Ясно, покс тут ни при чем, его уже два года и в помине нет.
Какой-то прозрачной жидкостью лекарь протер мне кожу на руке. Вдруг, к моему ужасу и восторгу мужчин, на внутренней стороне локтевого сгиба как по волшебству проступила надпись — тоненькие ярко-красные буквы. Я знала, что там написано. Мне сказала моя хозяйка, леди Элайза. Надпись проста. Всего два слова: «Это она». Ее нанесли на мою руку тоненькой кисточкой, тоже прозрачной жидкостью. Оставшийся на коже влажный след подсох и исчез. Мне и не верилось, что метка сохранилась. Но теперь, под действием какого-то реактива, она проступила — четкая и ясная. Мгновение спустя, капнув на тампон из другой склянки, лекарь снова мазнул мне руку — как по волшебству надпись растаяла. Невидимое пятнышко растаяло. На всякий случай проверили: еще раз капнули первый реактив. Ничего. Химическое клеймо, которым леди Элайза, моя хозяйка, пометила меня для своих агентов, исчезло. Лекарь еще раз протер мне руку, удаляя остатки реактивов.
Мужчины обменялись довольными взглядами.
На мое левое запястье вновь надели наручник.
— У меня нет покса, хозяин? — спросила я.
— Нет, — ответил лекарь.
Вынув из сумки грифель, высокий нацарапал на левом плече моей золотистоволосой соседки какое-то слово и объявил:
— Твое имя — Нарла.
Это, наверно, он и написал на ее плече.
— Да, хозяин, — ответила она. Повернувшись ко мне, он надписал и мое плечо.
— Ты — та самая, Йата.
— Да, хозяин.
Надпись будет красоваться у меня на коже, пока не смоют. Мужчины поднялись на ноги и вышли. У дверей топтался торговец.
— За такое наказывают, — предупредил его высокий.
— Не губите, господа! — захныкал тот.
— Еще золото есть?
— Да-да, господа! — оживился торговец.
Дверь закрылась. Комната снова погрузилась в темноту. Кожу еще саднило от острого грифеля. Значит, на мне написано «Йата». Теперь меня зовут Йата.
— Имя? — спросил мужчина золотистоволосую.
— Нарла, — ответила она, — если хозяину будет угодно.
— Годится, — кивнул он. — Имя? — это уже мне.
— Йата, если хозяину будет угодно.
— Годится.
— Ко мне они попали от достойного работорговца, Александра из Телетуса, — тараторил торговец, — только бумаги затерялись в дороге.
— Я беру обеих, — объявил мужчина. Долго торговаться он не стал, и вскоре мы с Нарлой уже стояли за стенами длинной низкой комнаты, в коридоре. На шеях — связанные друг с другом поводком кожаные ошейники, в середине поводка — ручка. Схваченные наручниками руки — за спиной.
— Далеко ли до Телнуса, хозяин? — спросила я.
— Вот дура, — буркнул он, — ты уже в Телнусе.
— Зачем ты купил нас, хозяин?
— Будете работать у меня в заведении, пату подавать. Нарла застонала.
Я улыбнулась.
— Хозяин, позволено ли будет спросить, как называется твое заведение?
— Самое лучшее в Телнусе, — похвастался он.
— Да, хозяин?
— А называется «Чатка и курла».
— Спасибо, хозяин.
На Нарлу накинули плащ и колпак, завязали под подбородком. Теперь не увидит, откуда ее забирают. Полы плаща подоткнули под подбородок. Плащ короткий, с четырьмя овальными вырезами. На ткани — какая-то надпись. Наверняка реклама «Чатки и курлы». Надели колпак и плащ и на меня. Ничего не видно. Подол болтается высоко, открывает ноги. В вырезах гуляет ветерок. Хозяин потянул за привязь. Я послушно пошла следом.
Вот я и в Телнусе.
Глава 18. МЕШОК
С подносом над головой я осторожно ступала между столами.
«Чатка и курла» — большая таверна. Четыре этажа, широкий двор, полы деревянные. Здание опоясано округлыми террасами шириной футов по двадцать, над террасами — два округлых балкона, каждый шириной около десяти футов.
Сегодня у нас людно.
С потолков и с крыш балконов на цепях свисают тусклые каретные фонари из красного стекла.
В таверне шумит толпа.
По деревянным пандусам слоняются клиенты, снуют рабыни. Задевая их в толкотне, стараясь не опрокинуть поднос, я пробираюсь ко второму балкону. В «Чатке и курле» много девушек — больше сотни. Я осторожно поднимаюсь по выложенному через каждые двадцать дюймов поперечными перекладинами наклонному пандусу.
В каком-то из альковов вскрикнула девушка.
Талия крепко обтянута красным шнуром — курлой. Узел над левым бедром развязывается легко — одним рывком. Поверх курлы вдоль тела и дальше, между ног, к спине, тянется чатка — узкая, дюймов шесть, полоска черной кожи. У облаченной в чатку и курлу девушки хорошо видно клеймо — на правом ли оно бедре или на левом. Еще на мне надет калмак — черный кожаный жилет без рукавов. Один из гостей, мимо которого я пыталась прошмыгнуть по пандусу, распахнул его. Я беспомощно застыла, держа над головой поднос. Держа жилет нараспашку, мужчина дважды поцеловал меня, приговаривая: «Ах ты красотка!» — «Если позволишь, девушка будет рада доставить тебе удовольствие в алькове», — проговорила я. Так нас учили, этого от нас ждут, но мой ответ был не лишен подлинной искренности. Несколько дней назад, когда меня впервые отправили обслуживать гостей «Чатки и курлы», этот мужчина уже обладал мною. О, он хорошо знает, как взять от беспомощной прекрасной рабыни все!
— Позже, рабыня, — сказал он.
— Да, хозяин, — шепнула я в ответ и пошла дальше.
Кроме курлы, чатки и калмака на мне эмалевый турианский ошейник, с него на золотых цепочках свисают пять черных, покрытых эмалью колокольчиков, такие же колокольчики — на черном, покрытом эмалью ножном браслете. Обритые перед плаванием волосы еще короткие, но начинают отрастать. Голова повязана чем-то вроде платка — курой. По прибытии в «Чатку и курлу» нас с Нарлой принялись мыть и скрести — смывали корабельных вшей, остатки въевшейся в кожу за время плавания грязи. Зацепив за правое ухо, рабыни окунали наши головы в ванну с уничтожающим вшей раствором, а мы крепко зажмуривались и старались не открывать рта. Потом нам позволили вымыться самим. Не припомню, чтобы мытье когда-нибудь доставляло мне такое удовольствие.
— Паги! — потребовал сидящий на первом балконе гость.
— Сейчас позову рабыню, хозяин. — Я спешила на второй балкон, на четвертый этаж.
По ведущему к верхнему балкону пандусу навстречу мне спускалась Нарла.
— За шестым столом на первом балконе требуют паги, рабыня, — бросила я ей.
— Принеси сама, рабыня.
— Я занята, рабыня.
— Плохо, рабыня.
— У него плетка, — предупредила я.
Она побледнела. Кое-кто из гостей приходит в таверну с плетками. К краю каждого стола прибит на ремне наручник. Если гость недоволен, девушку тут же поставят об этом в известность. Так что мы старались вовсю. Я улыбнулась, провожая взглядом Нарлу: что было духу бросилась вниз по пандусу за пагой. На корабле, сидя в клетке на палубе, она обидела меня. Обозвала уродиной, трюмной девкой. Разве я виновата, что обрили голову? Что я теперь ни блондинка, ни брюнетка, как она? Эти цвета ценятся больше всего. Ничего, вот станут мои волосы опять темными и блестящими — буду не хуже ее. И уж почти наверняка наслаждения хозяину смогу доставить больше.
, Стоя на коленях у стола на втором балконе, я поставила поднос на пол и не мешкая принялась услужливо расставлять на столе его содержимое: мясо, сыр, соусы и фрукты, вина и орехи.
— Желают ли хозяева еще чего-нибудь от Иаты, своей рабыни?
— Ступай, рабыня, — раздался женский голос. Разодетая в пух и прах, укрытая покрывалами, у стола в сопровождении эскорта стояла на коленях свободная женщина. Ее спутники, скрестив ноги, сидели позади. Иногда свободные женщины со свитой появляются в «Чатке и курле». Голос какой-то недовольный.
— Да, госпожа, — прошептала я и, подхватив поднос, понуро удалилась. Не будь с ними женщины, мужчины из ее свиты, пожалуй, пожелали бы от Йаты, своей рабыни, чего-то еще. Иногда, к раздражению прочих клиентов, меня, приберегая «на потом», пристегивают наручником к столу.
Подойдя к перилам, я взглянула вниз. Футов двадцать пять высота, а то и больше. Среди столов извиваются танцовщицы. Их в «Чатке и курле» несколько. Иногда самую искусную выставляют в центр зала, туда, где на темно-красном деревянном полу выкрашен желтым круг.
Мужчины входят, выходят. Я, держа в руках поднос, стою у перил.
Никто меня не ищет. Почему? Просто еще одна ничтожная кабацкая рабыня. Служу гостям, как и остальные, всем без разбора, выполняю малейшие прихоти.
Я заскользила глазами по росписи стен. Похоже, равнины Турий. А может, земли кочевников. Сцены охоты, набег на караван, укрощение рабыни; огромные стада босков, вереницы кочевых кибиток; стены и башни Турий, всадники на холме смотрят в сторону города. Да и подающие пагу девушки одеты как рабыни всадников-копьеносцев — в роскошную шелковистую кайлу. Под такой одеждой не спрячешь оружие, девушка вся как на ладони, от глаз хозяина ничего не утаить.
Внизу, на первом этаже, разгорелась драка — двое мужчин повздорили из-за Лиразины, очаровательной изящной блондинки, рабыни из Телетуса. Перепуганная насмерть девушка съежилась у самых их ног. По знаку владельца таверны Ауре-лиона к дерущимся бросился Страбо, управляющий первого этажа, и принялся разнимать. Оба задиры вцепились в него. Послышались звуки рвущейся одежды. Кинулся в гущу схватки и здешний работник, которого, как Брена Лурта в арском «Ошейнике с бубенцом», держали в таверне на подхвате. Ввязались и еще двое клиентов.
— А ну дай ему! — подзадоривали зрители. Отчаянно визжала девушка.
А ведь в такой свалке, подумывала я иногда, можно и сбежать. Да нет, не выйдет. Хоть двери в большинство таверн всегда открыты и девушке ничего не стоит просто выскользнуть на улицу, ей все равно не скрыться. Вся ее одежда — ошейник, клеймо да лоскут шелка, лишь покажись на люди — тут же вернут хозяину, а может, предпочтут оставить себе. Побег для рабыни Гора — дело гиблое. Облаченных в груботканые туники рабынь нередко посылают с поручением — поодиночке, без охраны. И всегда они возвращаются к хозяевам. Некуда им больше идти. Часто, если хозяин у девушки неплохой, она готова сквозь какие угодно тяготы и лишения пройти, лишь бы вернуться к зверю, которого, сама того не желая, любит всем своим существом. Девушки часто питают к хозяевам беззаветную любовь. Но «Чатка и курла» от большинства таверн отличается. Двери здесь нараспашку не держат. Девушка даже на порог не может выйти, воздухом подышать. Двойные железные ворота открыты только для свободных. И еще одно сдерживает: за попытку побега сурово наказывают. Первый раз — жестоко избивают, второй — перерезают подколенные сухожилия, и тогда несчастная на всю жизнь остается калекой, ни на что она больше не годна, разве что служить жалким, устрашающим примером своим сестрам-рабыням, чтобы и думать не смели о побеге.
Самая любопытная из слышанных мною историй о побегах связана, однако, с некой таверной, столь же закрытой, как «Чатка и курла». Там, улучив момент, когда всеобщим вниманием завладела такая же, как в нашей таверне, драка, одна сообразительная рабыня накинула на шею свободной женщине ремень и затащила ее в альков. Скрутила, связала, сунула в рот кляп и раздела. А потом, якобы досадуя на разбушевавшихся гуляк, под шумок отправилась к воротам и вышла вон. Только вот на свободе ей удалось пробыть лишь несколько часов. Увидев на улице свободную женщину без свиты, городская стража бросилась ей на помощь, намереваясь в целости и сохранности препроводить домой. Задав ей пару вопросов, стражники тут же сообразили: что-то не так. Пригласили другую свободную женщину, та сняла с нее покрывала. Уши проколоты! Стражникам пришлось отвернуться, а женщина расстегнула на ней платье, оголив плечи. Ошейник! А на нем, разумеется, имя хозяина. К нему-то ее тут же и отправили — пусть наказывает. Но самое интересное — дальше. Свободная женщина, раздетая, связанная, с кляпом во рту, осталась в алькове. Перед тем как уйти из таверны, рабыня, прикрывая отход, повесила на альков табличку: «Возьмите меня, хозяева». Случается, провинившуюся девушку в наказание привязывают в алькове для всех желающих. Некоторые из клиентов, желая сделать хозяину таверны одолжение, приходили в альков и, не отвязывая несчастную беспомощную женщину, забавлялись с ней, в темноте не разглядев, с кем имеют дело. В Аре разразился шумный скандал. Посмевшую так надругаться над ней рабыню собирались пытать и публично посадить на кол, но, ко всеобщему удивлению, за нее вступилась сама обиженная, прося ограничиться хорошей поркой. Идя навстречу воле свободной женщины, так и сделали. На глазах у изумленных сограждан к прикованной на цепь рабыне, на коленях возносящей хвалы милосердной госпоже, подошла сама госпожа, стала рядом на колени, поцеловала и отошла прочь. Говорят, после этого та свободная женщина забыла покой, стала бродить по высоким мостам. Однажды, увидев пролетающего на тарне чужака, за которым вдогонку летели стражники, она смело сорвала с лица покрывало и, словно умоляя, высоко, до самого бедра обнажив левую ногу, подняла подол платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71