Живая завеса легонько качалась и шелестела. В воздухе густым снегопадом кружили выцветшие бледно-желтые листья.
Поверх темно-зеленой туники Ангавар надел длинный темно-красный сюрко из бархата. Узор для этого сюрко придумывал он сам: орел, увенчанный звездной короной и венком из цветущего терновника. Плечи Верховного короля Светлых покрывал великолепный плащ, застегивающийся на груди усыпанными самоцветами ромбовидными пряжками с золотыми шнурами. На тяжелых складках плаща вился узор вышитых листьев терновника. Темно-зеленые брюки были заправлены в охотничьи сапоги до середины бедра. Чело Ангавара украшал тонкий золотой обруч.
Спутница его была одета в длинное светло-желтое платье из шелестящего шелка, расшитого золотыми пятилистниками. Рукава с множеством мелких пуговичек спадали ниже запястий. Шею девушки обвивало тяжелое ожерелье из квадратных пластин красного золота, украшенных рубинами и изумрудами. Густые тяжелые волосы, сиявшие, точно цветы ракитника, свободно рассыпались по плечам. На голове лежал венок из осенних листьев и ягод, вырезанных из сердолика и берила и скрепленных тонкой золотой проволочкой. В локонах девушки искрились вплетенные нитки маленьких изумру-диков, На одно плечо была накинута пелерина с опушкой из меха горностая. Талию обхватывал пояс, сделанный в пару ожерелью.
— С чего же это все началось? — задумчиво проговорила Ашалинда. — Ты охотился, а Вильям из Эриса попытался украсть твою добычу. Однако ты проявил великодушие — и так зародились узы дружбы меж Эрисом и Фаэрией. Сдается мне, ныне ты уже не так наслаждаешься погоней.
— Олени Светлых более не скачут в лесах Эриса, — отозвался Ангавар. — Светлые предпочитают охотиться лишь на волшебную дичь, которая не гибнет по-настоящему, но оживает вновь. У таких зверей в запасе уйма уловок, как бы обмануть охотника. Чтобы загнать их, требуется большое умение. Они не боятся ни боли, ни смерти, ибо ни то ни другое им не ведомо. Они наслаждаются охотой совсем как дети — игрой в прятки.
Протянув руку, он коснулся свисающего побега с вянущими желтыми листьями.
— За годы, проведенные среди людей, я приучился ценить хрупкие жизни смертных созданий как никогда прежде. Но сострадание легло мне на плечи тяжкой ношей.
Ашалинда понимала. Ее возлюбленный относился к чужой жизни с почтением, что было Светлым совершенно несвойственно — это противоречило их природе. Он утратил частицу легкомыслия, характерного для всех бессмертных. Бессмертные просто не могли относиться ко всему слишком серьезно — это самым губительным образом сказалось бы и на душах их, и на сердцах. Кто лучше них знал, что вечность — это очень, очень долго?
Солнечный свет пробивался сквозь ивовую листву, испещряя кожу девушки золотистыми пятнышками, А тот, кто шел рядом с ней плавной тигриной походкой, казалось, был самой свежестью листьев, самой сущностью солнечного света. Волосы его блестели, точно на них дрожали капли росы. Ашалин-де невольно вспомнился обрывок старой, неловко переведенной талитской песни:
И дни и ночи принадлежали ему,
Ветер и снег, луна и звезды,
Лед и снег, иней, огонь и камень.
Его сила двигала бурями и приливами морей,
Землетрясениями, от которых содрогались скалы,
Извержениями вулканов я ураганами.
Капля росы на тоненькой паутинке,
Вспыхнувшая в первом луче зари,
Разноцветное крылышко бабочки,
Набухшая почка, раскрывшийся лист,
Песня дрозда — все это тоже принадлежало ему.
Белая сова на полом дереве,
Рыжая лисица и золотой орел,
Серебристый сазан, выпрыгивающий из воды,
И все это было прекрасно и необыкновенно,
Все — исполнено радости и красоты.
Смех, веселье и песни,
Гнев и ярость — все это тоже принадлежало ему,
Как и восходы солнца,
Как и закаты.
В сердце ее внезапно пробудилось жгучее желание снова увидеть Королевство.
— Я могу подарить тебе весь мир, — промолвил Ангавар, останавливаясь меж янтарно-желтых, клонящихся земле побегов. — Найдется ли на свете что-либо, желанное тебе, чего еще нет у тебя?
— Да! — пылко вскричала Ашалинда. — Давай вместе исправим все зло, все несправедливости! Сделаем, чтобы всем было хорошо! Чтобы все рабы получили свободу, кров и хлеб, а работорговцев бы преследовали со всей строгостью. Чтобы битье слуг было запрещено по закону, а во всех крупных поместьях, особенно у Всадников Бури, работали домовые. Чтобы сокровища, найденные у Лестницы Водопадов, были распределены среди достойных бедняков Жильварис Тарва и других городов! — Девушка горячилась все сильней, слова лились неудержимым потоком, обгоняя друг друга. — Давай подарим Апплтон-Торну новую мельницу для утесника, хороший плуг, дюжину серпов из наилучшей эльдарайнской стали и двадцать крепких коней, чтобы ходили под плугом. Ой, мне столько всего в голову приходит! Сейчас, сейчас! Ой, и еще — пересмотреть придворный обеденный этикет!
Уголки губ Ангавара дрогнули от сдерживаемого веселья.
— Как ты пожелаешь, — сказал он, — так и будет. Но не забывай: новые законы в Эрисе отныне должен издавать Эдвард, а не я.
— Я уверена — он согласится на что угодно, если предложение будет исходить от тебя. Он горячо любит тебя и высоко ценит твою мудрость.
— А ты, кажется, нет. Ты готова перевернуть вверх дном все, чего я достиг за время своего вынужденного правления.
— Ничего подобного! Фи — ты снова дразнишь меня! Ничуть не сомневаюсь, знай ты только, как плохо обращаются со слугами, ты бы сам принял меры! В детстве, в Авлантии, я ни разу не слышала, чтобы к слугам относились так, как относились потом ко мне самой в Башне Исс. По-моему, в те дни, когда твой народ часто посещал Эрис, пусть и редко попадаясь на глаза смертным, такой жестокости не было и в помине. Светлые ведь терпеть не могут несправедливости и наказали бы жестоких хозяев.
— Откуда ты так хорошо знаешь обычаи Светлых?
— В Хис Меллине нас учили многому, что было тогда известно о Дивном народе. Моей наставницей была Меганви, ведунья. Она очень неплохо разбиралась в кодексе чести, которому следуют… — Тут Ашалинда запнулась. Сызмальства и всю ее жизнь, когда речь заходила о повелителе Фаэрии, он представлялся воображению девушки фигурой легендарной и далекой, дивной сказкой, существующей от сотворения мира, — чем-то таким, о чем можно лишь грезить, не надеясь увидеть даже краешком глаза, чем-то недостижимым, как сами звезды. И теперь просто в голове не укладывалось, что он стоит рядом с ней, разговаривает с ней, улыбается — что он и есть Торн. — Которому следуют твои подданные, — застенчиво докончила фразу она, на миг снова не в силах поднять глаза на возлюбленного. — Я знаю, как четко и ясно исполняются твои законы.
— Мы терпеть не можем неряшества, — честно заметил Ангзвар. — Грязнуль надо наказывать.
— Возможно. Но не поркой же, — возразила Ашалинда. — Вот в чем мы с тобой не сходимся. — Она снова немного поколебалась, а затем продолжила, хотя и сама не слишком понимала, что именно хочет сказать: — Мы вообще различаемся очень во многом. Чем больше я тебя узнаю, тем страннее мне все произошедшее. — С губ ее слетел легкий вздох. — Но эта странность так будоражит мне кровь…
— Границы созданы для того, чтобы их пересекать, — ответил Ангавар и, нагнувшись к возлюбленной, достал флакончик из эмалированного стекла, зеленый, как пламя над раскаленной медной проволокой.
Роспись на флакончике, листья и птицы, выписанные с необыкновенной красотой и свежестью, напомнила Ашалинде колечко в виде листа.
— Знаешь, что это такое?
Прядь длинных черных волос, соскользнув с плеча Ангавара, задела щеку девушки, и Ашалинда на мгновение лишилась дара речи. Черный дрозд на вершине дерева просвистел три звонкие ноты. Кашлянув, чтобы прочистить сжавшееся горло, девушка с трудом обрела потерянное хладнокровие.
— Сама я прежде ничего такого не видела, но, думается, слыхала о чем-то подобном — в одной сказке.
Ангавар отвернул крышечку, под которой оказалась светло-зеленая мазь оттенка молодой травы. Он обмакнул туда кончик пальца, а потом по очереди коснулся век нареченной.
— Силы небесные! — потрясенно воскликнула она. — Уж не то ли самое это снадобье, которым ненароком воспользовалась добрая женщина в сказке об Эйлин? О знахарке, что принимала роды у Эйлин после того, как та вышла за Светлого?
— Именно.
— И теперь я смогу видеть твоих сородичей, даже когда они скрыты от глаз всех прочих смертных?
— Да. Люди не могут увидеть Светлого, если тот сам не пожелает явиться им на глаза. Однако теперь ты будешь видеть моих подданных, хотят они того или нет. А также сможешь мгновенно распознавать все колдовские наваждения.
— Полезное свойство! Но… но вокруг ничего не изменилось, — неуверенно добавила девушка.
— Просто сейчас здесь нет никаких иллюзий.
Ашалинда радостно рассмеялась.
— Вот здорово! Какой ты щедрый!
— Проси большего. Мне приятно радовать тебя.
— Ладно, попрошу. Мне пришла в голову одна мысль. Ах, как это я раньше не подумала? Ведь я давно уже мечтаю освободить слуг Итч Уизге, загубивших свои юные жизни из легкомысленного дурачества.
— Солнце еще не успеет зайти в третий раз, как их найдут.
Она снова рассмеялась от изумления и восторга. До чего же все просто!
— Даже не верится, что все это на самом деле.
Медленная улыбка Ангавара была прекрасна, как луч солнца.
— Так поверь.
Никогда еще двор Каэрмелора не видывал собрания столь пестрого и необыкновенного.
Светлые танцевали и бродили среди людей, ослепляя их блеском и красотой. Их песни и стихи дарили неописуемое наслаждение, хотя иной раз, когда стихала последняя нота, сердца слушателей едва не разрывались от невыносимой радости или бескрайней печали. Кроме того, во дворец приехали простые крестьяне из Апплтон-Торна, слуги из Башни Исс и Таны, бурливая семья из Долины Роз, полоумный эрт со своими зазнайками племянницей и племянником, лавочник с Веревочной улицы Жильварис Тарва, дети с перепонками между пальцев и волосами цвета олова — всех их принимали и чествовали наравне с придворными: те сперва ужасались, потом посмеивались, а потом пришли в полный восторг. Отточенные и изысканные придворные манеры казались пришельцам напыщенными и абсолютно никчемными, а потому как-то быстро сами собой сошли на нет. Дамы и кавалеры каэрмелорского дворца были зачарованы: в жизни еще они так не развлекались. Шут Гоблет крепко-накрепко задружился с Сяанадом, и дружба эта оказалась опасной для чувства собственного достоинства окружающих. Парочка шутников устраивала все новые и новые выходки, но большинство во дворце научились относиться к проказам добродушно, а то и самим принимать участие.
Видели при дворе и иных существ, преимущественно по ночам. Это мог быть уриск, или маленький, безобидный с виду водяной конек, или темноволосый юноша в одежде из мхов и трав, по пятам за которым трусила крохотная свинка. Порой, когда Ангавар гулял вместе со своей нареченной вдоль прудов Осеннего сада, на поверхности которых покачивались желтые листья, туда опускалась грациозная лебединая дева. Тонкая фигурка ее отражалась на глади вод пламенеющей розой. Скоро придворные и вообще смертные начали избегать Осеннего сада — все решили, что там обитает слишком много нежити. Ходили слухи, будто бы пруды его соединяются с морем подземными пещерами, через которые туда приплывают русалки, бенварри, тюлений народ, а иной раз и морские морганы, мерроу, майгдина на туйне и еще какие-то беспрестанно смеющиеся существа, все в ракушках, и груагахи, с которых течет вода, а в длинные, до пят, волосы вплетены цветы и водоросли. Конечно же, горожане не слишком удивлялись такому нашествию колдовских существ — ведь уже по всей стране раскатилась потрясающая новость: Верховный король Светлых явился во дворце со всей своей свитой. Именно потому не нашлось бы во всем городе дамы, чье бы сердце не томилось смутной тоской, и ни единого кавалера, не мечтающего хоть краем глаза увидеть легендарного государя.
Среди рыжеватых живых изгородей Осеннего сада носились Том-Уксус и прочие мелкие домовые. Высоко в золотистых ветвях деревьев сновали маленькие фигурки. Смеясь и весело болтая на воздушном языке Казатдаура, они проворно натягивали канаты и лестницы, покуда весь сад не оказался опутан их веревочной паутиной. Меж верхушек деревьев в хрустально-прозрачном воздухе порхали легкие койлдуины, окруженные ореолами нежного сияния. Неявная нежить тоже так и норовила поселиться где-нибудь во дворце, ибо любила Светлых не меньше, чем нежить явная — однако на город были наложены чары, не позволявшая злобным духам причинять вред обитателям Каэрмелора.
Как-то вечером туда приковылял даже Финодири, одетый в свое новое платье.
Что же до Эдварда, ныне некоронованного Короля-Императора, он казался одновременно и веселым, и печальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Поверх темно-зеленой туники Ангавар надел длинный темно-красный сюрко из бархата. Узор для этого сюрко придумывал он сам: орел, увенчанный звездной короной и венком из цветущего терновника. Плечи Верховного короля Светлых покрывал великолепный плащ, застегивающийся на груди усыпанными самоцветами ромбовидными пряжками с золотыми шнурами. На тяжелых складках плаща вился узор вышитых листьев терновника. Темно-зеленые брюки были заправлены в охотничьи сапоги до середины бедра. Чело Ангавара украшал тонкий золотой обруч.
Спутница его была одета в длинное светло-желтое платье из шелестящего шелка, расшитого золотыми пятилистниками. Рукава с множеством мелких пуговичек спадали ниже запястий. Шею девушки обвивало тяжелое ожерелье из квадратных пластин красного золота, украшенных рубинами и изумрудами. Густые тяжелые волосы, сиявшие, точно цветы ракитника, свободно рассыпались по плечам. На голове лежал венок из осенних листьев и ягод, вырезанных из сердолика и берила и скрепленных тонкой золотой проволочкой. В локонах девушки искрились вплетенные нитки маленьких изумру-диков, На одно плечо была накинута пелерина с опушкой из меха горностая. Талию обхватывал пояс, сделанный в пару ожерелью.
— С чего же это все началось? — задумчиво проговорила Ашалинда. — Ты охотился, а Вильям из Эриса попытался украсть твою добычу. Однако ты проявил великодушие — и так зародились узы дружбы меж Эрисом и Фаэрией. Сдается мне, ныне ты уже не так наслаждаешься погоней.
— Олени Светлых более не скачут в лесах Эриса, — отозвался Ангавар. — Светлые предпочитают охотиться лишь на волшебную дичь, которая не гибнет по-настоящему, но оживает вновь. У таких зверей в запасе уйма уловок, как бы обмануть охотника. Чтобы загнать их, требуется большое умение. Они не боятся ни боли, ни смерти, ибо ни то ни другое им не ведомо. Они наслаждаются охотой совсем как дети — игрой в прятки.
Протянув руку, он коснулся свисающего побега с вянущими желтыми листьями.
— За годы, проведенные среди людей, я приучился ценить хрупкие жизни смертных созданий как никогда прежде. Но сострадание легло мне на плечи тяжкой ношей.
Ашалинда понимала. Ее возлюбленный относился к чужой жизни с почтением, что было Светлым совершенно несвойственно — это противоречило их природе. Он утратил частицу легкомыслия, характерного для всех бессмертных. Бессмертные просто не могли относиться ко всему слишком серьезно — это самым губительным образом сказалось бы и на душах их, и на сердцах. Кто лучше них знал, что вечность — это очень, очень долго?
Солнечный свет пробивался сквозь ивовую листву, испещряя кожу девушки золотистыми пятнышками, А тот, кто шел рядом с ней плавной тигриной походкой, казалось, был самой свежестью листьев, самой сущностью солнечного света. Волосы его блестели, точно на них дрожали капли росы. Ашалин-де невольно вспомнился обрывок старой, неловко переведенной талитской песни:
И дни и ночи принадлежали ему,
Ветер и снег, луна и звезды,
Лед и снег, иней, огонь и камень.
Его сила двигала бурями и приливами морей,
Землетрясениями, от которых содрогались скалы,
Извержениями вулканов я ураганами.
Капля росы на тоненькой паутинке,
Вспыхнувшая в первом луче зари,
Разноцветное крылышко бабочки,
Набухшая почка, раскрывшийся лист,
Песня дрозда — все это тоже принадлежало ему.
Белая сова на полом дереве,
Рыжая лисица и золотой орел,
Серебристый сазан, выпрыгивающий из воды,
И все это было прекрасно и необыкновенно,
Все — исполнено радости и красоты.
Смех, веселье и песни,
Гнев и ярость — все это тоже принадлежало ему,
Как и восходы солнца,
Как и закаты.
В сердце ее внезапно пробудилось жгучее желание снова увидеть Королевство.
— Я могу подарить тебе весь мир, — промолвил Ангавар, останавливаясь меж янтарно-желтых, клонящихся земле побегов. — Найдется ли на свете что-либо, желанное тебе, чего еще нет у тебя?
— Да! — пылко вскричала Ашалинда. — Давай вместе исправим все зло, все несправедливости! Сделаем, чтобы всем было хорошо! Чтобы все рабы получили свободу, кров и хлеб, а работорговцев бы преследовали со всей строгостью. Чтобы битье слуг было запрещено по закону, а во всех крупных поместьях, особенно у Всадников Бури, работали домовые. Чтобы сокровища, найденные у Лестницы Водопадов, были распределены среди достойных бедняков Жильварис Тарва и других городов! — Девушка горячилась все сильней, слова лились неудержимым потоком, обгоняя друг друга. — Давай подарим Апплтон-Торну новую мельницу для утесника, хороший плуг, дюжину серпов из наилучшей эльдарайнской стали и двадцать крепких коней, чтобы ходили под плугом. Ой, мне столько всего в голову приходит! Сейчас, сейчас! Ой, и еще — пересмотреть придворный обеденный этикет!
Уголки губ Ангавара дрогнули от сдерживаемого веселья.
— Как ты пожелаешь, — сказал он, — так и будет. Но не забывай: новые законы в Эрисе отныне должен издавать Эдвард, а не я.
— Я уверена — он согласится на что угодно, если предложение будет исходить от тебя. Он горячо любит тебя и высоко ценит твою мудрость.
— А ты, кажется, нет. Ты готова перевернуть вверх дном все, чего я достиг за время своего вынужденного правления.
— Ничего подобного! Фи — ты снова дразнишь меня! Ничуть не сомневаюсь, знай ты только, как плохо обращаются со слугами, ты бы сам принял меры! В детстве, в Авлантии, я ни разу не слышала, чтобы к слугам относились так, как относились потом ко мне самой в Башне Исс. По-моему, в те дни, когда твой народ часто посещал Эрис, пусть и редко попадаясь на глаза смертным, такой жестокости не было и в помине. Светлые ведь терпеть не могут несправедливости и наказали бы жестоких хозяев.
— Откуда ты так хорошо знаешь обычаи Светлых?
— В Хис Меллине нас учили многому, что было тогда известно о Дивном народе. Моей наставницей была Меганви, ведунья. Она очень неплохо разбиралась в кодексе чести, которому следуют… — Тут Ашалинда запнулась. Сызмальства и всю ее жизнь, когда речь заходила о повелителе Фаэрии, он представлялся воображению девушки фигурой легендарной и далекой, дивной сказкой, существующей от сотворения мира, — чем-то таким, о чем можно лишь грезить, не надеясь увидеть даже краешком глаза, чем-то недостижимым, как сами звезды. И теперь просто в голове не укладывалось, что он стоит рядом с ней, разговаривает с ней, улыбается — что он и есть Торн. — Которому следуют твои подданные, — застенчиво докончила фразу она, на миг снова не в силах поднять глаза на возлюбленного. — Я знаю, как четко и ясно исполняются твои законы.
— Мы терпеть не можем неряшества, — честно заметил Ангзвар. — Грязнуль надо наказывать.
— Возможно. Но не поркой же, — возразила Ашалинда. — Вот в чем мы с тобой не сходимся. — Она снова немного поколебалась, а затем продолжила, хотя и сама не слишком понимала, что именно хочет сказать: — Мы вообще различаемся очень во многом. Чем больше я тебя узнаю, тем страннее мне все произошедшее. — С губ ее слетел легкий вздох. — Но эта странность так будоражит мне кровь…
— Границы созданы для того, чтобы их пересекать, — ответил Ангавар и, нагнувшись к возлюбленной, достал флакончик из эмалированного стекла, зеленый, как пламя над раскаленной медной проволокой.
Роспись на флакончике, листья и птицы, выписанные с необыкновенной красотой и свежестью, напомнила Ашалинде колечко в виде листа.
— Знаешь, что это такое?
Прядь длинных черных волос, соскользнув с плеча Ангавара, задела щеку девушки, и Ашалинда на мгновение лишилась дара речи. Черный дрозд на вершине дерева просвистел три звонкие ноты. Кашлянув, чтобы прочистить сжавшееся горло, девушка с трудом обрела потерянное хладнокровие.
— Сама я прежде ничего такого не видела, но, думается, слыхала о чем-то подобном — в одной сказке.
Ангавар отвернул крышечку, под которой оказалась светло-зеленая мазь оттенка молодой травы. Он обмакнул туда кончик пальца, а потом по очереди коснулся век нареченной.
— Силы небесные! — потрясенно воскликнула она. — Уж не то ли самое это снадобье, которым ненароком воспользовалась добрая женщина в сказке об Эйлин? О знахарке, что принимала роды у Эйлин после того, как та вышла за Светлого?
— Именно.
— И теперь я смогу видеть твоих сородичей, даже когда они скрыты от глаз всех прочих смертных?
— Да. Люди не могут увидеть Светлого, если тот сам не пожелает явиться им на глаза. Однако теперь ты будешь видеть моих подданных, хотят они того или нет. А также сможешь мгновенно распознавать все колдовские наваждения.
— Полезное свойство! Но… но вокруг ничего не изменилось, — неуверенно добавила девушка.
— Просто сейчас здесь нет никаких иллюзий.
Ашалинда радостно рассмеялась.
— Вот здорово! Какой ты щедрый!
— Проси большего. Мне приятно радовать тебя.
— Ладно, попрошу. Мне пришла в голову одна мысль. Ах, как это я раньше не подумала? Ведь я давно уже мечтаю освободить слуг Итч Уизге, загубивших свои юные жизни из легкомысленного дурачества.
— Солнце еще не успеет зайти в третий раз, как их найдут.
Она снова рассмеялась от изумления и восторга. До чего же все просто!
— Даже не верится, что все это на самом деле.
Медленная улыбка Ангавара была прекрасна, как луч солнца.
— Так поверь.
Никогда еще двор Каэрмелора не видывал собрания столь пестрого и необыкновенного.
Светлые танцевали и бродили среди людей, ослепляя их блеском и красотой. Их песни и стихи дарили неописуемое наслаждение, хотя иной раз, когда стихала последняя нота, сердца слушателей едва не разрывались от невыносимой радости или бескрайней печали. Кроме того, во дворец приехали простые крестьяне из Апплтон-Торна, слуги из Башни Исс и Таны, бурливая семья из Долины Роз, полоумный эрт со своими зазнайками племянницей и племянником, лавочник с Веревочной улицы Жильварис Тарва, дети с перепонками между пальцев и волосами цвета олова — всех их принимали и чествовали наравне с придворными: те сперва ужасались, потом посмеивались, а потом пришли в полный восторг. Отточенные и изысканные придворные манеры казались пришельцам напыщенными и абсолютно никчемными, а потому как-то быстро сами собой сошли на нет. Дамы и кавалеры каэрмелорского дворца были зачарованы: в жизни еще они так не развлекались. Шут Гоблет крепко-накрепко задружился с Сяанадом, и дружба эта оказалась опасной для чувства собственного достоинства окружающих. Парочка шутников устраивала все новые и новые выходки, но большинство во дворце научились относиться к проказам добродушно, а то и самим принимать участие.
Видели при дворе и иных существ, преимущественно по ночам. Это мог быть уриск, или маленький, безобидный с виду водяной конек, или темноволосый юноша в одежде из мхов и трав, по пятам за которым трусила крохотная свинка. Порой, когда Ангавар гулял вместе со своей нареченной вдоль прудов Осеннего сада, на поверхности которых покачивались желтые листья, туда опускалась грациозная лебединая дева. Тонкая фигурка ее отражалась на глади вод пламенеющей розой. Скоро придворные и вообще смертные начали избегать Осеннего сада — все решили, что там обитает слишком много нежити. Ходили слухи, будто бы пруды его соединяются с морем подземными пещерами, через которые туда приплывают русалки, бенварри, тюлений народ, а иной раз и морские морганы, мерроу, майгдина на туйне и еще какие-то беспрестанно смеющиеся существа, все в ракушках, и груагахи, с которых течет вода, а в длинные, до пят, волосы вплетены цветы и водоросли. Конечно же, горожане не слишком удивлялись такому нашествию колдовских существ — ведь уже по всей стране раскатилась потрясающая новость: Верховный король Светлых явился во дворце со всей своей свитой. Именно потому не нашлось бы во всем городе дамы, чье бы сердце не томилось смутной тоской, и ни единого кавалера, не мечтающего хоть краем глаза увидеть легендарного государя.
Среди рыжеватых живых изгородей Осеннего сада носились Том-Уксус и прочие мелкие домовые. Высоко в золотистых ветвях деревьев сновали маленькие фигурки. Смеясь и весело болтая на воздушном языке Казатдаура, они проворно натягивали канаты и лестницы, покуда весь сад не оказался опутан их веревочной паутиной. Меж верхушек деревьев в хрустально-прозрачном воздухе порхали легкие койлдуины, окруженные ореолами нежного сияния. Неявная нежить тоже так и норовила поселиться где-нибудь во дворце, ибо любила Светлых не меньше, чем нежить явная — однако на город были наложены чары, не позволявшая злобным духам причинять вред обитателям Каэрмелора.
Как-то вечером туда приковылял даже Финодири, одетый в свое новое платье.
Что же до Эдварда, ныне некоронованного Короля-Императора, он казался одновременно и веселым, и печальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74