликнула она от боли, на глазах выступили невольные слезы. — С девушками так не обращаются!
— Ты не девушка, — напомнил я. — Ты — рабыня.
— Верно, — с несчастным выражением лица согласилась она и отвернулась.
Я почувствовал легкое раздражение.
Она подняла на меня глаза и удивленно рассмеялась.
Я начал целовать её шею, грудь, покрывая поцелуями её тело, изгибавшееся в моих руках.
— Я знаю, что ты делаешь, — заметила она.
— Что именно? — поинтересовался я.
— Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя обладаемой.
— Вот как?
— Да, но пока твои старания успеха не имеют.
Я и сам начал ощущать некоторый скептицизм. Она повернулась в моих объятиях на бок и искоса посмотрела на меня.
— Горианцы утверждают, — вдруг со всей серьезностью произнесла она, — что каждая женщина, сознает она это или нет, страстно желает хотя бы на один час стать рабыней — совершенной рабыней — в руках мужчины. Не так ли?
— Помолчи, пожалуйста, — отмахнулся я.
— Нет, каждая женщина, каждая, ведь гак?
Я не мог понять, к чему она клонит.
— Видимо, да, — признал я.
Она рассмеялась.
— Ну, вот! — торжествующе воскликнула она. — Я сейчас лежу обнаженная в объятиях мужчины, в рабском ошейнике. Думаю, нет никаких сомнений в том, что я — женщина!
— Мне кажется, в настоящий момент — не до конца!
С минуту она смотрела на меня с гневом, затем лицо её осветилось улыбкой.
— Те же горианцы говорят, — с прежней серьезностью заметила она, — что в ошейнике женщина может быть только женщиной.
— Наиболее ошибочна, конечно, теория, утверждающая, что каждая женщина страстно желает сделаться хотя бы на час рабой мужчины, — проворчал я.
Она пожала плечами, уронив голову на плечо.
— Возможно, — согласилась она. — Велле это неизвестно.
— Ну, может быть, Велла это выяснит.
— Может быть, — рассмеялась она.
Тут я, возможно, не слишком деликатно стиснул рукой её коленку.
Она охнула и попыталась отдернуть ногу, но это ей не удалось.
Подвинув её ближе к себе, я полюбовался изящной формой её икр.
Она снова попыталась вырваться, и снова безуспешно; она могла двигаться, только когда я ей это позволял.
— Пожалуйста, Тэрл, — прошептала она.
— Ты собиралась стать моей, — ответил я.
— Пожалуйста, дай мне встать, — взмолилась она.
Я держал её за ногу не слишком сильно, но так, что она не могла не почувствовать себя в руках мужчины.
— Пожалуйста, Тэрл, отпусти меня. — В её голосе угадывались тревожные нотки.
— Тихо, рабыня. Успокойся, — приказал я.
— То, что ты сильнее меня, ещё ничего не значит! — заявила она.
Я стал покрывать поцелуями её ногу — икру, колено, бедро, и по телу девушки пробежала дрожь.
— Отпусти меня! — воскликнула она.
Но я лишь продолжал свои поцелуи — нежные и настойчивые.
— Настоящий мужчина никогда не станет делать того, чего не хочет женщина! — внезапно закричала она. — Настоящий мужчина всегда будет внимателен к желаниям женщины, мягок и любезен с ней, добр и уважителен! Вот что такое — настоящий мужчина!
Я рассмеялся над способом защиты, который она выбрала, — столь знакомым, даже классическим для современной, цивилизованной, эмансипированной женщины, отчаянно боящейся почувствовать себя настоящей женщиной в руках мужчины, стремящейся определить по-своему понятие мужественности, не учитывая природы мужчины и его желаний и своей собственной природы, делающей женщину предметом желаний мужчины, учитывая только собственные страхи и капризы, лежащие в основе стремления переделать природу мужчины в то, что женщина сама определила для себя как мужественность.
— Ты — самка, — небрежно заметил я. — Твои представления о мужчине искусственны, надуманны.
Она сердито фыркнула.
— Странно, — продолжал я, — что когда в мужчине волнуется кровь и просыпается стремление к женщине, он вдруг объявляется не настоящим мужчиной.
Она застонала от отчаяния и, как я и ожидал, внезапно расплакалась, на этот раз искренне. Думаю, многие мужчины Земли, оказавшись в подобной ситуации, потрясенные и пристыженные, отступили бы перед этим, не знающим промаха оружием женщины. с ощущением вины и неясных опасений пошли бы на попятную, уступая глупым желаниям своей подруги. Но, с усмешкой наблюдая за этими издревле известными женскими уловками, я знал, что в эту ночь рыданиям Элизабет не будет уделено ожидаемое ею внимание. Я рассмеялся.
Она посмотрела на меня с испугом, в глазах её стояли слезы.
— Ты действительно хорошенькая маленькая рабыня, — заметил я.
Она яростно попыталась вырваться, но — безуспешно.
Я не забыл покрыть своими поцелуями и грациозное, изящно вылепленное колено девушки, и — с обратной стороны колена — аппетитную впадинку.
— Пожалуйста, — всхлипнула Элизабет.
— Веди себя тихо, рабыня, — распорядился я. Легко покусывая нежную кожу на ноге девушки, я оставлял на ней поцелуи все выше и выше.
— Пожалуйста, — пробормотала она.
— Что-то не так? — осведомился я.
— Мне хочется уступить тебе, — прошептала она.
— Пусть тебя это не пугает, — успокоил я девушку.
— Нет, — покачала она головой. — Ты не понимаешь.
Я был озадачен.
— Мне хочется уступить, отдаться тебе, чувствуя себя рабыней, — призналась она.
— Ну, так отдайся, — пришел я ей на помощь.
— Нет! — воскликнула она — Нет!
— Ты можешь отдаться мне как рабыня своему хозяину, — посоветовал я.
— Нет! — закричала она — Ни за что!
Я снова вернулся к поцелуям.
— Пожалуйста, хватит, — взмолилась она.
— Почему? — удивился я.
— Ты подчиняешь меня себе, делаешь рабыней своих губ!
— Может быть, горианцы правы?
— Нет! Не правы!
— Разве тебе не хочется уступить мне, чувствуя себя рабыней?
— Нет! — закричала она, рыдая от ярости. — Отпусти меня!
— Пока ты не уступишь, не отпущу.
У неё вырвался крик отчаяния:
— Я не хочу быть рабыней!
Но когда я прикоснулся к наиболее интимным, потаенным местечкам её тела и она оказалась не в состоянии себя контролировать, я уже знал, что она чувствует себя полностью подвластной моим рукам, беспомощной, настоящей рабыней.
Теперь её руки, её губы сами искали меня, признавая мою власть над ней без стеснения, в естественном порыве стремясь уступить, отдать себя мне, её хозяину. Стало ясно: даже плетью от неё невозможно было добиться подобного повиновения.
Она внезапно вскрикнула, ощутив себя полностью в моей власти. И затем затихла, не осмеливаясь даже пошевелиться.
— Ты проиграла, — прошептал я ей на ухо.
— Я не рабыня! — застонала она. — Не рабыня!
Я почувствовал, как её ноготки впились мне в руку. Поцеловав её, я ощутил на губах вкус крови и внезапно осознал, что она меня укусила. Голова её была запрокинута, веки смежены, а губы приоткрыты.
— Хорошенькая маленькая рабыня, — произнес я.
— Я не рабыня.
— Ну, скоро ею будешь.
— Нет, Тэрл, пожалуйста, не делай меня рабыней!
— Ты чувствуешь, что это возможно?
— Пожалуйста, не нужно!
— Разве мы не поспорили?
Она попробовала улыбнуться.
— Давай забудем о пари. Правда, Тэрл, это было так глупо. Давай забудем?
— Значит, ты признаешь себя моей рабыней?
— Нет! Никогда!
— Тогда, моя хорошая, игра ещё не окончена.
Она отчаянно попыталась освободиться и затем внезапно, словно изумленная происходящим, замерла и посмотрела на меня.
— Главное ещё впереди, — пообещал я.
— Я это чувствую, — призналась она.
Она лежала, не шевелясь, но я чувствовал, как её ногти все сильнее впиваются мне в руку.
— Мне страшно, — пробормотала она.
— В этом нет ничего страшного, — возразил я.
— Я чувствую, как ты все больше подчиняешь меня себе.
— Так и есть.
— Нет, я не хочу!
— Не бойся.
— Ты должен меня отпустить!
— Подожди, уже недолго осталось.
— Пожалуйста, отпусти меня, — взмолилась она.
— Горианцы считают, — напомнил я, — что женщина в ошейнике может быть только женщиной.
Она одарила меня полным ярости взглядом.
— А ты, моя очаровательная Элизабет, носишь ошейник.
Она со слезами отчаяния в глазах порывисто отвернулась.
И тут я почувствовал, как её ногти, впиваясь, едва не разорвали кожу у меня на руке, губы девушки сомкнулись, голова откинулась назад, тело мучительно изогнулось так, что плечи её оторвались от пола, глаза, до этого момента закрытые, широко распахнулись, и в них отразилось тревожное изумление, по телу девушки пробежала конвульсивная волна, её словно захлестнуло заполнившим тело пламенем, отразившимся в её обращенных ко мне глазах, и тут я, следуя требованиям горианского обряда посвящения в рабыню, со всем подобающим традиции презрением коротко бросил:
— Рабыня!
Взгляд её наполнился ужасом.
— Нет! — закричала она и с дикой ненавистью рванулась с пола и заработала кулачками с такой отчаянной яростью, что, очевидно, готова была бы избить меня, если бы я только позволил.
Я знал, она, возможно, решилась бы даже убить меня, если бы это было в её власти. Но сейчас она могла лишь попытаться вырваться из моих объятий, царапаться и кусаться, пока я не утихомирил её и не подарил ей поцелуй — поцелуй господина, принимающего покорность своей рабыни, не имеющей возможности выказать свое неповиновение.
— Рабыня! — со стоном вырвалось у неё из груди. — Я — рабыня! Рабыня!
Через час она лежала на ковре в моих объятиях и со слезами на глазах смотрела мне в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55