Будем объективны: она красивее меня. Огромные темные глаза, тонкое лицо, дивная фигура. К тому же прирожденная рабыня. И все-таки, мне кажется, заставить хозяина забыть меня ей так и не удалось. Конечно, я боялась ее. Серьезная соперница. Я бесилась, я исходила ненавистью. Да и она ко мне особой привязанности не питала. Какие имена для меня выдумала: «дурочка», «нескладеха»! Так до сих пор и нет у меня имени. Но пусть сейчас, похоже, хозяин очень увлечен Марлой, пусть она, без сомнения, его любимая рабыня, все же мгновений нашей близости, того безмолвного, в словах не нуждающегося понимания, что возникало временами между мной и обладающим мной мужчиной, из его памяти ей не стереть. Как разозлило его наслаждение, что испытала я в объятиях его воина! Я всего лишь рабыня и над собой не властна. И все же он злился. Сам велел ему взять меня. И все же злился. И это увлечение Марлой — такое внезапное, какое-то слишком уж чрезмерное — будто силится показать мне свое безразличие. Я улыбнулась себе. А что, если просто ревнует? Что, если с помощью прелестной Марлы пытается выкинуть меня из головы? Конечно, она красивее, но в таких тонких материях, случается, все становится с ног на голову. Словно фрагменты головоломки, вдруг, как по волшебству, совпадут человеческие души и нежданно-негаданно сложатся в чарующий, неразличимый в разрозненных осколках узор. При всем своем очаровании Марла — не я. Вот и все. Так просто. Она — не я. Я, а не она, единственная. Я знаю — ему судьбой назначено быть моим Хозяином. А его, наверно, все больше пугает мысль, что именно мне назначено судьбой быть его Рабыней. Л он не желает, чтобы мысли обо мне занимали его больше, чем мысли о других девушках. И все же я почти уверена — хочет он того или нет, я становлюсь для него чем-то большим, чем просто еще одна соблазнительная бабенка с его цепью на запястье.
Стоя у мехов, он стащил с себя тунику.
— Сними та-тиру, — это мне. Я села, отстегнула крючки, через голову стянула лохмотья и отбросила в сторону. Он лег рядом. Укрыл нас обоих мехами.
Где-то — далеко-далеко, там, где у факела очерчен круг, там, где, не щадя пойманных красавиц, деревенские парни тешились своей добычей, — слышались крики.
А меня обнимал хозяин. Я застонала от наслаждения.
В темноте я почувствовала на себе его взгляд.
— Ты отдашь меня деревенским? — предчувствуя недоброе, спросила я.
Не хотелось, чтоб связали, чтоб тащили к факелу. Я ускользнула от них — взбесятся не на шутку. Даже не представляю, что со мной сделают.
— Нет, — ответил он в темноте.
— Значит, — теперь дышалось свободнее, — я от них убежала.
— Но не убежала от меня.
— Нет, хозяин, — я прижалась к нему крепче, — от тебя не убежала.
— Ловкая ты, — заметил он. — И храбрая. Спрятаться в мехах собственного хозяина, никого не спросив, — тут смелость нужна. За такую смелость рабынь нещадно бьют.
— Да, хозяин.
— Но я ценю смелость в рабынях. Смелая девушка изобретет такие чудеса, доставит хозяину такое наслаждение, о каком робкая и помыслить не смеет.
— Да, хозяин, — испуганно прошептала я.
— И то, как ты скрылась от них, как выбрала себе убежище, тоже говорит о недюжинном уме.
— Спасибо, хозяин.
Он взял в ладони мою голову.
— Ты очень умная, — сказал он. И добавил: — Для женщины, для рабыни.
— Спасибо, хозяин.
Вот животное! И все же я чувствовала, что он куда умнее меня — как и большинство горианских мужчин, с которыми довелось мне столкнуться. Горианские мужчины невероятно сильны, могучи и умны. Иногда это злит. Иногда нравится.
А горианские женщины, сколько я их встречала — и рабынь и свободных, — в большинстве своем не показались мне умнее меня. Судя по всему, в среднем их умственные способности гораздо ближе к интеллекту женщин Земли, чем у мужчин. Из всех рабынь моего хозяина умнее меня мне показалась только Этта.
— Мне нравятся умные рабыни, — снова заговорил он.
— Спасибо, хозяин.
И тут, вцепившись в него, я вскрикнула, губы мои приоткрылись — он коснулся меня.
— Взвилась, как самка зверя, — подивился он. Я прикусила губу.
— Это потому, что ты умная. Ты, наверно, этого не знала. Ведь ты с Земли.
Я задыхалась, не могла вымолвить ни слова — такую бурк] чувств вызвало его прикосновение.
— Умное тело, — объяснял он, — гораздо возбудимее. То, что ты такая умная, делает тебя рабыней до мозга костей.
Я вцепилась в него мертвой хваткой.
— Мне нравится владеть умными девушками, такими, как ты. Умные девушки — превосходные рабыни.
— Прошу тебя, хозяин, — застонала я, — не могу больше!
— Молчи, — оборвал он.
— Да, хозяин, — прорыдала я.
— Покорять и порабощать их куда приятнее, чем дурочек. Ими хочется обладать. Они сулят больше радости.
— Да, хозяин, — задыхалась я, — да, хозяин.
— В обладании ими, — продолжал он, — есть еще одно преимущество. Умные девушки ярче, проворнее, у них богаче воображение, они изобретательнее. Умная девушка умеет больше и справляется с любой задачей куда лучше глупой. Лучше воспринимает приказы. Быстрее обучается. Поступки ее разнообразнее, реакции сложнее и глубже, временами кажется, что она — само совершенство. Она учится, учится всегда, учится быть умной и желанной, учится доставлять мужчине наслаждение. Если девушка умна, чувства ее богаче и глубже, и такой девушкой легче управлять.
— Прошу тебя, хозяин, — взмолилась я, — возьми меня!
— Не двигайся! — велел он. — Чтоб и пальцем не шевельнула!
— Да, хозяин, — скрипнув зубами, едва выдавила я. Хотелось разразиться криком, казалось — вот-вот взорвусь! Но мне велено не шевелиться.
— К тому же, — как ни в чем не бывало рассуждал он, — умная девушка, действительно умная, как ты, способна по-настоящему ощутить себя рабыней. Дурочке суть рабства не постичь. Она знает, что она рабыня. Понимает, что так положено, что таков закон. По себе знает тяжесть цепей. Плеть ей знакома не понаслышке. Но сознает ли она, что такое рабство?
— Прости, хозяин, — я с трудом выговаривала слова, — но каждая женщина, если она рабыня, сознает, что такое рабство.
— Это правда? — спросил он.
— В глубине души, — осмелела я, — каждая рабыня сознает свое рабство. И ум здесь ни при чем. Для этого достаточно быть рабыней. И женщиной. В душе женщины, которой обладают, рождается невероятное чувство. Описать его невозможно. Чтобы испытать это чувство, чтобы откликнуться на этот зов, умной быть не надо.
— Возможно, — не стал спорить он. Сейчас завизжу!
— Прошу тебя, хозяин!
— Не шевелись.
— Да, хозяин.
Я держалась изо всех сил. Словно закоченела. Пожалуй, пытку мучительнее не сумели бы изобрести и крестьянские парни.
— Так ты не считаешь, что для глупой девушки суть рабства сводится к цепям и плетке?
— Нет, хозяин. — Я беспомощно застонала. — Сейчас я не на цепи. И плеткой меня не секут. Но даже закованная в кандалы, даже исхлестанная кнутами и плетьми, я не чувствовала бы так остро свое рабство. Я принадлежу тебе. Я в твоей власти. Даже двинуться не смею. Я должна повиноваться. И на моем месте это поняла бы любая женщина.
— Но может быть, — протянул он задумчиво, — все дело в твоем уме, в твоей чувственности? Может быть, потому ты куда острее, куда глубже и живее, чем какая-нибудь дурочка, ощущаешь, что такое рабство?
— Может быть, хозяин, — простонала я, — не знаю!
— Хочешь, чтоб я позволил тебе двигаться?
— Да! — прорыдала я. — Да! Да!
— Но я не позволяю.
— Да, хозяин. — Меня душили рыдания.
— Приятно обладать такой прелестной земной женщиной, как ты.
— Да, хозяин.
— Чья ты?
— Твоя! Твоя, хозяин!
— Но ты с Земли. Как же ты можешь принадлежать мужчине?
— Я твоя, хозяин!
— Последние недели ты тревожишь меня.
— Хозяин?
— Не двигайся!
— Нет, хозяин.
— Не понимаю, — проговорил он. — Странно. Сегодня я разозлился на тебя, а ты всего лишь вела себя, как подобает рабыне.
Это он о том, как этим утром я отдалась воину.
— Я рабыня, хозяин. И над собой не властна.
— Знаю, — ответил он. — Так почему же я разозлился?
— Не знаю, хозяин.
Снова рука его коснулась меня, снова я вскрикнула.
— Не двигайся! — предупредил он.
— Пощади свою рабыню, хозяин! — умоляла я.
Одно прикосновение — и снова от возбуждения помутилось в глазах — вот-вот забьюсь в судорогах, закричу. Но я застыла рядом с ним, замерла, окаменела.
— Ты не имеешь значения, — сказал он.
— Нет, хозяин.
— Всего лишь ничтожная рабыня.
— Да, хозяин.
— Тебя можно купить или продать на любом рынке за горсть медяков.
— Да, хозяин, — вторила я.
— Так почему же ты столько для меня значишь?
— Не знаю, хозяин.
— Можешь двигаться, рабыня, — смилостивился он. Я прильнула к нему с безудержным криком.
— Вот видишь, женщины Земли — прирожденные рабыни.
— Да, хозяин, — с плачем согласилась я.
— Ты просто обычная девка.
— Да, хозяин, — проворковала я.
Вцепившись в него, я принялась целовать, лизать его под подбородком, плакала, смеялась, бешено извиваясь, все крепче сжимала его в объятиях.
— Обычная девка, — повторил он. — Обычная рабыня. Залитой слезами щекой я прижалась к его мощной груди,
кожу щекотали жесткие волоски.
— Да, хозяин, — шептала я. \
— У тебя даже имени нет.
— Нет, хозяин.
— Что может значить безымянное животное?
— Ничего, хозяин.
— Что в тебе такого?
— Не знаю, хозяин.
— И все же ты прелестное животное.
— Спасибо, хозяин.
— И я покорю тебя.
— Ты давно уже покорил меня.
— Я покорю тебя снова.
— Каждый раз, когда ты смотришь на меня или прикасаешься ко мне, ты покоряешь меня снова и снова. — Прижавшись щекой к его груди, я обнимала его в темноте. — Ты покорил меня, хозяин, целиком и полностью. Я — твоя рабыня.
— Может, дадим моей рабыне имя?
— Как угодно хозяину.
Взяв за плечи, он приподнял и повернул меня на спину, придавил своим телом, вжал спиной в меха. Руки его обвили меня. Тело мое приняло, поглотило его. Я застонала.
— Не двигайся! — велел он.
— Да, хозяин, — умирая от нетерпения, покорилась я.
— Я дам тебе имя.
Беспомощная, я лежала в темноте узницей в его железных объятиях и ждала — как меня назовут.
— Ты самая обычная, — размышлял он, — ничего особенного в тебе нет. Значит, и имя надо придумать незначащее, простое и скромное, чтобы подходило для такой ничтожной, никчемной, невежественной клейменой рабыни, как ты.
— Да, хозяин.
— Ты из варваров.
— Да, хозяин.
— Есть мужчины, — поведал он, — которым нравится проверять, на что способны женщины из варваров.
— Проверь меня, хозяин, умоляю!
— Не двигайся!
— Да, хозяин. — Еще секунда — и не сдержу оргазма, забьюсь в судорогах! Но он не велел двигаться. Казалось — сейчас взорвусь.
— Ну а я, — улыбнулся он, — предпочитаю проверять, на что способна любая девушка, будь она цивилизованная или из варваров.
— Да, хозяин.
— Знаешь ли ты, — спросил он, — что в оргазме все вы одинаковы — и женщины варваров, и цивилизованные?
— Нет, хозяин.
— Вот интересно. Оргазм уравнивает всех.
— Все мы женщины, всего лишь женщины в руках хозяина.
— Безусловно.
— Позволь мне кончить! — умоляла я.
— Не двигайся.
— Да, хозяин. — Я едва разжимала зубы. Я отдаюсь ему, вся, без остатка, ну почему он не хочет взять меня?
— Ты говоришь по-гориански с акцентом.
— Да, хозяин. Прости, хозяин.
— Не меняйся. Твой акцент — это ты. С ним ты чуть другая. Так интереснее.
— Может быть, потому хозяина и занимает его рабыня?
— Может быть, — ответил он. — Но у меня уже были девушки из варваров.
— С планеты Земля? — прошептала я.
— Конечно. Не двигайся.
— Нет, хозяин. — Вдруг где-то там, глубоко, на донышке сознания, возникла ненависть ко всем этим девкам. Как я злилась, как ревновала!
— Маленькая рабыня сердится, — проронил он. — Не двигайся.
Стараясь не двигаться, я лежала в темноте в его объятиях.
— А что стало с теми девушками с Земли, что были у тебя до меня, хозяин? — спросила я.
— Разве рабыне позволили говорить?
— Прости, хозяин. Можно говорить?
— Говори.
— У тебя уже были земные девушки. Где они теперь?
— Не знаю.
— Что ты с ними сделал?
— Не считая тебя, таких у меня было пятеро, дорогая. Двоих я подарил, троих продал.
— А меня ты продашь или подаришь?
— Может быть.
Я застонала. Конечно, он волен делать что хочет.
— Они любили тебя?
— Не знаю, — ответил он. — Может быть. А может, и нет.
— А говорили, что любят?
— Конечно. Рабыни всегда так говорят.
— И все-таки ты подарил их или продал? — Да.
— Как ты мог, хозяин?
— Они всего лишь рабыни, — объяснил он.
У меня вырвался стон отчаяния. И меня он может так же просто отбросить в сторону.
— Ты жесток, хозяин.
— Разве можно быть жестоким к рабыне? — удивился он.
— Да, — согласилась я. — Разве можно быть жестоким к рабыне?
— Ты плачешь?
— Прости, хозяин.
Мы лежали, обнявшись, в темноте. Он запретил мне двигаться. Шум утих — деревенские парни угомонились, потеха закончилась. Моих сестер-невольниц снова ждут рабские путы.
— Как тебя звали там, у варваров?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Стоя у мехов, он стащил с себя тунику.
— Сними та-тиру, — это мне. Я села, отстегнула крючки, через голову стянула лохмотья и отбросила в сторону. Он лег рядом. Укрыл нас обоих мехами.
Где-то — далеко-далеко, там, где у факела очерчен круг, там, где, не щадя пойманных красавиц, деревенские парни тешились своей добычей, — слышались крики.
А меня обнимал хозяин. Я застонала от наслаждения.
В темноте я почувствовала на себе его взгляд.
— Ты отдашь меня деревенским? — предчувствуя недоброе, спросила я.
Не хотелось, чтоб связали, чтоб тащили к факелу. Я ускользнула от них — взбесятся не на шутку. Даже не представляю, что со мной сделают.
— Нет, — ответил он в темноте.
— Значит, — теперь дышалось свободнее, — я от них убежала.
— Но не убежала от меня.
— Нет, хозяин, — я прижалась к нему крепче, — от тебя не убежала.
— Ловкая ты, — заметил он. — И храбрая. Спрятаться в мехах собственного хозяина, никого не спросив, — тут смелость нужна. За такую смелость рабынь нещадно бьют.
— Да, хозяин.
— Но я ценю смелость в рабынях. Смелая девушка изобретет такие чудеса, доставит хозяину такое наслаждение, о каком робкая и помыслить не смеет.
— Да, хозяин, — испуганно прошептала я.
— И то, как ты скрылась от них, как выбрала себе убежище, тоже говорит о недюжинном уме.
— Спасибо, хозяин.
Он взял в ладони мою голову.
— Ты очень умная, — сказал он. И добавил: — Для женщины, для рабыни.
— Спасибо, хозяин.
Вот животное! И все же я чувствовала, что он куда умнее меня — как и большинство горианских мужчин, с которыми довелось мне столкнуться. Горианские мужчины невероятно сильны, могучи и умны. Иногда это злит. Иногда нравится.
А горианские женщины, сколько я их встречала — и рабынь и свободных, — в большинстве своем не показались мне умнее меня. Судя по всему, в среднем их умственные способности гораздо ближе к интеллекту женщин Земли, чем у мужчин. Из всех рабынь моего хозяина умнее меня мне показалась только Этта.
— Мне нравятся умные рабыни, — снова заговорил он.
— Спасибо, хозяин.
И тут, вцепившись в него, я вскрикнула, губы мои приоткрылись — он коснулся меня.
— Взвилась, как самка зверя, — подивился он. Я прикусила губу.
— Это потому, что ты умная. Ты, наверно, этого не знала. Ведь ты с Земли.
Я задыхалась, не могла вымолвить ни слова — такую бурк] чувств вызвало его прикосновение.
— Умное тело, — объяснял он, — гораздо возбудимее. То, что ты такая умная, делает тебя рабыней до мозга костей.
Я вцепилась в него мертвой хваткой.
— Мне нравится владеть умными девушками, такими, как ты. Умные девушки — превосходные рабыни.
— Прошу тебя, хозяин, — застонала я, — не могу больше!
— Молчи, — оборвал он.
— Да, хозяин, — прорыдала я.
— Покорять и порабощать их куда приятнее, чем дурочек. Ими хочется обладать. Они сулят больше радости.
— Да, хозяин, — задыхалась я, — да, хозяин.
— В обладании ими, — продолжал он, — есть еще одно преимущество. Умные девушки ярче, проворнее, у них богаче воображение, они изобретательнее. Умная девушка умеет больше и справляется с любой задачей куда лучше глупой. Лучше воспринимает приказы. Быстрее обучается. Поступки ее разнообразнее, реакции сложнее и глубже, временами кажется, что она — само совершенство. Она учится, учится всегда, учится быть умной и желанной, учится доставлять мужчине наслаждение. Если девушка умна, чувства ее богаче и глубже, и такой девушкой легче управлять.
— Прошу тебя, хозяин, — взмолилась я, — возьми меня!
— Не двигайся! — велел он. — Чтоб и пальцем не шевельнула!
— Да, хозяин, — скрипнув зубами, едва выдавила я. Хотелось разразиться криком, казалось — вот-вот взорвусь! Но мне велено не шевелиться.
— К тому же, — как ни в чем не бывало рассуждал он, — умная девушка, действительно умная, как ты, способна по-настоящему ощутить себя рабыней. Дурочке суть рабства не постичь. Она знает, что она рабыня. Понимает, что так положено, что таков закон. По себе знает тяжесть цепей. Плеть ей знакома не понаслышке. Но сознает ли она, что такое рабство?
— Прости, хозяин, — я с трудом выговаривала слова, — но каждая женщина, если она рабыня, сознает, что такое рабство.
— Это правда? — спросил он.
— В глубине души, — осмелела я, — каждая рабыня сознает свое рабство. И ум здесь ни при чем. Для этого достаточно быть рабыней. И женщиной. В душе женщины, которой обладают, рождается невероятное чувство. Описать его невозможно. Чтобы испытать это чувство, чтобы откликнуться на этот зов, умной быть не надо.
— Возможно, — не стал спорить он. Сейчас завизжу!
— Прошу тебя, хозяин!
— Не шевелись.
— Да, хозяин.
Я держалась изо всех сил. Словно закоченела. Пожалуй, пытку мучительнее не сумели бы изобрести и крестьянские парни.
— Так ты не считаешь, что для глупой девушки суть рабства сводится к цепям и плетке?
— Нет, хозяин. — Я беспомощно застонала. — Сейчас я не на цепи. И плеткой меня не секут. Но даже закованная в кандалы, даже исхлестанная кнутами и плетьми, я не чувствовала бы так остро свое рабство. Я принадлежу тебе. Я в твоей власти. Даже двинуться не смею. Я должна повиноваться. И на моем месте это поняла бы любая женщина.
— Но может быть, — протянул он задумчиво, — все дело в твоем уме, в твоей чувственности? Может быть, потому ты куда острее, куда глубже и живее, чем какая-нибудь дурочка, ощущаешь, что такое рабство?
— Может быть, хозяин, — простонала я, — не знаю!
— Хочешь, чтоб я позволил тебе двигаться?
— Да! — прорыдала я. — Да! Да!
— Но я не позволяю.
— Да, хозяин. — Меня душили рыдания.
— Приятно обладать такой прелестной земной женщиной, как ты.
— Да, хозяин.
— Чья ты?
— Твоя! Твоя, хозяин!
— Но ты с Земли. Как же ты можешь принадлежать мужчине?
— Я твоя, хозяин!
— Последние недели ты тревожишь меня.
— Хозяин?
— Не двигайся!
— Нет, хозяин.
— Не понимаю, — проговорил он. — Странно. Сегодня я разозлился на тебя, а ты всего лишь вела себя, как подобает рабыне.
Это он о том, как этим утром я отдалась воину.
— Я рабыня, хозяин. И над собой не властна.
— Знаю, — ответил он. — Так почему же я разозлился?
— Не знаю, хозяин.
Снова рука его коснулась меня, снова я вскрикнула.
— Не двигайся! — предупредил он.
— Пощади свою рабыню, хозяин! — умоляла я.
Одно прикосновение — и снова от возбуждения помутилось в глазах — вот-вот забьюсь в судорогах, закричу. Но я застыла рядом с ним, замерла, окаменела.
— Ты не имеешь значения, — сказал он.
— Нет, хозяин.
— Всего лишь ничтожная рабыня.
— Да, хозяин.
— Тебя можно купить или продать на любом рынке за горсть медяков.
— Да, хозяин, — вторила я.
— Так почему же ты столько для меня значишь?
— Не знаю, хозяин.
— Можешь двигаться, рабыня, — смилостивился он. Я прильнула к нему с безудержным криком.
— Вот видишь, женщины Земли — прирожденные рабыни.
— Да, хозяин, — с плачем согласилась я.
— Ты просто обычная девка.
— Да, хозяин, — проворковала я.
Вцепившись в него, я принялась целовать, лизать его под подбородком, плакала, смеялась, бешено извиваясь, все крепче сжимала его в объятиях.
— Обычная девка, — повторил он. — Обычная рабыня. Залитой слезами щекой я прижалась к его мощной груди,
кожу щекотали жесткие волоски.
— Да, хозяин, — шептала я. \
— У тебя даже имени нет.
— Нет, хозяин.
— Что может значить безымянное животное?
— Ничего, хозяин.
— Что в тебе такого?
— Не знаю, хозяин.
— И все же ты прелестное животное.
— Спасибо, хозяин.
— И я покорю тебя.
— Ты давно уже покорил меня.
— Я покорю тебя снова.
— Каждый раз, когда ты смотришь на меня или прикасаешься ко мне, ты покоряешь меня снова и снова. — Прижавшись щекой к его груди, я обнимала его в темноте. — Ты покорил меня, хозяин, целиком и полностью. Я — твоя рабыня.
— Может, дадим моей рабыне имя?
— Как угодно хозяину.
Взяв за плечи, он приподнял и повернул меня на спину, придавил своим телом, вжал спиной в меха. Руки его обвили меня. Тело мое приняло, поглотило его. Я застонала.
— Не двигайся! — велел он.
— Да, хозяин, — умирая от нетерпения, покорилась я.
— Я дам тебе имя.
Беспомощная, я лежала в темноте узницей в его железных объятиях и ждала — как меня назовут.
— Ты самая обычная, — размышлял он, — ничего особенного в тебе нет. Значит, и имя надо придумать незначащее, простое и скромное, чтобы подходило для такой ничтожной, никчемной, невежественной клейменой рабыни, как ты.
— Да, хозяин.
— Ты из варваров.
— Да, хозяин.
— Есть мужчины, — поведал он, — которым нравится проверять, на что способны женщины из варваров.
— Проверь меня, хозяин, умоляю!
— Не двигайся!
— Да, хозяин. — Еще секунда — и не сдержу оргазма, забьюсь в судорогах! Но он не велел двигаться. Казалось — сейчас взорвусь.
— Ну а я, — улыбнулся он, — предпочитаю проверять, на что способна любая девушка, будь она цивилизованная или из варваров.
— Да, хозяин.
— Знаешь ли ты, — спросил он, — что в оргазме все вы одинаковы — и женщины варваров, и цивилизованные?
— Нет, хозяин.
— Вот интересно. Оргазм уравнивает всех.
— Все мы женщины, всего лишь женщины в руках хозяина.
— Безусловно.
— Позволь мне кончить! — умоляла я.
— Не двигайся.
— Да, хозяин. — Я едва разжимала зубы. Я отдаюсь ему, вся, без остатка, ну почему он не хочет взять меня?
— Ты говоришь по-гориански с акцентом.
— Да, хозяин. Прости, хозяин.
— Не меняйся. Твой акцент — это ты. С ним ты чуть другая. Так интереснее.
— Может быть, потому хозяина и занимает его рабыня?
— Может быть, — ответил он. — Но у меня уже были девушки из варваров.
— С планеты Земля? — прошептала я.
— Конечно. Не двигайся.
— Нет, хозяин. — Вдруг где-то там, глубоко, на донышке сознания, возникла ненависть ко всем этим девкам. Как я злилась, как ревновала!
— Маленькая рабыня сердится, — проронил он. — Не двигайся.
Стараясь не двигаться, я лежала в темноте в его объятиях.
— А что стало с теми девушками с Земли, что были у тебя до меня, хозяин? — спросила я.
— Разве рабыне позволили говорить?
— Прости, хозяин. Можно говорить?
— Говори.
— У тебя уже были земные девушки. Где они теперь?
— Не знаю.
— Что ты с ними сделал?
— Не считая тебя, таких у меня было пятеро, дорогая. Двоих я подарил, троих продал.
— А меня ты продашь или подаришь?
— Может быть.
Я застонала. Конечно, он волен делать что хочет.
— Они любили тебя?
— Не знаю, — ответил он. — Может быть. А может, и нет.
— А говорили, что любят?
— Конечно. Рабыни всегда так говорят.
— И все-таки ты подарил их или продал? — Да.
— Как ты мог, хозяин?
— Они всего лишь рабыни, — объяснил он.
У меня вырвался стон отчаяния. И меня он может так же просто отбросить в сторону.
— Ты жесток, хозяин.
— Разве можно быть жестоким к рабыне? — удивился он.
— Да, — согласилась я. — Разве можно быть жестоким к рабыне?
— Ты плачешь?
— Прости, хозяин.
Мы лежали, обнявшись, в темноте. Он запретил мне двигаться. Шум утих — деревенские парни угомонились, потеха закончилась. Моих сестер-невольниц снова ждут рабские путы.
— Как тебя звали там, у варваров?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71