– Пожалуй, я пойду. Да-да: мне пора.
Как назло, в десяти метрах возник второй шалашик – чуть поболе старушкиного. И обогнуть его было попросту невозможно.
– Тук-тук, – вежливо постучал я, морально готовясь к наихудшему. – Откройте, бабушка, я вам пенсию принес.
Внутри сидела, сложив ноги по-турецки, совершенно голенькая девочка лет десяти и прижимала к груди пухлый тряпичный сверток. Мне понравилось, что девчонка была чернокожей – и это понятно: копоть от лучины, защепленной в свисавшую из-под купола цепь, лезла в глаза и мешала рассудочно мыслить.
– Могу я видеть скульптора Петрушевского? – спросил я первое, что попалось на язык. Честно говоря, мысли в голове слегка замерли от радости: не каждый день увидишь голую негритяночку – в сосновом лесу, да в ясный подмосковный вечер. Не дожидаясь ответа, я нетактично выскочил из хижины.
Пульс заметно участился: ночное небо совсем рассвело из-за пламени, и полночь явно была уже где-то поблизости – а любимой девушки все не виднелось. Я решился на последнее усилие ради торжества нашей любви.
– Скажите, а тут не пробегала моя двоюродная кузина: на лошади, полненькая такая и с косой? – бодро поинтересовался я, с лету засовывая голову обратно в шалаш. Лучинка уже погасла, и вместо девочки посреди шатра белесо светлел во мраке маленький молочный жеребенок. Он весело блеснул на меня человечьими глазами и общительно фыркнул что-то в ответ.
Я не понял, но переспрашивать не стал. Единственно из врожденной вежливости. Да ну ее, эту кузину! Удовлетворенно кивнув и, кажется, заверив жеребенка, что вернусь через минутку, я целеустремленно сдвинул брови и решительно двинулся прочь из святилища, пока крышка на черепе не обвалилась окончательно. Я в своем роде бизнесмен и не могу ждать, если девушка опаздывает на деловое свидание.
Любопытный феномен: повернувшись к шатрам спиной, я деловито спускался по узкой ступенчатой тропке меж двух прогнивших заборов, перепрыгивал через кучу холодных валунов, сложенных на манер каменной скамейки, поворачивал направо-и… опять выходил к шалашику с негритянками и жеребцами. Абзац.
Ничуть не поссорившись с самим собой по этому поводу, я вторично поворачивался спиной, терпеливо спускался вдоль забора к камням, сворачивал налево – и через минуту проклятый сарай вновь появлялся прямо по курсу.
Тихо порицая себя за то, что дал жеребенку клятву вернуться через минутку, я стал размышлять. Одно из двух: либо все шатры в святилище строились по типовому проекту, либо… либо я заблудился, как Алиса в Стране Дураков. Куда бы я ни двигался, непременно возникал в итоге у палаточного городка – наконец, опустившись возле шалашика на траву и устало прикрыв глаза, я все понял.
Я не мог выйти из чтища. Я не был стожаричем. Я был москвич, жаба меня уешь.
Тут как раз наступила полночь. И началось настоящее шоу. Представьте себе такую предельно голливудскую тучу – сине-багровую, с прожилками молний – она, разумеется, движется на зрителя. Представили? Гут. А теперь вообразите не одну такую тучку, а целый грозовой фронт, трепетно-лиловый на черном небесном фоне, оранжево распухающий изнутри – совсем как в мультфильмах Диснея. Получилось? Нет-нет, погуще краски! Вот так. Давайте подсветим всю эту громаду божественного гнева алыми сполохами – чуть-чуть снизу, о'кей? Итак – разбухшие тучные груды задавливают небо – и… обрываются вниз ливнем! Чувствуете, как это нравится зрителю! Зритель просто тащится лицом по мокрой травке, загребая руками мусор и задыхаясь от восторга. Не останавливайте камеру! Ничего, что герою плохо и даже как будто дурно – зато какая сцена удалась!
Тучки врезали по пожару тугим и плотным дождем, пахнувшим электричеством. Дистиллированная вода гремуче упала с небес, ударила по ломким спичкам горящих сосен, расшвыряла по скользкой глине лошадей и расплющила в песок шатры и сарайчики. Вот. А потом кино закончилось. Стало по-ночному черно и сыро; притихло жалобное ржание, и герой, оторвав гудящий затылок от бетонного основания каменной лавочки, философски улыбнулся.
Это вернулся Стожар. Он задавил пожар, разрушив собственное пламеневшее святилище: на вершине холма остались только такие несгораемые явления, как грязь, глина и мокрая трава. Теперь лысая верхушка была ровно и скупо осыпана легкими медными бликами – и на самом верху, среди собственной ауры и раскисшего пепла сидел кто-то маленький и горбатый – черная рахитичная фигура на фоне блесток магии.
Несмело потянулись снизу, из остатков леса белые кони, смытые волнами грязи, исхлестанные дождем. Тихо пошли, родимые, огибая обломки кумиров и выгоревшие арки, на поклон к хозяину. Огромный, пожелтевший от мокрого песка жеребец проплюхал копытами мимо моего тела – и призывно покосился: что, дескать, разлегся, волчья сыть?
Я вздохнул и последовал за ним, вытряхивая из-под кольчуги песок и влагу. Вокруг горбатого шефа образовалась целая тусовка: лошади; собаки и – кто бы мог подумать! – мокрые дрожащие фигуры людей. Подданные окружили начальника многослойным кольцом. Ритмично работая локтями, я углубился в массы, и вдруг из толпы плеснуло знакомым неоновым фиолетом – яркие кошачьи глазки!
– Привет нудисткам! – зычно обрадовался я, и вокруг испуганно зашарахались лошади и старухи. – Стозваночка моя, я вернулся! Давай чай пить!
– Спей за мною! – возбужденно и поспешно шепнула амазонка – и, увернувшись от моего девственного поцелуя, выскользнула из толпы в темноту. Мне сразу стало скучно среди четвероногих – толкаются, звери такие, все копыта оттоптали.
Как известно, гоняться за неодетыми девушками по лесу – это очень банально. Это на двойку с минусом. Пусть так: я не претендую на оригинальность в вопросах здорового секса. Замечу лишь (в фигурных таких скобках), что во мраке узкая подвижная спинка блестела на бегу очень даже эротично. По мне, например, – так в самый раз. Я уже настигал свое голубоглазое счастье, как вдруг – счастье замерло у огромного пня, высоко черневшего во мраке – И грациозно обернулось к читателю лицом.
– Ну! Полезай на колоду! – тихо приказала нудисточка, немного задыхаясь и забрасывая за спину распустившуюся косу. Звездная пыль мгновенно легла на приподнявшуюся грудь, высветив невозможную кривизну юного бюста, – я вздрогнул и всем сердцем потянулся навстречу.
– Тпр-р-ру!!! – властно прикрикнула молодая наездница, хлестко отбиваясь и выжигая мне глаза жестким фиолетовым излучением – быстро ухватившись пальчиками за обожженный сук, торчавший из гигантской колоды, она легко и сладко запрыгнула наверх – и закачалась на самом краю, едва удерживая кончик спасительной ветки.
Пень был размерный – метра два в диаметре и около полутора в высоту. Гибкие девичьи коленки мелькнули прямо перед глазами – и я тоже прыгнул наверх, чтобы спасти ее, такую маленькую и нестабильную, чтобы обогнуть ее мужественной рукой, ограждая от неминуемого падения!
Глупый, глупый Мстислав. Пень был совершенно выжжен изнутри – девочка балансировала на узких прогнивших стенках. Я влетел в ловушку головой вперед – руки скользнули в гнилую пропасть дупла, ногти впились в трухлявое дерево, – но девочка услужливо подтолкнула меня очаровательной ножкой – вниз, в провал, в чью-то мрачную берлогу.
– Передай поклон батьке! – услышал я, падая, звонкий смех коварной амазонки где-то невозвратимо наверху – отбивая конечности о стенки колодца, обманутый герой низвергся навстречу новым приключениям.
ДНЕВНИК АЛЕКСИОСА,
князя Вышградского
Понедельник
Языческий лес. – О нечисти. – Экспозиция. – О нехристях. – Я становлюсь князем. – История Геурона. – О правителях. – Купечество как социальный союзник. – Смута. – Темный почтальон. – Устье Сольцы. – Планета-ангел
Я проснулся в лесу, но лес был как храм. Я лежал в острой утренней траве, рядом с проваленным деревом, ствол которого сплошь облеплен скользкими грибами. Вверх от меня, от травы и грибов обрушивались в небо тесные черные столбы тонко заточенных сосен – зыбкая лесная готика. Где-то в меркнущем небе двигались их вершины, гулко касаясь друг друга – но здесь, внизу – ночная тишина.
Это был храм незнакомого бога – его влажная магия повсюду. Она стекала по сосновым стволам в траву, она поддерживала в стоячем воздухе грибные споры, дымчато-пахучие пылинки. Я лежал на полу храма. Здесь все дышало невидимым травяным кипением – и эта жизнь перетекала поверх меня, оставляя на коже следы от нервных лапок муравья, обволакивая яростно-многоголосым комариным писком. И только выше – где-то среди тонких фракций тумана – уже теплились слабые обрывки рассвета, наудачу провалившиеся с востока в темноту леса, в узкие щели промеж плотно пригнанных стволов.
А еще выше – уже совсем мертво, одинаковые колонны сосен… Только вдруг – перечеркивая стонущие вертикали деревьев, стремительно и немыслимо, словно прорезая себе путь во мраке, ударила слева направо серая бесшумная птица, которой нельзя бывать в этом храме. И сосны, будто расщепленные на уровне птичьего перелета, разом вздрогнули и сдвинулись, скрипя, обламываясь к земле ломкими кусочками игольчатых веток, пыльной крошкой коры… Тут же, просияв, ярче прожелтели по зеркальному воздуху солнечные блики – и уже совсем издалека донесся запоздалый птичий крик – какое-то страшное богохульство в адрес потревоженного лесного божества.
Белесое пятно в темной траве, – я тоже был здесь незваным гостем. Как эта птица – помнишь, у Северянина: а жизнь – полет случайной птицы сквозь светлый зал из ночи в ночь!
Но я не привык бояться ночных и лесных духов. Пусть они боятся меня и маленького серебряного крестика у меня на груди. Весь ночной космос, завороченный круто, как геркулесовая каша, на звездах, астральных траекториях и звериных знаках, не значит ничего по сравнению с легким серебряным перекрестьем, которое привычно касается твоей теплой кожи. В кусочке серебра сливаются огнистые эклиптики жизни, и ты чувствуешь, что за твоей спиной встает, раздвигая лениво полураскрытыми крыльями звездную пыль, огромный и разбуженный во гневе ангел-хранитель. Складки его отсыревших одежд тяжело расправляются во мраке, отбрасывая тихий и уверенный отсвет округ, и тебе становится теплее и уютнее в этом незнакомом лесу. В правой руке твоего ангела – пламенеющий меч, безумно тяжелый и длинный, острием своим уходящий в смерть. И если ты лежишь спиной поверх мокрой травы и грибной сырости, то не бойся ничего и лежи в свое удовольствие – в любой момент ты можешь прижать к груди серебряный крестик, и ангел-хранитель прохладной жесткой рукой вырвет тебя из уст пагубного змея, алчущего сожрати тя и свести во ад жива.
Я вздрогнул – под пальцами, привычно двинувшимися к груди, что-то тяжко похолодело. Крестик был на месте, но рядом с ним, широко охватывая шею и расслабленно распластавшись грубо спаянными звеньями по груди, грузно лежала металлическая цепь. Она была нестрашная и… знакомая. Оторвав затылок от смятой травы и коснувшись груди подбородком, я глянул на гроздья кованых колец, разбросанных поверх одежды.
Цепь тихо лучилась мягким золотом. Острый луч, протянувшийся сквозь туман прохладной стеклянной нитью, случайно ударился в золотое звено – и, испуганно разбрызгивая оранжевые горячие отблески по рубашке, ожил и замигал по тугоплавкому металлу.
Скользнув пальцами по нагретому золоту на груди, я улыбнулся. Кажется, колокол сработал.
День первый, условно понедельник. Около десяти утра.
Передо мной огромный дубовый стол. Темное дерево столешницы сплошь в скрученных обрывках бересты. Грамотки собираются в трубочки, с легким шорохом опадают по краям на выскобленный пол горницы. Прямо посреди стола – грубый приземистый сосуд из древнего стекла, отливает землистой зеленью. В сосуде жидкий и теплый мед – на всю комнату сладко пахнет смородиной. Я сижу на неширокой лавке, спрятанной в мягких складках дорожного плаща и вглядываюсь в плетение строчек на бересте. Я бессилен разобраться в этих рукописных крючках и ломких линиях, отдаленно напоминающих неаккуратный мазок осциллографа.
Три с половиной часа назад я проснулся где-то на самом дне глухого леса и понял, что колокол сработал. Прежняя одежда осталась в будущем: вместо почти новых «Дарк Валентино» – тесные штаны из плотной темной ткани с тонкой медной цепочкой вместо пояса… Светлая холщовая рубашка навыпуск до самых колен – совсем не похожа на ту, что изображают в учебниках древнеславянской истории. Первое, что я увидел, – толстая золотая цепь на груди, настолько тяжелая, что я с трудом оторвал спину от холодной земли. Остался сидеть в траве, обхватив руками колени и слегка поводя глазами из стороны в сторону. Темно вокруг. Отовсюду свешиваются ко мне острые травяные лезвия в мутных камешках молочной росы, и только голова торчит наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Как назло, в десяти метрах возник второй шалашик – чуть поболе старушкиного. И обогнуть его было попросту невозможно.
– Тук-тук, – вежливо постучал я, морально готовясь к наихудшему. – Откройте, бабушка, я вам пенсию принес.
Внутри сидела, сложив ноги по-турецки, совершенно голенькая девочка лет десяти и прижимала к груди пухлый тряпичный сверток. Мне понравилось, что девчонка была чернокожей – и это понятно: копоть от лучины, защепленной в свисавшую из-под купола цепь, лезла в глаза и мешала рассудочно мыслить.
– Могу я видеть скульптора Петрушевского? – спросил я первое, что попалось на язык. Честно говоря, мысли в голове слегка замерли от радости: не каждый день увидишь голую негритяночку – в сосновом лесу, да в ясный подмосковный вечер. Не дожидаясь ответа, я нетактично выскочил из хижины.
Пульс заметно участился: ночное небо совсем рассвело из-за пламени, и полночь явно была уже где-то поблизости – а любимой девушки все не виднелось. Я решился на последнее усилие ради торжества нашей любви.
– Скажите, а тут не пробегала моя двоюродная кузина: на лошади, полненькая такая и с косой? – бодро поинтересовался я, с лету засовывая голову обратно в шалаш. Лучинка уже погасла, и вместо девочки посреди шатра белесо светлел во мраке маленький молочный жеребенок. Он весело блеснул на меня человечьими глазами и общительно фыркнул что-то в ответ.
Я не понял, но переспрашивать не стал. Единственно из врожденной вежливости. Да ну ее, эту кузину! Удовлетворенно кивнув и, кажется, заверив жеребенка, что вернусь через минутку, я целеустремленно сдвинул брови и решительно двинулся прочь из святилища, пока крышка на черепе не обвалилась окончательно. Я в своем роде бизнесмен и не могу ждать, если девушка опаздывает на деловое свидание.
Любопытный феномен: повернувшись к шатрам спиной, я деловито спускался по узкой ступенчатой тропке меж двух прогнивших заборов, перепрыгивал через кучу холодных валунов, сложенных на манер каменной скамейки, поворачивал направо-и… опять выходил к шалашику с негритянками и жеребцами. Абзац.
Ничуть не поссорившись с самим собой по этому поводу, я вторично поворачивался спиной, терпеливо спускался вдоль забора к камням, сворачивал налево – и через минуту проклятый сарай вновь появлялся прямо по курсу.
Тихо порицая себя за то, что дал жеребенку клятву вернуться через минутку, я стал размышлять. Одно из двух: либо все шатры в святилище строились по типовому проекту, либо… либо я заблудился, как Алиса в Стране Дураков. Куда бы я ни двигался, непременно возникал в итоге у палаточного городка – наконец, опустившись возле шалашика на траву и устало прикрыв глаза, я все понял.
Я не мог выйти из чтища. Я не был стожаричем. Я был москвич, жаба меня уешь.
Тут как раз наступила полночь. И началось настоящее шоу. Представьте себе такую предельно голливудскую тучу – сине-багровую, с прожилками молний – она, разумеется, движется на зрителя. Представили? Гут. А теперь вообразите не одну такую тучку, а целый грозовой фронт, трепетно-лиловый на черном небесном фоне, оранжево распухающий изнутри – совсем как в мультфильмах Диснея. Получилось? Нет-нет, погуще краски! Вот так. Давайте подсветим всю эту громаду божественного гнева алыми сполохами – чуть-чуть снизу, о'кей? Итак – разбухшие тучные груды задавливают небо – и… обрываются вниз ливнем! Чувствуете, как это нравится зрителю! Зритель просто тащится лицом по мокрой травке, загребая руками мусор и задыхаясь от восторга. Не останавливайте камеру! Ничего, что герою плохо и даже как будто дурно – зато какая сцена удалась!
Тучки врезали по пожару тугим и плотным дождем, пахнувшим электричеством. Дистиллированная вода гремуче упала с небес, ударила по ломким спичкам горящих сосен, расшвыряла по скользкой глине лошадей и расплющила в песок шатры и сарайчики. Вот. А потом кино закончилось. Стало по-ночному черно и сыро; притихло жалобное ржание, и герой, оторвав гудящий затылок от бетонного основания каменной лавочки, философски улыбнулся.
Это вернулся Стожар. Он задавил пожар, разрушив собственное пламеневшее святилище: на вершине холма остались только такие несгораемые явления, как грязь, глина и мокрая трава. Теперь лысая верхушка была ровно и скупо осыпана легкими медными бликами – и на самом верху, среди собственной ауры и раскисшего пепла сидел кто-то маленький и горбатый – черная рахитичная фигура на фоне блесток магии.
Несмело потянулись снизу, из остатков леса белые кони, смытые волнами грязи, исхлестанные дождем. Тихо пошли, родимые, огибая обломки кумиров и выгоревшие арки, на поклон к хозяину. Огромный, пожелтевший от мокрого песка жеребец проплюхал копытами мимо моего тела – и призывно покосился: что, дескать, разлегся, волчья сыть?
Я вздохнул и последовал за ним, вытряхивая из-под кольчуги песок и влагу. Вокруг горбатого шефа образовалась целая тусовка: лошади; собаки и – кто бы мог подумать! – мокрые дрожащие фигуры людей. Подданные окружили начальника многослойным кольцом. Ритмично работая локтями, я углубился в массы, и вдруг из толпы плеснуло знакомым неоновым фиолетом – яркие кошачьи глазки!
– Привет нудисткам! – зычно обрадовался я, и вокруг испуганно зашарахались лошади и старухи. – Стозваночка моя, я вернулся! Давай чай пить!
– Спей за мною! – возбужденно и поспешно шепнула амазонка – и, увернувшись от моего девственного поцелуя, выскользнула из толпы в темноту. Мне сразу стало скучно среди четвероногих – толкаются, звери такие, все копыта оттоптали.
Как известно, гоняться за неодетыми девушками по лесу – это очень банально. Это на двойку с минусом. Пусть так: я не претендую на оригинальность в вопросах здорового секса. Замечу лишь (в фигурных таких скобках), что во мраке узкая подвижная спинка блестела на бегу очень даже эротично. По мне, например, – так в самый раз. Я уже настигал свое голубоглазое счастье, как вдруг – счастье замерло у огромного пня, высоко черневшего во мраке – И грациозно обернулось к читателю лицом.
– Ну! Полезай на колоду! – тихо приказала нудисточка, немного задыхаясь и забрасывая за спину распустившуюся косу. Звездная пыль мгновенно легла на приподнявшуюся грудь, высветив невозможную кривизну юного бюста, – я вздрогнул и всем сердцем потянулся навстречу.
– Тпр-р-ру!!! – властно прикрикнула молодая наездница, хлестко отбиваясь и выжигая мне глаза жестким фиолетовым излучением – быстро ухватившись пальчиками за обожженный сук, торчавший из гигантской колоды, она легко и сладко запрыгнула наверх – и закачалась на самом краю, едва удерживая кончик спасительной ветки.
Пень был размерный – метра два в диаметре и около полутора в высоту. Гибкие девичьи коленки мелькнули прямо перед глазами – и я тоже прыгнул наверх, чтобы спасти ее, такую маленькую и нестабильную, чтобы обогнуть ее мужественной рукой, ограждая от неминуемого падения!
Глупый, глупый Мстислав. Пень был совершенно выжжен изнутри – девочка балансировала на узких прогнивших стенках. Я влетел в ловушку головой вперед – руки скользнули в гнилую пропасть дупла, ногти впились в трухлявое дерево, – но девочка услужливо подтолкнула меня очаровательной ножкой – вниз, в провал, в чью-то мрачную берлогу.
– Передай поклон батьке! – услышал я, падая, звонкий смех коварной амазонки где-то невозвратимо наверху – отбивая конечности о стенки колодца, обманутый герой низвергся навстречу новым приключениям.
ДНЕВНИК АЛЕКСИОСА,
князя Вышградского
Понедельник
Языческий лес. – О нечисти. – Экспозиция. – О нехристях. – Я становлюсь князем. – История Геурона. – О правителях. – Купечество как социальный союзник. – Смута. – Темный почтальон. – Устье Сольцы. – Планета-ангел
Я проснулся в лесу, но лес был как храм. Я лежал в острой утренней траве, рядом с проваленным деревом, ствол которого сплошь облеплен скользкими грибами. Вверх от меня, от травы и грибов обрушивались в небо тесные черные столбы тонко заточенных сосен – зыбкая лесная готика. Где-то в меркнущем небе двигались их вершины, гулко касаясь друг друга – но здесь, внизу – ночная тишина.
Это был храм незнакомого бога – его влажная магия повсюду. Она стекала по сосновым стволам в траву, она поддерживала в стоячем воздухе грибные споры, дымчато-пахучие пылинки. Я лежал на полу храма. Здесь все дышало невидимым травяным кипением – и эта жизнь перетекала поверх меня, оставляя на коже следы от нервных лапок муравья, обволакивая яростно-многоголосым комариным писком. И только выше – где-то среди тонких фракций тумана – уже теплились слабые обрывки рассвета, наудачу провалившиеся с востока в темноту леса, в узкие щели промеж плотно пригнанных стволов.
А еще выше – уже совсем мертво, одинаковые колонны сосен… Только вдруг – перечеркивая стонущие вертикали деревьев, стремительно и немыслимо, словно прорезая себе путь во мраке, ударила слева направо серая бесшумная птица, которой нельзя бывать в этом храме. И сосны, будто расщепленные на уровне птичьего перелета, разом вздрогнули и сдвинулись, скрипя, обламываясь к земле ломкими кусочками игольчатых веток, пыльной крошкой коры… Тут же, просияв, ярче прожелтели по зеркальному воздуху солнечные блики – и уже совсем издалека донесся запоздалый птичий крик – какое-то страшное богохульство в адрес потревоженного лесного божества.
Белесое пятно в темной траве, – я тоже был здесь незваным гостем. Как эта птица – помнишь, у Северянина: а жизнь – полет случайной птицы сквозь светлый зал из ночи в ночь!
Но я не привык бояться ночных и лесных духов. Пусть они боятся меня и маленького серебряного крестика у меня на груди. Весь ночной космос, завороченный круто, как геркулесовая каша, на звездах, астральных траекториях и звериных знаках, не значит ничего по сравнению с легким серебряным перекрестьем, которое привычно касается твоей теплой кожи. В кусочке серебра сливаются огнистые эклиптики жизни, и ты чувствуешь, что за твоей спиной встает, раздвигая лениво полураскрытыми крыльями звездную пыль, огромный и разбуженный во гневе ангел-хранитель. Складки его отсыревших одежд тяжело расправляются во мраке, отбрасывая тихий и уверенный отсвет округ, и тебе становится теплее и уютнее в этом незнакомом лесу. В правой руке твоего ангела – пламенеющий меч, безумно тяжелый и длинный, острием своим уходящий в смерть. И если ты лежишь спиной поверх мокрой травы и грибной сырости, то не бойся ничего и лежи в свое удовольствие – в любой момент ты можешь прижать к груди серебряный крестик, и ангел-хранитель прохладной жесткой рукой вырвет тебя из уст пагубного змея, алчущего сожрати тя и свести во ад жива.
Я вздрогнул – под пальцами, привычно двинувшимися к груди, что-то тяжко похолодело. Крестик был на месте, но рядом с ним, широко охватывая шею и расслабленно распластавшись грубо спаянными звеньями по груди, грузно лежала металлическая цепь. Она была нестрашная и… знакомая. Оторвав затылок от смятой травы и коснувшись груди подбородком, я глянул на гроздья кованых колец, разбросанных поверх одежды.
Цепь тихо лучилась мягким золотом. Острый луч, протянувшийся сквозь туман прохладной стеклянной нитью, случайно ударился в золотое звено – и, испуганно разбрызгивая оранжевые горячие отблески по рубашке, ожил и замигал по тугоплавкому металлу.
Скользнув пальцами по нагретому золоту на груди, я улыбнулся. Кажется, колокол сработал.
День первый, условно понедельник. Около десяти утра.
Передо мной огромный дубовый стол. Темное дерево столешницы сплошь в скрученных обрывках бересты. Грамотки собираются в трубочки, с легким шорохом опадают по краям на выскобленный пол горницы. Прямо посреди стола – грубый приземистый сосуд из древнего стекла, отливает землистой зеленью. В сосуде жидкий и теплый мед – на всю комнату сладко пахнет смородиной. Я сижу на неширокой лавке, спрятанной в мягких складках дорожного плаща и вглядываюсь в плетение строчек на бересте. Я бессилен разобраться в этих рукописных крючках и ломких линиях, отдаленно напоминающих неаккуратный мазок осциллографа.
Три с половиной часа назад я проснулся где-то на самом дне глухого леса и понял, что колокол сработал. Прежняя одежда осталась в будущем: вместо почти новых «Дарк Валентино» – тесные штаны из плотной темной ткани с тонкой медной цепочкой вместо пояса… Светлая холщовая рубашка навыпуск до самых колен – совсем не похожа на ту, что изображают в учебниках древнеславянской истории. Первое, что я увидел, – толстая золотая цепь на груди, настолько тяжелая, что я с трудом оторвал спину от холодной земли. Остался сидеть в траве, обхватив руками колени и слегка поводя глазами из стороны в сторону. Темно вокруг. Отовсюду свешиваются ко мне острые травяные лезвия в мутных камешках молочной росы, и только голова торчит наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84