Его пробирает, и он внезапно меняет облик.
Теперь он - крыса. Он идеально сливается с темнотой. Он пробирается по узким зазорам между телами. Он бежит по затвердевшим рукам и ногам, по закостеневшим спинам. Спотыкается на провалах ртов, открытых в застывшем крике. Запах смертоносного газа постепенно бледнеет, его поглощает вонь разложения. Где-то в другой стороне газовой камеры - какое-то шевеление. Еще кто-нибудь одной крови с ним? Он издает пронзительный крик - зов на языке ночи, который знают все существа из бессмертных, - зов, исполненный боли и смертной тоски. Но ответа нет. Стало быть, это обычный грызун. Мышь или крыса. Здешние крысы знают, когда приходить на кормежку.
Он размышляет: как можно творить такое?!
Он не понимает, как такое вообще возможно.
Он их ненавидит, людей! Груз мертвых тел давит его, так давит… Бежать дальше уже невозможно… он еще раз меняет облик… теперь он ползучая тварь, таракан. Теперь ему стало просторнее, груды трупов теперь как горы.
Ему так хочется умереть. Умереть по-настоящему. Но для него смерть - только сон. Для него в смерти нет темноты, в которой он пребывает так долго. Всю ночь он исследует эти ландшафты смерти. Утесы голов, заросшие лесом жестких волос. Равнины растресканной кожи. Расщелины закостеневших рук. Озера вонючей воды и мочи. Пещеры ртов в застывших подтеках слюны. Он пробирается по языкам, откушенным в агонии умирания, и вспоминает предсмертные судороги - их предсмертные судороги. Как они корчились, и кричали… но теперь они не кричат.
Он изнывает от жажды.
Время идет, ночь проходит. Наконец он выбирается на вершину кошмарной горы. Наверху тускло поблескивает в темноте металлическая насадка для душа. Круглая металлическая насадка - как луна над его миром мертвых.
Он изнывает от жажды. Пусть отравленная, пусть нехорошая… эту кровь можно пить. Любую кровь можно пить. Но он все-таки сдерживает себя. Он остается крошечным насекомым. Потому что в облике насекомого он не может сосчитать мертвых.
Быстрый, едва различимый толчок… ландшафт мертвой плоти слегка содрогается. Из темной пропасти - из подмышки ближайшего трупа - выходит чудовищный великан. Та самая крыса, которую он слышал раньше. Он слышит, как кровь бежит по крысиным венам. В газовой камере это - единственный звук; и ток крови ревет громче, чем водопад. Он уже в предвкушении. Голод рвет его изнутри. Потому что это - живая кровь, неиспорченная, полная силы, которая ему нужна. Мертвый ландшафт оживает звуком. Крыса рвет зубами мертвую плоть. Крыса не видит маленького таракана. Она пирует отравленным мясом. Он бросается на добычу…
Челюсти насекомого вгрызаются в крысиную плоть - в живую плоть. Кровь жидкая, но теплая. Она льется на него дождем. Его крошечное тельце содрогается под алым потоком. Он жадно бросается на нее… теперь нет уже ничего, только голод… теперь голод - все… он больше не может держать обличье… в одно мгновение он обращается в человека, лежащего поверх горы трупов. Он перекусил крысу на две половинки, и теперь он выплевывает ошметки мяса и шерсти… кровь покалывает на губах… по его мертвым венам струится тепло. Это - всего лишь подобие того предельного наслаждения, когда ты пьешь человека… всего лишь подобие той необузданной дикой радости, которая для его рода сродни оргазму. Но сейчас он устал, как альпинист, покоривший почти неприступный пик, и после такого тяжелого перехода даже эти несколько капелек крови для него - сладки. Его клонит в сон, и он засыпает, свернувшись калачиком на постели из мертвых тел.
Время идет.
Он чувствует ветер. Ветер в лицо. Кто-то выкрикивает приказы - грубо, отрывисто. Он открывает глаза и видит, что теперь он на улице. Тела грузят на тачки. Какой-то изможденный мужик в тюремной робе внимательно инспектирует каждое тело. Периодически он достает молоток, выбивает у трупов зубы и прячет их в холщовый мешочек. Мальчик-вампир понимает, что он собирает золотые зубы. Еще двое мужчин стоят на страже. Они одеты в ту же форму, что и солдаты, которые схватили цыган из его табора.
Мужчина в тюремной робе уже совсем близко. Он переползает от тела к телу на четвереньках. Эмилио, цыганенок, хватает его за руку. Он застывает, испуганно вздрогнув, и смотрит ему в глаза.
- Ты не мертвый. - Он говорит по-польски.
- Нет, не мертвый.
Эмилио пристально изучает лицо мужчины - какие на нем отражаются чувства. Но чувств нет никаких. Как будто их из него все выжали.
- Что это за место? - спрашивает Эмилио. Он не очень хорошо знает польский, но достаточно, чтобы изъясняться и понимать, что ему говорят.
- Освенцим.
Мужчина наклоняется к очередному трупу, чтобы выбить очередной золотой зуб.
- Зачем ты это делаешь? Тебя тоже сюда привезли насильно? Лицо мужчины в тюремной робе не выдает ничего.
- Ты понимаешь, почему я не умер? - говорит Эмилио.
- Нет.
- Ты знаешь, кто я?
- Откуда мне знать.
- Меня зовут Эмилио. Я вампир.
- Меня зовут Руди Лидик. Я мародер.
- Почему я здесь, Руди?
- Ты еврей?
- Нет.
- Цыган?
Мальчик кивает.
- Это мне снится.
- Нет.
- Они убьют тебя снова.
Вдалеке - грохот выстрелов. По стальному серому небу уже разливается бледный рассвет, закопченный фабричным дымом.
- Я не могу умереть.
Крики. Кого-то бьют.
- Где я?
- В Освенциме.
- Что такое Освенцим?
- Ад.
зал игровых автоматов
Первый мальчик выехал из леса на велосипеде; второй - тоже на велосипеде - спустился по главной улице со стороны горы, перепрыгнув на заднем колесе через железнодорожные пути.
- Дэвид! - крикнул ему первый.
Смеясь, они сделали вид, что идут на таран. Потом оба слезли с велосипедов и пошли вниз по склону, прочь от щита с надписью: Узел, Айдахо. Население: 573.
- Ты злостный прогульщик, Терри Гиш. Опять смылся с уроков, - сказал Дэвид Гиш. Они были похожи как две капли воды. Оба худые, рыжие и веснушчатые. Оба - в джинсах и коротких суконных куртках. - Ты злостный прогульщик и вообще жопа с ручкой.
- Я просто не мог сидеть в школе, - сказал Терри. - Колбасит меня, понимаешь.
- Но это же идиотизм - прогуливать первый учебный день. Мне снова пришлось притворяться, что я - это мы оба.
- Я тоже когда-нибудь притворюсь, когда тебе надо будет смыться, - сказал Терри. Но он сейчас думал совсем о другом. Он только что был на вершине холма, у того заброшенного дома, где вроде бы водятся привидения. - Правда, мы хорошо придумали, что взяли разные классы? Я тебя завтра прикрою, ага?”
- Жопа ты с ручкой.
- Зато я тебе расскажу, что я видел.
- Говна-пирога! Я ношусь целый, день по классам, забываю вообще, на какое мне имя надо откликаться, пар уже из ушей… что бы ты там ни видел, оно не стоит таких напрягов.
- Кто-то въезжает в Дом с привидениями.
- Гонишь, блин.
Но Терри видел, что его брат возбужден не на шутку. Они прошлись еще дальше по улице, остановились, чтобы по давней традиции покидать камушки на размеченную стоянку перед супермаркетом, забежали в аптеку купить по “Сникерсу” и по баночке коки. День выдался прохладный. Ветер гнал по тротуару красные листья, которые собирались в кучу у пожарного крана и почтового ящика. Терри приходилось кричать, чтобы брат услышал его за завываниями ветра.
- Я видел целую колонну грузовиков, они поднимались по той дороге к Дому с привидениями. Я видел, как они разгружаются во дворе. Буквально гора вещей. И всякая мебель тоже. Ну, там диваны, буфеты, комоды… И такие огромные деревянные ящики…
- Ага! Гробы, наверное.
- Точно, гробы! - Терри нервно рассмеялся. Было заметно, что эта мысль привела его в жуткий восторг, но при этом ему было чуточку не по себе. Не то чтобы страшно, но так…
- Ладно, - заключил Дэвид. - Я вот тоже тебе расскажу, что я видел!
- Да что бы ты там ни видел. В Дом с привидениями кто-то въезжает! Что может быть круче?! - Терри посмотрел на гору. Лес на склонах играл яркими красками осени - золотым и кроваво-багряным. А на самой вершине лежал белый снег. Если смотреть с главной улицы, то Дома с привидениями было не видно. Но все и так знали, что он там стоит. Он уже много лет простоял заброшенным. Как говорится, “даже старожилы не помнят”, когда там в последний раз кто-то жил. - Ничего не может быть круче, - важно заявил Терри. Он вообще жутко важничал перед Давидом, потому что был старше брата на целых две минуты.
- Да? А там в игровых автоматах новая игрушка.
- Да иди ты!
- Называется “Пьющие кровь”.
- Так чего мы ждем? Есть у тебя четвертак?
- Ага, стибрил у Алекса Эванса, пока он там ушами хлопал.
- Ну так пошли, блин.
Они взобрались обратно на велосипеды и погнали как сумасшедшие, не обращая внимания на единственный в городе светофор у подножия холма.
дитя ночи
По дороге в их с Тимми “терапевтический кабинет” Карла свернула не туда и оказалась в сумрачном коридоре, по обеим сторонам которого тянулись ряды дверей. Тяжелые дубовые двери, обитые стальными полосками. Все заперты.
Она достала из кармана крест, который теперь всегда носила с собой, и крепко сжала его в руке.
И вот что странно: остановившись у первой двери, она почувствовала, что с той стороны ее ждет Тимми. Она постучала в дверь кулаком, громко выкрикивая его имя.
Дверь распахнулась. Холодный ветер пронесся сквозь пятно темноты. Закружились сухие листья, красные, как кровь… Карла вошла в зеркальную комнату, в самый центр этого искривленного пространства снов, где они всегда встречались с Тимми. И Тимми уже сидел там, удобно устроившись на диванчике под старинным торшером из шелка и кружев… рельсы игрушечной железной дороги уходили под диван и терялись под декоративными кистями на обивке… рядом с табуретом располагался миниатюрный концентрационный лагерь… одна из сторожевых вышек лепилась к ножке Карлиного кресла.
Карла сказала:
- Я думала, что сегодня сеанса не будет. У тебя же концерт… в Аризоне, или в Техасе… или где там?
Она почему-то подумала про Стивена и про его выступления на заменах на вагнеровских фестивалях.
- Как ты уже знаешь, - сказал Тимми спокойно, - я иногда путешествую… не совсем традиционными способами.
Карла боялась того разговора, который сейчас начнется. Сегодня Тимми должен был продолжить рассказ про Освенцим и про его странные отношения с заключенным Руди Лидиком.
- Я сейчас злая, - сказала она.
- Почему?
- Что еще за новый коридор с запертыми дверями в средневековом стиле? Мне казалось, что мы открываем двери, а не запираем их у меня перед носом.
- Хочешь ключи? - Сама невинность.
- Ты… ты сейчас… как герцог Синяя Борода.
- Ты даже не понимаешь, как ты меня обижаешь, - медленно проговорил Тимми. Он закрыл глаза. Карла молча ждала продолжения. Он был в своем концертном костюме: черное обтягивающее одеяние в стиле киношных супергероев и бархатный черный плащ, расшитый звездами и полумесяцами. Его лицо было густо покрыто матовым белым гримом, а огромные черные глаза подведены малиновыми тенями. Сейчас он был похож на красивого гермафродита.
- Чем я тебя обижаю? - спросила она после долгой паузы.
- Ты разве не знаешь, кто был настоящий герцог Синяя Борода?
- Я что-то такое читала… кажется, он был садистом и убивал детей.
- Не называй меня Синей Бородой, - сказал Тимми. Карла поняла, что стоит на пороге какого-то очень значимого открытия. И решила пока не давить на Тимми. В какой-то определенной точке его прошлого они добрались до черного леса; идти дальше он не захотел или не смог. Неужели он знал Жиля де Рэ, безумного убийцу, который когда-то был верным соратником Жанны д'Арк и которого впоследствии сожгли на костре?
- Для тебя это что-то значит? - спросила она, с трудом скрывая волнение.
- Ты меня провоцируешь, Карла Рубенс.
Впечатление было такое, что ему очень больно. Только это была не мимолетная боль, которая если и ранит, то потом забывается. Это была безысходная боль веков. Пусть даже он мертвый, - подумала Карла, - все равно его можно задеть за живое. Пусть даже это “живое” сокрыто в самой глубине его существа. С той стороны черного леса. Пусть даже это - всего лишь боль, которая медленно тлеет, как жгучая магма под каменной коркой его бессмертия.
Ее взгляд блуждал от зеркала к зеркалу. В зеркалах пересекались рельсы, а игрушечные поезда преломлялись и множились, словно стеклышки в калейдоскопе. Она видела свои бесконечные отражения… но Тимми там не было.
Она сказала:
- Я - часть тебя, Тимми. Твоя женская половина. А ты - моя мужская половина. Теперь я это понимаю.
- А кто наша тень?
Она промолчала, но про себя подумала: Стивен. Стивен.
лабиринт
Стивен вышел из телефонной будки в токийском аэропорту Нарита. Здесь у них была пересадка на прямой рейс в Лос-Анджелес. Час ожидания.
Трое Богов Хаоса на фоне стены из сплошного стекла и широкой летящей дуги наритского монорельса. Локк и Пратна сидят в пластмассовых креслах, Мьюриел - в своей инвалидной коляске. Такие старые, древние. Словно три норны, которые только и ждут, как бы ловчее обрезать нить Стивенской жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58