— Если какая-нибудь из девушек тебе нравится, сообщи об этом охраннику и пусть он пометит её для тебя.
— Нет, — покачал я головой. — Пойдем скорее к Камчаку.
Тут наше внимание привлек какой-то шум у ворот, и два тачака — один из них смеялся, зажимая ладонью окровавленное плечо, — втолкнули во внутренний двор яростно сопротивляющуюся, одетую, как свободная, но без вуали, девушку.
Это оказалась Дина.
Тачак с пострадавшим плечом со смехом поставил её перед нами на колени.
— Посмотри, какая красавица, командир! — воскликнул он. — А дерется как! Настоящий боец!
Дина, подняв голову, с трудом переводя дыхание, удивленно посмотрела на меня.
— Не присоединяйте её к остальным, — приказал я. — Оставьте на ней одежду и развяжите руки. Позвольте ей закрыть лицо вуалью, если она того пожелает. С ней следует обращаться со всем уважением, как со свободной женщиной. А сейчас отведите её домой и, пока мы остаемся в городе, охраняйте её. Вы отвечаете за неё головой!
Оба воина выглядели крайне удивленными, но тачакская дисциплина была строгой.
— Да, командир! — в один голос воскликнули воины, отпуская девушку. — Мы отвечаем головой за её безопасность!
— С тобой все будет в порядке, — пообещал я Дине.
— А мой город? — спросила девушка. — Он весь горит!
— Мне очень жаль, — прервал я бесполезный разговор и, круто развернувшись, вошел в здание дворца Фаниуса Турмуса.
Я был уверен, что на время пребывания тачаков в городе ни одна женщина не будет в большей безопасности, чем Дина.
Перепрыгивая сразу через две ступеньки, мы с Гарольдом быстро миновали мраморную лестницу и оказались перед входом во внутренние залы дворца.
Здесь же у двери стояла привязанная каийла. В сопровождении двух тачаков мы быстро отыскали тронный зал Фаниуса Турмуса, где, к моему удивлению, уже вовсю кипел пир. Во главе столов на троне убара в малиновой мантии, накинутой поверх кожаного тачакского одеяния, восседал Камчак; оружие его — щит и копье — стояли тут же, справа, прислоненные к трону. Рядом за составленными столами, принесенными сюда из многочисленных комнат дворца, расположились тачакские офицеры, среди которых я заметил и нескольких воинов, не имеющих офицерского чина. Между ними были освобожденные от рабских ошейников тачакские женщины, красующиеся в одеяниях свободных. Все смеялись и радовались победе, подливая друг другу вина. Один Камчак сидел в мрачной сосредоточенности. По левую руку от него на почетных местах за длинным, низким столом, уставленным яствами и напитками, расположились несколько высокопоставленных граждан Тарии, явившихся на банкет в своих лучших одеждах, с волосами, пропитанными ароматическими маслами. Я заметил здесь и Камраса, чемпиона Тарии, и грузного человека с тяжелым взглядом, который мог быть только самим Фаниусом Турмусом. За спиной у каждого из них стоял тачакский страж с кайвой в руке. По знаку Камчака в случае каких-либо, даже случайных, оскорблений со стороны тариан горло им будет немедленно перерезано.
Камчак повернулся к гостям.
— Ешьте, — миролюбиво предложил он.
За столами прислуживали обнаженные тарианские девушки из знатнейших семей города.
Тарианские музыканты, подчиняясь сложившимся обстоятельствам, изо всех сил старались угодить новым хозяевам.
— Ешьте! — распорядился Камчак.
Пленные тариане, повинуясь, послушно набивали себе рты всем, что находилось под рукой.
— Добро пожаловать, командиры, — заметив наше появление, широким жестом предложил присоединиться к пиршеству Камчак.
— Не ожидал увидеть тебя в Тарии, — признался я ему.
— Они тоже, — усмехнулся Гарольд, кивнув на членов Верховного Совета Тарии.
Но сумрачный взгляд Камчака не становился веселее. Он как будто не замечал происходящего. Эта ночь, ночь его триумфа, казалось, совсем его не радовала.
— Убар тачаков не выглядит счастливым, — заметил я.
Камчак поднял голову и грустно посмотрел на меня.
— Город в огне, — продолжал я.
— Пусть горит, — мрачно ответил он.
— Он у твоих ног.
— Он мне не нужен.
— Чего же ты хотел?
— Только крови Сафрара.
— И все это только ради того, чтобы отомстить за смерть Катайтачака?
— Ради того, чтобы отомстить за смерть Катайтачака, я бы спалил и тысячу городов.
— Вот как? — Я был удивлен.
— Это был мой отец, — ответил Камчак и отвернулся.
В ходе вечера в зал время от времени входили воины и гонцы с поручениями, прибывающие сюда из разных концов города и даже от находившихся в степи тачакских фургонов, проделавшие, быть может, многочасовой путь, чтобы передать убару сообщение.
Они подходили к Камчаку, обменивались с ним несколькими словами и быстро оставляли зал.
Вина и закуски подавались на столы без остановки, и даже тарианская знать — под угрозой кайвы у них за спиной — принуждена была поглощать вино в неимоверных количествах, отчего многие из них, опьянев, принимались жаловаться друг другу на тяготы прошедшего дня или стонать, раскачиваясь из стороны в сторону, горестно обхватив голову руками, в то время как общее веселье в зале росло пропорционально выпитому. В один из моментов празднества в зал вошли три тачакские девушки в развевающихся на них шелках и втолкнули перед собой упирающуюся растрепанную тарианку. Они связали девушке руки, забросив петлю ей на шею.
— Она была нашей госпожой! — объявила одна из тачакских девушек, ведя за собой тарианку по всему залу и подгоняя её плетью.
При этом сообщении находившиеся в зале тачачки радостно захлопали в ладоши, на лицах у них отразилось ликование. Некоторые из них тут же выбежали из зала и вскоре вернулись, ведя перед собой тарианок, в услужении у которых они находились ещё несколько часов назад. Входящих в зал тарианок принуждали взбить волосы и вымыть ноги, прежде чем им позволяли выполнять обязанности прислуживающих за столами рабынь. Позже некоторых из них заставили танцевать для победителей. В разгар пиршества одна из тачакских девушек, указывая на бывшую свою госпожу, вдруг воскликнула:
— Что мне предложат за эту рабыню?
Кто-то, решив поддержать игру, выкрикнул свою цену — что-то около пары медяков. Тачакские девушки завизжали от удовольствия, призывая мужчин включиться в импровизированную распродажу их бывших хозяек. Одна из самых красивых тарианок была продана всего за семь медных тарианских монет. И вдруг в зале появился очередной посыльный и торопливо подбежал к Камчаку. Убар тачаков выслушал его с бесстрастным выражением лица и решительно встал из-за стола. Широким жестом он указал на пленных тарианцев.
— Увести их, — приказал он. — Заковать в цепи, посадить в крепость и найти для них занятие. Пусть работают.
Фаниуса Турмуса, Камраса и всех членов Городского Совета охранники немедленно вывели из зала.
Разговоры за столами стихли, все присутствующие молча смотрели на Камчака. Даже музыканты опустили инструменты.
— Пир окончен, — сообщил Камчак.
Тачаки и приглашенные, не дожидаясь дальнейших указаний, поспешно оставили зал.
Камчак — в наброшенной на плечо мантии убара стоял у трона Фаниуса Турмуса и мрачно смотрел на опустевшие столы, перевернутые кубки с вином и остатки праздничного пиршества. Лишь он, Гарольд и я одни остались в тронном зале.
— Что случилось? — не в силах скрыть тревоги спросил я.
— Боски и фургоны подверглись нападению, — сообщил Камчак.
— Кто напал? — воскликнул Гарольд.
— Паравачи, — коротко ответил Камчак.
Глава 23. БИТВА У ЛАГЕРЯ
Пришпорив своих каийл, мы с Гарольдом помчались к сопровождавшим штурмовое войско Камчака фургонам. Их было около двух дюжин, большей частью груженных провиантом. С одной из повозок верх был снят — там находились похищенные нами у Сафрара два тарна. Поскольку тарн — птица боевая, тачакам показалось, что при штурме города тарны будут нелишними.
Мы собрались лететь за подмогой. Гарольд — к кассарам, я — к катайям. Хотя, честно сказать, надежды на то, что кто-нибудь из них придет на помощь тачакам, почти не было. После этого мы намеревались вернуться к своим, возвращавшимся к лагерю для защиты босков и людей. Камчак, так и не сумевший отомстить Сафрару за Катайтачака, готовился покинуть город. Он должен был двинуть войска на паравачей.
Когда-то давно, впервые оказавшись на равнине Тарии, я встретил четырех всадников, одним из них был Камчак. Каково же было мое удивление, когда чуть позже я узнал, что трое других — Конрад, Хакимба и Толнус оказались не кем иным, как убарами кассаров, катайев и паравачей. Тогда я ещё не знал, что простые воины из разных племен, как правило, не прогуливаются вместе. Те, кого я принял за обычных кочевников, на самом деле оказались специально съехавшимися на совет убарами.
Вообще-то у кочевых племен принято скрывать подлинных убаров — чтобы уберечь истинного убара от покушения, каждый народ имеет подставного предводителя. Но по словам Камчака, Конрад, Хакимба и Толнус являлись истинными вождями своих племен.
Пытаясь снизиться над растревоженным лагерем катайев, я едва уберегся от стрел — меня спасла яркая куртка посланника. Вскоре меня отвели к возвышению, где восседал мнимый убар. Большого труда стоило мне убедить конвой в том, что я знаю их истинного убара, и лишь после того, как я назвал его имя, меня провели к Хакимбе.
Как я и думал, сообщение о плачевном положении тачаков не вызвало у него особого сочувствия — карие глаза Хакимбы смотрели по-прежнему равнодушно с покрытого шрамами лица; то, что паравачи совершают набеги на стада и фургоны тачаков в то время, как те воюют в Тарии, ничуть не волновало предводителя катайев; правда, он порицал паравачей за то, что они делают набеги в Год Знамений — время всеобщего перемирия племен… Тогда я попытался сменить тактику и заявил, что между паравачами и тарианцами возможен заговор и что паравачи даже в этот год не гнушаются совершать набеги, рассчитывая этим отвлечь внимание тачаков от Тарии.
Похоже, мои слова произвели какое-то впечатление, и все-таки при всем своем неодобрении действий паравачей и особенно их возможного сговора с тарианцами Хакимба не соглашался помочь воинами.
— У нас есть свои фургоны, — наконец медленно произнес он, — свои. Не тачакские, не паравачские, не кассарские — свои. Так вот, если паравачи нападут на наши фургоны, мы будем сражаться. Не раньше.
Хакимба был непреклонен.
С тяжелым сердцем я взобрался на спину тарна.
— Я слышал, что паравачи убивают босков, — сказал я уже сидя в седле.
— Убивают босков? — недоверчиво переспросил Хакимба.
— Да, — кивнул я, — и вырезают кольца из носов у женщин, чтобы продать их в Тарии, когда оттуда уйдут тачаки.
— Это гнусно — убивать босков, — задумчиво произнес Хакимба.
— Так вы поможете? — снова спросил я.
— У нас есть свои повозки, — упрямо повторил он, — и мы будем следить за ними.
— А что вы будете делать, если паравачи и тарианцы объединятся и на следующий год выступят против вас? Они убьют и ваших босков!
— Паравачи… — медленно произнес Хакимба, — паравачи хотели бы быть единственным народом фургонов и владеть травой всех прерий и всеми босками.
— Так вы одернете других паравачей?
— Если они нападут на нас — да, — твердо ответил Хакимба. — У нас свои повозки, вот за ними мы и будем смотреть.
Я натянул поводья и, подняв тарна в небо, устремился к своему войску. Вскоре с высоты моему взору открылась Долина Знамений со множеством курящихся алтарей и суетившихся вокруг них жрецами.
Я горько усмехнулся.
Добравшись до своих, я поручил тарна пяти воинам, оставив их ждать подхода фургонов.
Где-то через час с небес спустился мрачный и раздраженный Гарольд. Посадив птицу, он тотчас же передал её на попечение своим воинам и вскоре уже был в седле каийлы.
Я не без удовольствия отметил, что теперь он управлял тарном куда лучше, — похоже, с тех пор как мы удрали с башни Сафрара, он зря времени не терял и старательно изучал повадки птицы, а также устройство седла и упряжи.
Он был в ужасном настроении. От прежней беспечности не осталось и следа — его поездка к кассарам, как и моя к катайям, не принесла никаких результатов. Конрад не желал посылать своих людей на помощь тачакам по тем же причинам, что и Хакимба.
В этом не было ничего удивительного. Пока мы с Гарольдом ехали рядом во главе приданных под наше командование двух тысяч воинов, мы успели обсудить, с чего бы это Камчаку вообще вздумалось посылать нас с таким безнадежным поручением. Всякому, кто хоть немного знал кочевников, была очевидна вся нелепость подобного замысла.
Когда наш небольшой отряд на изнемогающих от усталости каийлах наконец достиг лагеря тачаков, взору нашему открылась ужасная картина. Сотни повозок пылали на ветру, траву устилали тысячи трупов. Убитые воины, в большинстве своем с перерезанным горлом, валялись меж горящих фургонов. Золотые кольца были либо просто вырваны из ноздрей убитых женщин, либо обрублены вместе с носом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55