Действительно, впервые пришло время реально, в совершенно практическом смысле установить ей цену. На тысяче планет Империи рабство было полностью узаконение. Оно не только вводилось, но считалось необходимым и приветствовалось. В самом деле, на многих планетах его специально учреждали с целью разрешения, хотя бы частичного, серьезных социальных проблем — таких, как сохранение ресурсов, защита окружающей среды, контроль за населением в отношении не только механизмов его прироста и размещения, но и более тонких вопросов, например, разнообразия и качества генотипов. Рабство или один из множества его эквивалентов, считалось естественным компонентом стабильного, упорядоченного общества, где различные его части гармонично связаны между собой и в целом составляют здоровую среду. Другие видели в рабстве признанный, утонченный и улучшенный порядок, определенный самой природой. В иных обществах об этом задумывались не больше, чем о воздухе, которым дышали, или дожде для орошения полей. Рабство ставилось в один ряд с такими понятиями, как земля или ветер. Никто не пытался подвергать его сомнению, да и как оно могло оказаться в поле пристального внимания? Подобные вещи, даже если они имели свои недостатки, казались более разумными, чем миф о равенстве, которому никто не верил, вкупе с идеей успеха, противоречащей самому мифу, вовлекающей общество в хаос конкуренции, стравливающей человека с человеком, группу с группой ради будущего и самооценки в получении приза, который, по природе вещей, почти никто не мог завоевать.
Ортог, стоящий на помосте, повернулся к Отто, вождю вольфангов. Они хорошо помнили друг друга.
Последний раз Ортог видел Отто на «Аларии», на маленькой арене, освещенном пятачке песка в одной из секций, с расставленными вокруг скамьями.
Еще одна блондинка, стоящая сбоку от помоста, взглянула на Юлиана — не та, которая, покраснела и опустила голову. Их глаза встретились, и губы женщины слегка скривились. В ее глазах было презрение к нему. Она презирала его за его униженность, за его лохмотья. Ее хозяева были намного выше, гораздо знатнее его. Но Юлиан как бы невзначай перевел взгляд на стальной ошейник с цепями на шее рабыни, прикрепленными к прочному кольцу. Деланно неспешно он разглядывал легкие, изящные, но прочные и тугие браслеты, обхватившие ее тонкие запястья. Затем его взгляд скользнул к браслетам на изящных щиколотках женщины. Будто от нечего делать Юлиан принялся разглядывать ее тело. Рабыня попыталась выпрямиться под таким оценивающим взглядом, но ее губы дрожали, а в глазах, где раньше сквозило высокомерие, теперь появилось понимание и страх. Ибо несмотря на всю грязь и лохмотья, он был свободным человеком, к тому же мужчиной, а она оставалась женщиной и рабыней. Она знала, что ее могли отвезти на невольничий рынок и продать. Она знала, что ее могли отослать на четвереньках с осторожно зажатым в зубах хлыстом к любому человеку, будь он хоть простым рабом.
Она потупилась.
— Отто, вождь вольфангов, — объявил Хендрикс, обращаясь к стоящему на помосте Ортогу.
— И Юлиан, гражданин Империи, — добавил Отто.
— И Юлиан, презренный пес из Империи, — повторил Хендрикс.
— Он свободный человек, — решительно произнес Отто.
Блондинка, которая прежде высокомерно разглядывала Юлиана, сжалась в комочек. Он был свободен!
— Да, свободный презренный пес из Империи, — громко повторил Хендрикс.
Женщина не подняла головы. Оскорбление, нанесенное Юлиану, было несравнимо с ее страшной и необратимой реалией — с ошейником на шее и цепями на руках и ногах. Она была в тысячу раз ниже Юлиана, будь он даже презренным псом — ведь он оставался свободным человеком, а она — рабыней.
— Я — Ортог, король ортунгов, — заявил Ортог.
Он не упомянул ни об их прошлой встрече, ни о событиях, происшедших на «Аларии». Отто кивнул, скрестив руки на могучей груди.
— Пошлите за Геруной, принцессой Дризриакской, — сказал Ортог, садясь на трон, стоящий на деревянном помосте в одном из концов просторного шатра. Ортог передал свой высокий золотой шлем оруженосцу.
— Ей стыдно, она не придет, господин, — ответила свободная женщина, стоящая неподалеку в своем длинном темном платье.
В руках у Гундлихта был небольшой, туго свернутый узел запачканной одежды, привезенный с Варны. Одежду он взял в хижине Отто, вождя вольфангов.
— Мы ждем только ее, — сказал Ортог.
— Она нездорова, — ответила женщина.
— Так притащите ее, — рассердился Ортог.
Одна из рабынь, сидящих на цепи у помоста, удовлетворенно хихикнула. Ортог взглянул на нее. Женщина мгновенно опустила глаза и прикрыла рот ладонью.
Рабыни не имели права ссылаться на нездоровье, ибо им полагалось быть готовыми оказать в любой момент любую услугу — неважно какую, сложную или интимную — если бы только этого пожелал хозяин. Он не заботился об их удобствах или удовольствиях. Это рабыни должны были ревностно стремиться доставить удовольствие хозяину. От рабынь требовалось немедленное послушание. Конечно, они знали, что многие свободные женщины являются их сестрами по несчастью, считаясь если не по закону, то по своей природе не более, чем рабынями. Обида рабыни на свободную женщину за то, что ее рабство не выражено явно, страх и ненависть не слишком отличались от ненависти и непрекращающейся неприязни свободных женщин к рабыням. Мысль о том, что Геруна, принцесса Дризриакская и принцесса ортунгов, будет силой приведена в шатер, очень позабавила рабынь. В своих сараях и клетках, за работой они слышали пикантные сплетни, которыми осмеливались делиться только шепотом — о том, что гордая Геруна прошлась по коридорам «Аларии» связанной, на веревке, с завязанным ртом, нагая, как рабыня. Кто-то ухитрился таким образом, как будто просто сопровождая узницу в ее клетку, проникнуть в пустой отсек, где хранились спасательные капсулы. На корабле, во время этого шествия, Геруну видели сотни насмешливых, похотливых ортунгов — она был а открыта их взглядам, грубым шуткам и насмешкам, как любая обнаженная пленница или рабыня. Естественно, эти слухи доставляли рабыням невыразимое удовольствие.
— Геруна, принцесса Дризриакская и принцесса ортунгов, — провозгласил воин у входа в шатер.
На пороге появилась Геруна со своими длинными, толстыми белокурыми косами, свисающими до колен, стройная, прямая, в роскошных варварских одеждах. Очевидно, предстоящее совсем не радовало ее. За спиной Геруны стояли два воина.
Отто взглянул на нее — она была такой же красивой, какой запомнилась ему.
Юлиан тоже во все глаза смотрел на принцессу. Прежде он видел ее только мельком у выходных люков «Аларии», где ждала запуска спасательная капсула. Принцесса показалась ему сейчас такой же прекрасной, какой он помнил ее.
— Приветствую вас, мой брат, — сказала Геруна.
— Приветствую, благородная сестра, — ответил Ортог.
Геруна метнула короткий взгляд в сторону Отто, вождя вольфангов, и тут же отвернулась. В этом кратком обмене взглядами каждый мог усмотреть воспоминание о встрече, об интимности, неизбежно возникающей между пленницей и тюремщиком, в руках которого она оказалась, подобно любой женщине, обнаженной и беспомощной, несмотря на свой титул принцессы дризриаков и ортунгов.
Она взглянула в сторону Юлиана. Она не вспыхнула бы так внезапно, если бы в первый момент не узнала привлекательного молодого офицера с «Аларии» в оборванном слуге вождя вольфангов, ибо он был тогда в коридоре возле люка. Она отлично его узнала даже в лохмотьях и заволновалась. Ее реакция, несомненно, была замечена, но еще сильнее смущала открытость, с которой этот оборванец смотрел на нее — пристально, с легкой улыбкой, которую он даже не пытался скрыть. Покраснев еще сильнее, она вспомнила, что этот человек видел ее у ног вождя, тогда еще простого гладиатора в доспехах ортунгов.
В шатре поднялся шепот. Позвякивая цепями, рабыни смотрели на Ге-руну. Когда-то она тоже была такой же беспомощной в руках мужчины, какими были сейчас они.
Однако Геруна оставалась свободной. Она не удостоила рабынь ни единым взглядом.
«Она действительно прекрасна», — думал Юлиан. Геруна отвернулась.
— Подойди, благородная и возлюбленная сестра, — приказал Ортог.
Многие варвары, как и жители цивилизованных планет, их политические и иные организации, предпочитали относиться к женщинам в известной манере — манере, которая была совершенно неуместна по отношению к аристократкам со всей деликатностью и сложностью их натуры и глубиной чувств.
Ортог указал место рядом с собой, где должна была встать его сестра. Подобрав длинные юбки, Геруна начала пробираться к помосту. Откуда-то справа, из толпы мужчин, донесся ехидный смешок, но Ортог сердито вскинул голову, и смех прекратился. Услышав этот смех, Геруна на мгновение замерла, но затем вновь продолжила свой путь.
Она взошла на помост и встала рядом с Ортогом.
— Я нездорова, господин, прошу меня простить, — сказала она.
— Принесите принцессе стул, — приказал Ортог, и тут же им подали стул, на который неохотно опустилась принцесса.
В шатре наступила тишина.
— Итак, начнем суд, — объявил Ортог.
Вперед выступил писец с тремя покрытыми воском дощечками. В их верхних углах имелись отверстия, через которые протягивали тесьму, связывая дощечки вместе. На таких дощечках за неимением бумаги можно было рисовать письмена и стирать их, а потом опытной рукой окончательный вариант переписывали на пергамент и относили на подпись Ортогу.
— Цель нашего суда — рассеять непристойные слухи, недопустимые для дома Ортога, — объявил писец.
Присутствующие рассмеялись. Несомненно, среди них были невольные свидетели унижения принцессы Геруны.
— Или выяснить их достоверность, — добавил Ортог, и в толпе присутствующих пронесся ропот.
Геруна казалась изумленной.
— Говорят, — продолжал писец, — что на четвертый день предпоследнего кодунга принцесса Геруна публично обнажилась на корабле «Алария» — так же бесстыдно, как презренная рабыня.
— Это ложь! — воскликнула Геруна, вскакивая на ноги.
Одна из белокурых рабынь насмешливо взглянула на нее, не убирая, однако, рук со своих раздвинутых бедер.
На большинстве планет рабынь ставили на колени, приказывая держать бедра раздвинутыми — поза была действительно красивой, к тому же она напоминала рабыням о том, кто они такие. Кроме того, она усиливала чувство беспомощности и физиологического возбуждения у женщин. Некоторым рабыням такая поза помогала преодолеть фригидность.
— Нет, — возразил Отто, руки которого по-прежнему были скрещены на груди. — Это правда.
— Геруна, благородная принцесса, узнаешь ли ты этого человека? — спросил писец, указывая на Отто.
— Нет! — закричала она.
— Странно, принцесса, — удивился Отто, — а вот я хорошо тебя помню.
— Глупец, — крикнула она, — ты не понимаешь, в какой опасности оказался!
— Хочешь, я расскажу тебе, какое у нее тело? — спросил Отто у Ортога.
— Зверь! — взвизгнула принцесса.
— Это не обязательно, — отказался Ортог.
— Позвольте мне уйти, господин, — взмолилась Геруна.
— Нет.
— У меня ужасно болит голова!
— Сядь, женщина, — приказал Ортог. Белокурые рабыни захихикали.
— Наказать их, — велел Ортог, и удары плети посыпались на бывших гражданок Империи. Рабыни завизжали. Мужчины в шатре грубо захохотали.
— Хватит, — сказал Ортог, даже не взглянув в сторону рабынь. Плеть прекратила работу.
Плачущие, дрожащие, перепуганные рабыни простерлись на земляном полу, прикрывая головы, стараясь сжаться в своих цепях.
Всесильные господа расхохотались еще громче. Юлиан испытал смущение за женщин. Вероятно, теперь они лучше поймут, что они только рабыни.
Геруна села на место. Ее лицо выражало гнев и беспокойство.
Она злилась на рабынь, которые смеялись над ее унижениями, над ней, будто она была всего лишь женщиной, поставленной на место сильными мужчинами — то есть женщиной, ничем не отличающейся от них. Но еще больше ее разозлила выходка брата, по милости которого ей пришлось вернуться на место и остаться в шатре. Значит, теперь ей придется, вопреки своему желанию, дослушать суд до конца. Она вдруг встревожилась, ибо ей показалось, что весь суд задуман против нее и что вождь воль-фангов, несмотря на то, что он явно в здравом уме, будет настаивать на своих словах. Оказалось, что ее собственного слова недостаточно, и, что самое удивительное, этот вольфанг признал свою роль в событиях четвертого дня недавнего кодунга. Она могла быть принцессой, но после всего сказанного и сделанного оставалась только женщиной. Подобно другим свободным женщинам и рабыням, она всецело зависела от милости мужчин. Эта мысль проявилась в голове Геруны яснее, чем когда-либо в прошлом, за исключением тех событий на «Аларии», которые потрясли и ужаснули ее до глубины души. Она только теперь осознала, что до сих пор не могла себе представить, кто она такая и чем может обернуться для нее подобный случай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40