– проворковала Джеланн. – А почему ни одного кавалера?
– Мы их ждали, – после некоторого замешательства пискнула самая бойкая из девиц, – но у его величества нашлись для них неотложные дела…
А вот это уже вранье! Это вы кавалерам скажите – тем самым, которых здесь нет – они поверят. Так можно обмануть мужчину – но не других женщин. Ни одна девушка, у которой хватает сметки хотя бы на то, чтоб отличить башмак от браслета, не позволит себе даться в обман настолько явно. Здесь никого не ждали – довольно посмотреть пропристальнее на те наряды, что соизволили напялить на себя обитательницы Мозаичных покоев, и все сразу станет предельно ясно. Ни одна, даже самая глупая женщина, не оденется подобным образом, чтобы понравиться мужчине – ни даже самой себе. Так наряжаются, чтобы повергнуть ниц и растоптать другую женщину. Не такую красивую. Не такую богатую. Не избалованную избытком поклонников. Ту, которой жизнь и без того не улыбается. Зато как же приятно рядом с ней ощущать себя холеной, привлекательной, преуспевающей… м-мерзавки!
Девицы были одеты не столько к лицу, сколько прихотливо и богато. Сверх меры богато. Шелк, бархат, атлас самых немыслимых оттенков, золотое шитье, наилучшие риадские кружева – от плотных, почти жестких, до тонких, как паутинка и переливчатых, как жемчуг. И драгоценности, драгоценности – в три ряда, как королевские гвардейцы! Столько побрякушек разом на себя даже аффральцы не наворачивали – впрочем, самоцветы для уроженцев Аффрали дело обычное, они свои безделушки носят с непринужденностью растоптанного башмака, а у этих глупых девчонок драгоценности так и растопырились – что значит отсутствие привычки носить их повседневно! Перстни, браслеты, ожерелья, серьги, заколки, и снова ожерелья, серьги, браслеты… Шеррин среди этого вороха благоуханных нарядов и сверкающих безделушек терялась бы совершенно, когда бы не ее лицо – бледное, упрямое, деланно-спокойное… нет, но какой же Арьен все-таки дурак!
– Ничего страшного, – милостиво улыбнулась Наэле. – Без кавалеров даже как-то уютнее, верно?
Трудно сказать, насколько девицы были согласны с ее сентенцией на самом деле, но не кивнуть не осмелилась ни одна.
– Как чудесно! – мурлыкнула Джеланн. – Мне давно хотелось посидеть в таком милом, чисто женском обществе – вот только все как-то не получалось.
Намек на то, что с красотой Джеланн шансы оказаться в чисто женском обществе без единого поклонника на горизонте равны примерно нулю, был понят, как должно. Глядя на приунывших девиц, Илери мстительно улыбнулась. Веселье только начинается, дорогие мои! Вам еще только предстоит выяснить, насколько эльфийки не любят все эти ваши чисто женские пакости… но не любить не значит не уметь. Решили поглумиться над беззащитной девушкой в кошмарном платье? Ну так и не сетуйте, если ваша затея обернулась против вас.
– Ой, а это что такое? – с искренним интересом спросила Наэле, указывая на ряды шкатулок и скляночек, выстроенные на небольшом столике.
Ответом ей было молчание настолько сдавленное, словно хозяйки Мозаичных покоев проглотили не только язык, но и зубы – и теперь эти зубы никак не хотят пропихнуться в глотку.
– Этим раскрашивают лицо, – негромко сообщила Шеррин.
– А зачем? – невольно удивилась Илери.
– Чтобы быть красивее, – слегка оправившись от непонятного Илери ошеломления, пояснила одна из девушек, с виду самая молоденькая.
– Это такие чары, да? – восторженно догадалась Наэле.
– Это у вас чары, – возразила девушка, – а у нас косметика.
– Но у нас нет таких чар, чтобы стать красивее, – еще больше удивилась Илери. – Никогда про такие не слышала.
– Ва-аше высочество… – начала было все та же девица и, сбившись с почтительного тона, выпалила, распахнув глаза, – так вы и правда такие на самом деле? Ну… такие, как выглядите?
– Конечно, – удивленно произнесла Джеланн.
При этом ее слове у девушек разом сделались такие лица, что Илери даже немного стало их жаль, и вдобавок к жалости этой примешивалось нечто очень неприятное. Ей всегда было тяжко на душе, когда кто-то в ее присутствии начинал отворачивать или как-либо иначе прятать лицо, находя его недостаточно красивым. Каждый прекрасен по-своему, на ему только одному присущий неповторимый лад – что за нелепость мериться красотой, будто красивая внешность – это некий пограничный столб, до которого непременно нужно добежать, причем непременно первым! Эти глупые девчонки затеяли обогнать Шеррин, затеяли выиграть состязание без усилий – и теперь мучительно страдают, завидев у вожделенной границы тех, кто успел раньше, обогнав их безнадежно и непоправимо… их терзает сущая глупость, но терзания от этого не перестают быть настоящими, настолько настоящими, что Илери от них почти больно… глупые девчонки! Может, и не такие мерзкие, как ей показалось спервоначалу, но донельзя глупые.
– А все-таки как этим пользуются? – спросила Наэле, открыв перламутровую коробочку и с изумлением глядя на нежно-коричневую массу с легким жемчужным отливом.
– Берешь кисточку, зеркало и рисуешь то, что тебе нужно, – объяснила Шеррин, ибо риэрнские девушки снова утратили дар речи.
– Так? – Наэле в четыре взмаха кисти изобразила на правой щеке утку, взмахнувшую крыльями.
– Совсем даже не так, – расхохоталась Шеррин. – Но это неважно. Так гораздо интереснее. Это лучше, чем глаза подрисовывать.
– Ну, не скажи, – возразила Джеланн, рисуя глаз на подбородке – лукавый и чуть прищуренный. – Глаза этим тоже рисовать очень весело.
Одна из девушек охнула – но не придушенно, как могла ожидать Илери, а по-детски азартно. Ее товарки принялись шикать на нее, однако запоздали.
– А что ты обычно рисуешь? – мирно спросила Наэле, протягивая ей кисточку.
– А у меня есть идея, – задумчиво произнесла Илери, внимательно глядя в зеркало и откидывая волосы назад.
Когда полтора часа спустя Лерметт, услышав от словоохотливой служанки о том, как ее высочество уволокли за собой наглые риэрнские девки, опрометью ринулся в Мозаичные Покои, зрелище он там застал дивное. Можно сказать, почти невероятное. Во всяком случае, еще ни одному человеку, хоть сколько-нибудь близко знакомому с эльфами, не довелось похвалиться тем, что он видел хоть что-либо отдаленно похожее.
Несчастные риэрнки, по большей части полностью утратившие свою столь красочно описанную наглость, испуганно жались по углам. Несколько из них, самые смелые – а может, самые безумные – под водительством Наэле трясущимися руками рисовали у себя на лицах всякие всякости… насколько Лерметт мог понять, самыми роскошными из всех снадобий подобного рода, какие только попадались ему на глаза. А попадались они, прямо скажем нечасто – ну где воин, дипломат и король может увидеть то, чем женщины по утрам красоту наводят… то, что они прячут от мужского взора под семью замками? Чтобы знать толк в белилах, румянах и пудре, надо быть женатым… ну, или по крайней мере иметь сестру, которая объяснит-таки любимому брату, которая из окружающих его красоток взяла свою красоту от природы, а которая – из баночки. Но у Лерметта не было жены, и сестры у него тоже не было… и как женщины красятся, он никогда в жизни не видывал… а уж как они разрисовывают себе лица непонятно чем, не видывал тем более – даже в кошмарном сне.
Лицо Джеланн расцвело глазами – синими, карими, серыми – и, когда она улыбнулась при виде Лерметта, иные из этих глаз широко распахнулись ему навстречу, иные же привередливо сощурились. И так же точно взмахнули нарисованными крыльями птицы на щеках Наэле. Травы, цветы, улыбки… а посреди этого многокрасочного, приветливо улыбающегося безумия восседала смешная кукла из некрашеного дерева, но почему-то в парике – будто без нее рехнувшийся водопад картинок оказался бы все-таки недостаточно сумасшедшим.
Потрясенный Лерметт хотел было выговорить хоть что-нибудь – и не мог.
Деревянная кукла повернула к нему свою точеную головку.
– Правда, замечательно? – радостно спросила она голосом Илери.
Боги пресветлые и претемные… и превсякие… это же никакая не кукла… это Илери разрисовалась под куклу… эти причудливые слои древесины все до одного как есть нарисованные… это ведь Илери… Илери…
У Лерметта перехватило дыхание.
Так вот почему Арьен говорил, что для людей красота Илери – не ключ, а замок! Прав он был… тысячу раз прав!.. замок, который на самом деле ключ… сколько раз он смотрел на Илери – да ведь каждый день! – сколько раз он смотрел и ничегошеньки не видел… ничего, ничего он не видел, кроме ее ослепительной красоты – смотрел, пока не ослеп, пока не перестал видеть и вовсе… ты прекрасна, как солнце – значит, я тебя не вижу… не вижу своими смертными обожженными глазами… совсем не вижу, и только слезы текут из-под сомкнутых век… но зато я увидел – теперь… как я мог, как же я мог не видеть, что ты прекрасна!.. нет, не то… как я мог не видеть, что красота твоя больше, чем красота, а сама ты превыше своей красоты, потому что ты Илери… как я мог не видеть, что ты милая… и смешная, на самом деле смешная… самая смешная на свете, и от этого так странно… так странно и радостно – как никогда в жизни, никогда, никогда прежде… так, как не бывает, и радость эта течет по моим жилам – радость, а вовсе никакая не кровь – слышите?.. почему, ну почему мою незрячесть исцелили какие-то дурацкие деревянные разводы… как я мог не видеть, что ты – это ты… и что я буду любить тебя вечно… даже когда меня уже и не будет… вечно, Илери!
– Когда мы поженимся… – Губы Лерметта двигались почти что помимо его сознания, и он даже не успевал опомниться ( о Свет и Тьма, да что же это я такое несу?! ). – Сразу же после венчания… я обязательно выверну на твое свадебное платье банку варенья…
В ответ лицо Илери вспыхнуло такой улыбкой, что Лерметт едва не задохнулся. Казалось, сама душа Илери тает… тает – и перевоплощается в нечто иное.
– Впервые вижу, – с уважительным одобрением произнесла Наэле, – чтобы человек умел правильно ухаживать за любимой девушкой.
Лицо Лерметта мучительно заполыхало запоздалым осознанием – и только тающая нежность в глазах Илери не давала ему сгореть от стыда прямо на месте. Оно осторожно скосил глаза… но нет, Наэле не издевалась.
– Наэле не издевалась! – взмолился Лерметт, завершая свое повествование. – Она сказала, что и думала!
– Конечно, – утвердительно наклонил голову Эннеари, изрядно веселясь в душе. – А как же иначе?
То, ради чего Арьен и затеял свое посольство, наконец-то сбылось – сбылось полнее и лучше, чем он смел надеяться даже в самых жарких своих мечтах! – а Лерметт так ничего и не понял. Нет, он понял, конечно, что любит и любим – но и только. Есть вещи, которых людям просто не понять самим… ну, если не всегда, то как правило. И теперь Арьен, сияя от счастья и едва не лопаясь от смеха, просвещал Лерметта относительно эльфийских обычаев – не всех, конечно, а тех, с которыми король Найлисса соприкоснулся так неожиданно для себя.
– Не понимаю, – почти простонал Лерметт. – Ничего не понимаю. У вас что же, когда ухаживают за девушками, говорят всякую чушь?
– Не обязательно, – утешил его Арьен. – Иначе ни одна девушка из людей нипочем не полюбила бы ни одного эльфа. У вас ведь совсем по другому принято. Все-таки вы чудовищно изысканные создания. Ваше стремление к красоте…
– Опять ты за свое! – вскричал с упреком Лерметт.
– У вас это очень красиво, – мечтательно улыбнулся Эннеари. – Целый ритуал… или церемониал… как правильнее сказать?
– Не знаю. – Лерметт дернул уголком рта.
– Одним словом, я по-вашему не умею и навряд ли научусь, – признал Арьен. – У вас надо совершить столько предписанных телодвижений, сказать столько ритуальных речений, соблюсти столько условностей… это очень красиво – но мне бы нипочем не суметь. А вот у тебя по-нашему сразу получилось.
– Да что у меня получилось? – взвыл Лерметт. – Я даже сам не понимаю, как меня угораздило такое ляпнуть! Просто…
– Именно так, – подхватил эльф. – Просто. Понимаешь, не имеет ровно никакого значения, что ты говоришь и что делаешь. Ровным счетом никакого. Не слова, не поступки, а то, что дышит сквозь них. Или оно есть, или его нет. Шепот, от которого рушатся стены. Когда воля, разум и чувство взмывают над самими собой и сливаются в нечто совсем иное…
– И как же зовут это иное? – тихо промолвил Лерметт. – Или у него нет названия?
– Почему же нет? – медленно улыбнулся Эннеари. – Очень даже есть.
Лерметт поднял голову и взглянул ему в глаза.
– Искренность, – выдохнул эльф. – Предельная… нет, беспредельная. Ослепительная. Испепеляющая. Когда отдаешься ей всем своим существом. Прочее не имеет значения.
Вот теперь Лерметт понял старинные легенды – те, в которых девушка очертя голову бросала все и уходила с малознакомым эльфом, хотя он иной раз и словом-то с ней перемолвиться не успевал… да разве такая искренность непременно нуждается в словах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Мы их ждали, – после некоторого замешательства пискнула самая бойкая из девиц, – но у его величества нашлись для них неотложные дела…
А вот это уже вранье! Это вы кавалерам скажите – тем самым, которых здесь нет – они поверят. Так можно обмануть мужчину – но не других женщин. Ни одна девушка, у которой хватает сметки хотя бы на то, чтоб отличить башмак от браслета, не позволит себе даться в обман настолько явно. Здесь никого не ждали – довольно посмотреть пропристальнее на те наряды, что соизволили напялить на себя обитательницы Мозаичных покоев, и все сразу станет предельно ясно. Ни одна, даже самая глупая женщина, не оденется подобным образом, чтобы понравиться мужчине – ни даже самой себе. Так наряжаются, чтобы повергнуть ниц и растоптать другую женщину. Не такую красивую. Не такую богатую. Не избалованную избытком поклонников. Ту, которой жизнь и без того не улыбается. Зато как же приятно рядом с ней ощущать себя холеной, привлекательной, преуспевающей… м-мерзавки!
Девицы были одеты не столько к лицу, сколько прихотливо и богато. Сверх меры богато. Шелк, бархат, атлас самых немыслимых оттенков, золотое шитье, наилучшие риадские кружева – от плотных, почти жестких, до тонких, как паутинка и переливчатых, как жемчуг. И драгоценности, драгоценности – в три ряда, как королевские гвардейцы! Столько побрякушек разом на себя даже аффральцы не наворачивали – впрочем, самоцветы для уроженцев Аффрали дело обычное, они свои безделушки носят с непринужденностью растоптанного башмака, а у этих глупых девчонок драгоценности так и растопырились – что значит отсутствие привычки носить их повседневно! Перстни, браслеты, ожерелья, серьги, заколки, и снова ожерелья, серьги, браслеты… Шеррин среди этого вороха благоуханных нарядов и сверкающих безделушек терялась бы совершенно, когда бы не ее лицо – бледное, упрямое, деланно-спокойное… нет, но какой же Арьен все-таки дурак!
– Ничего страшного, – милостиво улыбнулась Наэле. – Без кавалеров даже как-то уютнее, верно?
Трудно сказать, насколько девицы были согласны с ее сентенцией на самом деле, но не кивнуть не осмелилась ни одна.
– Как чудесно! – мурлыкнула Джеланн. – Мне давно хотелось посидеть в таком милом, чисто женском обществе – вот только все как-то не получалось.
Намек на то, что с красотой Джеланн шансы оказаться в чисто женском обществе без единого поклонника на горизонте равны примерно нулю, был понят, как должно. Глядя на приунывших девиц, Илери мстительно улыбнулась. Веселье только начинается, дорогие мои! Вам еще только предстоит выяснить, насколько эльфийки не любят все эти ваши чисто женские пакости… но не любить не значит не уметь. Решили поглумиться над беззащитной девушкой в кошмарном платье? Ну так и не сетуйте, если ваша затея обернулась против вас.
– Ой, а это что такое? – с искренним интересом спросила Наэле, указывая на ряды шкатулок и скляночек, выстроенные на небольшом столике.
Ответом ей было молчание настолько сдавленное, словно хозяйки Мозаичных покоев проглотили не только язык, но и зубы – и теперь эти зубы никак не хотят пропихнуться в глотку.
– Этим раскрашивают лицо, – негромко сообщила Шеррин.
– А зачем? – невольно удивилась Илери.
– Чтобы быть красивее, – слегка оправившись от непонятного Илери ошеломления, пояснила одна из девушек, с виду самая молоденькая.
– Это такие чары, да? – восторженно догадалась Наэле.
– Это у вас чары, – возразила девушка, – а у нас косметика.
– Но у нас нет таких чар, чтобы стать красивее, – еще больше удивилась Илери. – Никогда про такие не слышала.
– Ва-аше высочество… – начала было все та же девица и, сбившись с почтительного тона, выпалила, распахнув глаза, – так вы и правда такие на самом деле? Ну… такие, как выглядите?
– Конечно, – удивленно произнесла Джеланн.
При этом ее слове у девушек разом сделались такие лица, что Илери даже немного стало их жаль, и вдобавок к жалости этой примешивалось нечто очень неприятное. Ей всегда было тяжко на душе, когда кто-то в ее присутствии начинал отворачивать или как-либо иначе прятать лицо, находя его недостаточно красивым. Каждый прекрасен по-своему, на ему только одному присущий неповторимый лад – что за нелепость мериться красотой, будто красивая внешность – это некий пограничный столб, до которого непременно нужно добежать, причем непременно первым! Эти глупые девчонки затеяли обогнать Шеррин, затеяли выиграть состязание без усилий – и теперь мучительно страдают, завидев у вожделенной границы тех, кто успел раньше, обогнав их безнадежно и непоправимо… их терзает сущая глупость, но терзания от этого не перестают быть настоящими, настолько настоящими, что Илери от них почти больно… глупые девчонки! Может, и не такие мерзкие, как ей показалось спервоначалу, но донельзя глупые.
– А все-таки как этим пользуются? – спросила Наэле, открыв перламутровую коробочку и с изумлением глядя на нежно-коричневую массу с легким жемчужным отливом.
– Берешь кисточку, зеркало и рисуешь то, что тебе нужно, – объяснила Шеррин, ибо риэрнские девушки снова утратили дар речи.
– Так? – Наэле в четыре взмаха кисти изобразила на правой щеке утку, взмахнувшую крыльями.
– Совсем даже не так, – расхохоталась Шеррин. – Но это неважно. Так гораздо интереснее. Это лучше, чем глаза подрисовывать.
– Ну, не скажи, – возразила Джеланн, рисуя глаз на подбородке – лукавый и чуть прищуренный. – Глаза этим тоже рисовать очень весело.
Одна из девушек охнула – но не придушенно, как могла ожидать Илери, а по-детски азартно. Ее товарки принялись шикать на нее, однако запоздали.
– А что ты обычно рисуешь? – мирно спросила Наэле, протягивая ей кисточку.
– А у меня есть идея, – задумчиво произнесла Илери, внимательно глядя в зеркало и откидывая волосы назад.
Когда полтора часа спустя Лерметт, услышав от словоохотливой служанки о том, как ее высочество уволокли за собой наглые риэрнские девки, опрометью ринулся в Мозаичные Покои, зрелище он там застал дивное. Можно сказать, почти невероятное. Во всяком случае, еще ни одному человеку, хоть сколько-нибудь близко знакомому с эльфами, не довелось похвалиться тем, что он видел хоть что-либо отдаленно похожее.
Несчастные риэрнки, по большей части полностью утратившие свою столь красочно описанную наглость, испуганно жались по углам. Несколько из них, самые смелые – а может, самые безумные – под водительством Наэле трясущимися руками рисовали у себя на лицах всякие всякости… насколько Лерметт мог понять, самыми роскошными из всех снадобий подобного рода, какие только попадались ему на глаза. А попадались они, прямо скажем нечасто – ну где воин, дипломат и король может увидеть то, чем женщины по утрам красоту наводят… то, что они прячут от мужского взора под семью замками? Чтобы знать толк в белилах, румянах и пудре, надо быть женатым… ну, или по крайней мере иметь сестру, которая объяснит-таки любимому брату, которая из окружающих его красоток взяла свою красоту от природы, а которая – из баночки. Но у Лерметта не было жены, и сестры у него тоже не было… и как женщины красятся, он никогда в жизни не видывал… а уж как они разрисовывают себе лица непонятно чем, не видывал тем более – даже в кошмарном сне.
Лицо Джеланн расцвело глазами – синими, карими, серыми – и, когда она улыбнулась при виде Лерметта, иные из этих глаз широко распахнулись ему навстречу, иные же привередливо сощурились. И так же точно взмахнули нарисованными крыльями птицы на щеках Наэле. Травы, цветы, улыбки… а посреди этого многокрасочного, приветливо улыбающегося безумия восседала смешная кукла из некрашеного дерева, но почему-то в парике – будто без нее рехнувшийся водопад картинок оказался бы все-таки недостаточно сумасшедшим.
Потрясенный Лерметт хотел было выговорить хоть что-нибудь – и не мог.
Деревянная кукла повернула к нему свою точеную головку.
– Правда, замечательно? – радостно спросила она голосом Илери.
Боги пресветлые и претемные… и превсякие… это же никакая не кукла… это Илери разрисовалась под куклу… эти причудливые слои древесины все до одного как есть нарисованные… это ведь Илери… Илери…
У Лерметта перехватило дыхание.
Так вот почему Арьен говорил, что для людей красота Илери – не ключ, а замок! Прав он был… тысячу раз прав!.. замок, который на самом деле ключ… сколько раз он смотрел на Илери – да ведь каждый день! – сколько раз он смотрел и ничегошеньки не видел… ничего, ничего он не видел, кроме ее ослепительной красоты – смотрел, пока не ослеп, пока не перестал видеть и вовсе… ты прекрасна, как солнце – значит, я тебя не вижу… не вижу своими смертными обожженными глазами… совсем не вижу, и только слезы текут из-под сомкнутых век… но зато я увидел – теперь… как я мог, как же я мог не видеть, что ты прекрасна!.. нет, не то… как я мог не видеть, что красота твоя больше, чем красота, а сама ты превыше своей красоты, потому что ты Илери… как я мог не видеть, что ты милая… и смешная, на самом деле смешная… самая смешная на свете, и от этого так странно… так странно и радостно – как никогда в жизни, никогда, никогда прежде… так, как не бывает, и радость эта течет по моим жилам – радость, а вовсе никакая не кровь – слышите?.. почему, ну почему мою незрячесть исцелили какие-то дурацкие деревянные разводы… как я мог не видеть, что ты – это ты… и что я буду любить тебя вечно… даже когда меня уже и не будет… вечно, Илери!
– Когда мы поженимся… – Губы Лерметта двигались почти что помимо его сознания, и он даже не успевал опомниться ( о Свет и Тьма, да что же это я такое несу?! ). – Сразу же после венчания… я обязательно выверну на твое свадебное платье банку варенья…
В ответ лицо Илери вспыхнуло такой улыбкой, что Лерметт едва не задохнулся. Казалось, сама душа Илери тает… тает – и перевоплощается в нечто иное.
– Впервые вижу, – с уважительным одобрением произнесла Наэле, – чтобы человек умел правильно ухаживать за любимой девушкой.
Лицо Лерметта мучительно заполыхало запоздалым осознанием – и только тающая нежность в глазах Илери не давала ему сгореть от стыда прямо на месте. Оно осторожно скосил глаза… но нет, Наэле не издевалась.
– Наэле не издевалась! – взмолился Лерметт, завершая свое повествование. – Она сказала, что и думала!
– Конечно, – утвердительно наклонил голову Эннеари, изрядно веселясь в душе. – А как же иначе?
То, ради чего Арьен и затеял свое посольство, наконец-то сбылось – сбылось полнее и лучше, чем он смел надеяться даже в самых жарких своих мечтах! – а Лерметт так ничего и не понял. Нет, он понял, конечно, что любит и любим – но и только. Есть вещи, которых людям просто не понять самим… ну, если не всегда, то как правило. И теперь Арьен, сияя от счастья и едва не лопаясь от смеха, просвещал Лерметта относительно эльфийских обычаев – не всех, конечно, а тех, с которыми король Найлисса соприкоснулся так неожиданно для себя.
– Не понимаю, – почти простонал Лерметт. – Ничего не понимаю. У вас что же, когда ухаживают за девушками, говорят всякую чушь?
– Не обязательно, – утешил его Арьен. – Иначе ни одна девушка из людей нипочем не полюбила бы ни одного эльфа. У вас ведь совсем по другому принято. Все-таки вы чудовищно изысканные создания. Ваше стремление к красоте…
– Опять ты за свое! – вскричал с упреком Лерметт.
– У вас это очень красиво, – мечтательно улыбнулся Эннеари. – Целый ритуал… или церемониал… как правильнее сказать?
– Не знаю. – Лерметт дернул уголком рта.
– Одним словом, я по-вашему не умею и навряд ли научусь, – признал Арьен. – У вас надо совершить столько предписанных телодвижений, сказать столько ритуальных речений, соблюсти столько условностей… это очень красиво – но мне бы нипочем не суметь. А вот у тебя по-нашему сразу получилось.
– Да что у меня получилось? – взвыл Лерметт. – Я даже сам не понимаю, как меня угораздило такое ляпнуть! Просто…
– Именно так, – подхватил эльф. – Просто. Понимаешь, не имеет ровно никакого значения, что ты говоришь и что делаешь. Ровным счетом никакого. Не слова, не поступки, а то, что дышит сквозь них. Или оно есть, или его нет. Шепот, от которого рушатся стены. Когда воля, разум и чувство взмывают над самими собой и сливаются в нечто совсем иное…
– И как же зовут это иное? – тихо промолвил Лерметт. – Или у него нет названия?
– Почему же нет? – медленно улыбнулся Эннеари. – Очень даже есть.
Лерметт поднял голову и взглянул ему в глаза.
– Искренность, – выдохнул эльф. – Предельная… нет, беспредельная. Ослепительная. Испепеляющая. Когда отдаешься ей всем своим существом. Прочее не имеет значения.
Вот теперь Лерметт понял старинные легенды – те, в которых девушка очертя голову бросала все и уходила с малознакомым эльфом, хотя он иной раз и словом-то с ней перемолвиться не успевал… да разве такая искренность непременно нуждается в словах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63