Обычно, придя в дом, такой специалист встречает там невзрачную рабыню и, разгадав скрытые в ней возможности, превращает ее в красавицу. Какая возможность блеснуть своим искусством! Говорят, такие люди способны творить чудеса. Их часто нанимают для работы с рабынями, как правило, с теми, что еще недавно были свободными. И вот ничем не примечательная невольница выходит из рук мастера ослепительной и неотразимой. Говорят, однако, что едва ли не наполовину успех определяется ошейником. Надень на женщину ошейник, считают на Горе, — и красота ее раскроется. Быть может, так оно и есть. На мою долю выпало носить лишь ошейник из веревки, но и то, по-моему, каким бы грубым он ни был, даже в нем я стала красивее и желаннее. Надев его на меня, Турнус подвел меня к зеркалу Мелины. У меня едва не подкосились ноги — такой соблазнительной, такой пикантной показалась я себе. От Турнуса не укрылось мое состояние. Тут же он овладел мною, и неожиданно для меня самой тело мое мгновенно отозвалось, безудержно отдалось его объятиям. Он надел на меня ошейник! В какую же пучину страсти поверг бы меня не веревочный, а настоящий стальной ошейник, который не снять, не разрезать, от которого не избавиться! Об этом я и помыслить не смела. Настоящего ошейника я и жаждала, и боялась. Если горло схвачено стальной лентой, разве смогу я устоять перед мужчиной?
— Предлагай цену, — торопила Мелина.
Встав на ноги, Туп Поварешечник потянулся к своей сумке.
— На, птенчик.
Достав что-то из сумки, он сунул это мне в рот, протолкнул пальцами между зубами. Стоя на коленях в пыли у столба, я вздрогнула.
— Спасибо, хозяин.
Конфета! Маленькая, твердая, сладкая! Я закрыла глаза. Первая конфета за все время, что я на Горе. После скудной рабской пищи — такая роскошь! Да за кусочек шоколада рабыни друг другу глотки готовы перервать! Муштруя и вышкаливая рабынь, хозяева иногда поощряют их сладостями. Да и в качестве стимула лакомства действуют безотказно. Даже вполне взрослая рабыня готова часами гнуть спину за крошечную конфетку. Обычно конфету суют в рот стоящей на коленях девушке, но, случается, бросают на пол. Иногда, швырнув конфету нескольким девушкам, хозяин забавляется, наблюдая, как они бросаются за нее в бой.
— Предлагай цену, — не отставала Мелина.
— Почему ты хочешь продать ее? — спросил Поварешечник.
— Будешь покупать?
— Может быть, — не сводя с меня глаз, проговорил он.
— Ну, разве не хороша?
— Хороша.
— Представь себе: голая, в ошейнике, с тобой в мехах! — соблазняла Мелина. — Ластится к тебе, не знает, как угодить.
— Я торговец, — отвечал Туп. — Если куплю ее, то чтобы продать с барышом.
— Но прежде чем продать, можешь попользоваться на славу, — уговаривала Мелина.
Поварешечник ухмыльнулся:
— Два тарска.
Странное чувство охватило меня. За меня предлагают цену. Вот чудно! Цена, конечно, несерьезная, даже для такой, как я, для землянки. Только так назвал, для затравки. Настоящий торг впереди. Безусловно, на любом рынке за меня дадут четыре-пять тарсков, не меньше.
— И за меньше отдам, — объявила Мелина.
Поварешечник, казалось, был сбит с толку. Стало не по себе и мне. Я зажмурилась.
— Мне нужно кое-что из твоей тележки. — Она, прищурившись, взглянула на меня. — Отойдем-ка!
И они ушли к тележке, оставив меня привязанной к столбу. Вид у Тупа был озадаченный. Разговора их я не слышала. Все сосала леденец. Вкусный! Хотелось растянуть подольше. Будто случайно, я чуть отодвинулась от столба — так, чтоб видеть двоих, стоящих у тележки. Интересно, что бы это значило? Выдвинув один из многочисленных ящиков, Туп Поварешечник достал оттуда крошечный, будто аптечный, пакетик и передал подруге Турнуса. Не заметили бы, что я подглядываю! Я тут же отвернулась к столбу и как ни в чем не бывало продолжала смаковать конфетку. Вскоре Мелина вернулась, отвязала меня и, к моему удивлению, отвязала от моей шеи длинную веревку. Я думала, мне стянут руки за спиной, привяжут за шею к тележке Тупа, и тогда, голая, босая рабыня, я побреду за ним прочь из села.
— Надевай тунику, — приказала Мелина. — Бери мотыгу. Иди в поле, окучивай сул. Когда придет время, за тобой придет Брен Лурт. И никому ни слова.
— Да, госпожа, — ответила я.
— Быстрей, — оглядываясь по сторонам, поторопила Мелина.
Я поспешно натянула через голову короткую шерстяную рабскую тунику.
Что-то уж очень Мелина возбуждена.
— Можно рабыне говорить, госпожа? — спросила я.
— Да.
— Меня не продали, госпожа?
— Может быть, Дина, — буркнула подруга Турнуса. — Увидим.
— Да, госпожа. Как это понимать?
— Завтра, сучка ты моя, — продолжала она, — ты будешь принадлежать либо Тулу Поварешечнику, либо Брену Лурту.
Я озадаченно взглянула на нее.
— Иди! — велела она. — Быстро! Никому ни слова!
Я помчалась за мотыгой. Конфетка уже растаяла во рту. Кому я могу сказать?
Ковыряясь в иссохшей земле, я окучивала сул.
Пятнадцать дней нет дождя. Да и до этого землю как следует не промачивало. Засуха.
Тележка Тупа Поварешечника исчезла вдали. Согнувшие между ее поручнями, торговец ушел из Табучьего Брода. Д клубы пыли уже рассеялись.
День клонился к закату.
Я беззащитно стою одна-одинешенька среди поля.
Что случилось со мною? Как я оказалась на Горе? Проснулась обнаженная, с цепью на шее. Пришли двое, требовали от меня рабские бусы. А я ничего не понимала. Хотели меня убить. Спас меня Клитус Вителлиус. Спас, а потом поставил на мое тело клеймо, сделал своей рабыней. Позабавился, заставил полюбить себя — и подарил! Ненавижу! Люблю! Никогда не забуду его руки. В душе навсегда останусь его рабыней. Вспомнит ли он хоть раз о девушке, так равнодушно, походя брошенной? Нет, конечно! Всего лишь рабыня. Да его тьма женщин домогается, выбирай — не хочу! Даже свободные за одно его объятие готовы ошейник надеть. Нет, не вспомнит он обо мне, о той, кем мимоходом потешился. А вот я буду помнить его всегда. Я люблю его. И ненавижу! Навеки он мой хозяин. Как же я люблю его и как ненавижу! Если бы только я могла отомстить! Как сладостна презренной рабыне месть! Но разве может рабыня отомстить? Она всего лишь рабыня. Я свирепо обрушила мотыгу на сул. Что за странный привиделся мне сон? Будто я во дворце и должна нанизать бусы. «Кто приказывает мне?» — спрашиваю я. «Тебе приказывает Белизариус, рабыня!» — гремит голос. И кажется, будто так и должно быть, хотя никакого Белизариуса я не знаю. «Каков приказ
Белизариуса, хозяина рабыни?» — «Он прост». — «Да, хозяин!» — отвечаю я. «Нанижи бусы!» Руки мои тянутся к столику, к нитям и бусинкам. И я просыпаюсь. Что за сон? Да еще Брен Лурт появился у клетки, напугал меня. «Я буду первым в Табучьем Броде. И когда я буду первым, Мелина отдаст тебя мне». И исчез. А я, дрожа, съежилась на соломе. А сегодня, казалось, меня уже продали, но Туп Поварешечник ушел из села один. Меня послали в поле. Мелина получила от Тупа пакетик, похоже, с каким-то снадобьем. Мне не велено никому ничего говорить. За мной — сказали мне — придет Брен Лурт. А до того я должна оставаться в поле. Ничего не понимаю!
Я вонзила мотыгу в землю. Никому ничего не говорить! Да тут никого и нет!
Снова и снова поднимала я тяжеленную мотыгу. Ну и работка! Спину ломит. Руки болят. Все тело ноет. Я — крестьянская рабыня. Тяжек мой труд, ох как тяжек! Будешь работать спустя рукава — по головке не погладят. А мне вовсе не хочется, чтобы меня высекли. Солнце опускалось. Туника вымокла от пота. Ноги в грязи. Горло стянуто шершавой веревкой.
Я выпрямила затекшую спину. Нет, не гожусь я для крестьянской работы. Слишком хрупка. Тяжело дыша, откинув голову, я застыла с мотыгой в руках.
Как я мечтала, чтобы Туп Поварешечник купил меня, освободил бы от этой каторги. Там, у столба, так хотелось стать кем угодно — лишь бы ему понравиться, лишь бы заинтересовать его, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. Но их с Мелиной не проведешь, так повернули дело, что не удалось мне предстать перед ними никем иным, кроме как самой собой — обуреваемой страстями, бессильной устоять перед мужчиной рабыней-землянкой. Хотела показаться шлюхой, а пришлось быть тем, что я есть на самом деле. И в естественных своих реакциях, как оказалось, я шлюха почище любой шлюхи. Конечно, рабыня должна быть немного шлюхой, причем превосходной. Это — лишь первый шаг на пути превращения женщины в рабыню. Да какая разница! Что угодно бы сделала, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. У рабыни нет ничего. Кроме своей ласки и красоты, ей нечего предложить мужчине. Нечем расплатиться, кроме себя самой. Вот это-то им и нравится.
Уверена: Тулу Поварешечнику я показалась вполне привлекательной. Но купил он меня или нет — не знаю.
Я снова склонилась над мотыгой и тут же испуганно выпрямилась. Брен Лурт!
Он стоял в паре футов от меня. В руках — моток веревки. Я вцепилась в рукоять мотыги. Он взглянул на меня.
197
Я отбросила мотыгу. Девушка не смеет поднять оружие против свободного мужчины. Бывает, лишь за то, что рабыня осмелится прикоснуться к оружию, ее убивают или отрубают ей руки.
— Я пришел за тобой, Дина, — сказал он.
Я оглянулась. Слева, тоже с веревкой в руках, стоял еще один молодой сельчанин. Я поспешно обернулась. Позади меня — еще четверо. И справа один. За спиной Брена Лурта появились еще двое, у одного из них тоже веревка наготове.
Некуда бежать.
— Вот она, — раздался голос, — та самая умница, что от нас удрала.
— Здравствуй, рабыня, — обратился ко мне другой.
— Здравствуй, хозяин, — ответила я. Скрестив руки, я протянула их Брену Лурту.
— Ты отведешь меня к моему хозяину?
Он рассмеялся.
Я отдернула руки. Испуганно огляделась. Они подошли ближе, сгрудились вокруг.
Повернувшись, я бросилась было бежать, но угодила в лапы дюжего детины. Он швырнул меня в центр круга. Снова попыталась я прорвать круг и снова была поймана и водворена в его середину. Теперь они стояли почти вплотную.
— Свяжи меня, — протянув скрещенные руки, попросила я Брена Лурта, — и отведи к хозяину.
Он улыбнулся.
Меня пробрала дрожь. Я отпрянула — прямо в руки другого здоровяка.
— Ты изнасилуешь меня, Брен Лурт? — спросила я.
— И не только, — ответил он.
— Турнус будет недоволен, — предупредила я.
— Сегодня вечером, — пообещал он, — ты будешь принадлежать мне.
— Не понимаю, — изумилась я.
— Сегодня вечером, Дина, мы устроим пир. И ты будешь нашим угощением.
Я задрожала.
— Держите ее! — скомандовал Брен Лурт.
Двое парней схватили меня за руки.
— Привяжите к лодыжкам веревки!
Привязали.
— Опусти руки! Чуть в стороны от тела! Я послушно выполнила приказ.
От принесенных с собой мотков они отрезали еще пару веревок, привязали к обоим моим запястьям. Остатки веревки плетьми свисали в руках Брена Лурта и одного из его приятелей. Ими меня могут высечь.
— Делай, что велят! — предупредил Брен Лурт.
— Да, хозяин, — проронила я.
— Сними косынку!
Подняв руки со свисающими с них веревками, я стянула косынку. Тряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам.
— Хорошенькая, — отметил кто-то.
— Порви косынку! — приказал Брен Лурт.
— Прошу вас! — взмолилась я. Не могу я рвать косынку! Как и я, Дина, она принадлежит моему хозяину. Дина за нее отвечает. Если порвет ее или испачкает, хозяин будет недоволен. Прибьет Дину.
— Рви!
Я с усилием рванула плотную ткань. Слабость моих рук позабавила парней.
— Брось на землю, наступи на нее! Втопчи в грязь!
Я покорно потопталась на ней обвязанными веревками ногами. Теперь точно высекут, только вернусь в деревню!
Но, взглянув на стоящих вокруг парней, я вдруг поняла, что они куда страшнее плетки и гнева Турнуса или Мелины. Глаза их пугали. На руках и ногах у меня веревки. Я их пленница.
Ясно одно: им надо угождать.
— Будешь слушаться? — спросил Брен Лурт.
— Да, хозяин, — прошептала я.
— Раздевайся.
— Да, хозяин.
Я попыталась стащить через голову грубую короткую тунику. Только бы быстрее все кончилось!
Но схваченным веревками рукам никак не дотянуться до подола. Пальцы отчаянно тянулись вниз, цеплялись за шерсть, но не хватало какого-то дюйма. Ну, еще раз! Нет, не пускают проклятые веревки. В смятении я подняла глаза на Брена Лурта.
— Раздевайся! — прозвучало снова. Сложенная петлей веревка, точно плеть, качнулась в его руке. У парня за моей спиной тоже веревка наготове.
Судорожно пыталась я схватить подол туники, но мучители держали веревки крепко, не давали дотянуться. Нет, до грубой белесой шерсти никак не добраться!
— Будешь слушаться? — снова спросил Брен Лурт.
— Да, хозяин! — закричала я. — Да, хозяин!
— Раздевайся.
И снова, снова все сначала! Может, стащить тунику за ворот? Нет, не дают и до ворота дотянуться!
— Да ты бунтовщица! — процедил Брен Лурт.
— Нет, хозяин! — надрывалась я.
— Ну так будь послушна. Все заново. Нет, не пускают!
— Бунтовщица!
И тут веревка, что держал стоявший за моей спиной парень, со свистом рассекая воздух, хлестнула меня по ногам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Предлагай цену, — торопила Мелина.
Встав на ноги, Туп Поварешечник потянулся к своей сумке.
— На, птенчик.
Достав что-то из сумки, он сунул это мне в рот, протолкнул пальцами между зубами. Стоя на коленях в пыли у столба, я вздрогнула.
— Спасибо, хозяин.
Конфета! Маленькая, твердая, сладкая! Я закрыла глаза. Первая конфета за все время, что я на Горе. После скудной рабской пищи — такая роскошь! Да за кусочек шоколада рабыни друг другу глотки готовы перервать! Муштруя и вышкаливая рабынь, хозяева иногда поощряют их сладостями. Да и в качестве стимула лакомства действуют безотказно. Даже вполне взрослая рабыня готова часами гнуть спину за крошечную конфетку. Обычно конфету суют в рот стоящей на коленях девушке, но, случается, бросают на пол. Иногда, швырнув конфету нескольким девушкам, хозяин забавляется, наблюдая, как они бросаются за нее в бой.
— Предлагай цену, — не отставала Мелина.
— Почему ты хочешь продать ее? — спросил Поварешечник.
— Будешь покупать?
— Может быть, — не сводя с меня глаз, проговорил он.
— Ну, разве не хороша?
— Хороша.
— Представь себе: голая, в ошейнике, с тобой в мехах! — соблазняла Мелина. — Ластится к тебе, не знает, как угодить.
— Я торговец, — отвечал Туп. — Если куплю ее, то чтобы продать с барышом.
— Но прежде чем продать, можешь попользоваться на славу, — уговаривала Мелина.
Поварешечник ухмыльнулся:
— Два тарска.
Странное чувство охватило меня. За меня предлагают цену. Вот чудно! Цена, конечно, несерьезная, даже для такой, как я, для землянки. Только так назвал, для затравки. Настоящий торг впереди. Безусловно, на любом рынке за меня дадут четыре-пять тарсков, не меньше.
— И за меньше отдам, — объявила Мелина.
Поварешечник, казалось, был сбит с толку. Стало не по себе и мне. Я зажмурилась.
— Мне нужно кое-что из твоей тележки. — Она, прищурившись, взглянула на меня. — Отойдем-ка!
И они ушли к тележке, оставив меня привязанной к столбу. Вид у Тупа был озадаченный. Разговора их я не слышала. Все сосала леденец. Вкусный! Хотелось растянуть подольше. Будто случайно, я чуть отодвинулась от столба — так, чтоб видеть двоих, стоящих у тележки. Интересно, что бы это значило? Выдвинув один из многочисленных ящиков, Туп Поварешечник достал оттуда крошечный, будто аптечный, пакетик и передал подруге Турнуса. Не заметили бы, что я подглядываю! Я тут же отвернулась к столбу и как ни в чем не бывало продолжала смаковать конфетку. Вскоре Мелина вернулась, отвязала меня и, к моему удивлению, отвязала от моей шеи длинную веревку. Я думала, мне стянут руки за спиной, привяжут за шею к тележке Тупа, и тогда, голая, босая рабыня, я побреду за ним прочь из села.
— Надевай тунику, — приказала Мелина. — Бери мотыгу. Иди в поле, окучивай сул. Когда придет время, за тобой придет Брен Лурт. И никому ни слова.
— Да, госпожа, — ответила я.
— Быстрей, — оглядываясь по сторонам, поторопила Мелина.
Я поспешно натянула через голову короткую шерстяную рабскую тунику.
Что-то уж очень Мелина возбуждена.
— Можно рабыне говорить, госпожа? — спросила я.
— Да.
— Меня не продали, госпожа?
— Может быть, Дина, — буркнула подруга Турнуса. — Увидим.
— Да, госпожа. Как это понимать?
— Завтра, сучка ты моя, — продолжала она, — ты будешь принадлежать либо Тулу Поварешечнику, либо Брену Лурту.
Я озадаченно взглянула на нее.
— Иди! — велела она. — Быстро! Никому ни слова!
Я помчалась за мотыгой. Конфетка уже растаяла во рту. Кому я могу сказать?
Ковыряясь в иссохшей земле, я окучивала сул.
Пятнадцать дней нет дождя. Да и до этого землю как следует не промачивало. Засуха.
Тележка Тупа Поварешечника исчезла вдали. Согнувшие между ее поручнями, торговец ушел из Табучьего Брода. Д клубы пыли уже рассеялись.
День клонился к закату.
Я беззащитно стою одна-одинешенька среди поля.
Что случилось со мною? Как я оказалась на Горе? Проснулась обнаженная, с цепью на шее. Пришли двое, требовали от меня рабские бусы. А я ничего не понимала. Хотели меня убить. Спас меня Клитус Вителлиус. Спас, а потом поставил на мое тело клеймо, сделал своей рабыней. Позабавился, заставил полюбить себя — и подарил! Ненавижу! Люблю! Никогда не забуду его руки. В душе навсегда останусь его рабыней. Вспомнит ли он хоть раз о девушке, так равнодушно, походя брошенной? Нет, конечно! Всего лишь рабыня. Да его тьма женщин домогается, выбирай — не хочу! Даже свободные за одно его объятие готовы ошейник надеть. Нет, не вспомнит он обо мне, о той, кем мимоходом потешился. А вот я буду помнить его всегда. Я люблю его. И ненавижу! Навеки он мой хозяин. Как же я люблю его и как ненавижу! Если бы только я могла отомстить! Как сладостна презренной рабыне месть! Но разве может рабыня отомстить? Она всего лишь рабыня. Я свирепо обрушила мотыгу на сул. Что за странный привиделся мне сон? Будто я во дворце и должна нанизать бусы. «Кто приказывает мне?» — спрашиваю я. «Тебе приказывает Белизариус, рабыня!» — гремит голос. И кажется, будто так и должно быть, хотя никакого Белизариуса я не знаю. «Каков приказ
Белизариуса, хозяина рабыни?» — «Он прост». — «Да, хозяин!» — отвечаю я. «Нанижи бусы!» Руки мои тянутся к столику, к нитям и бусинкам. И я просыпаюсь. Что за сон? Да еще Брен Лурт появился у клетки, напугал меня. «Я буду первым в Табучьем Броде. И когда я буду первым, Мелина отдаст тебя мне». И исчез. А я, дрожа, съежилась на соломе. А сегодня, казалось, меня уже продали, но Туп Поварешечник ушел из села один. Меня послали в поле. Мелина получила от Тупа пакетик, похоже, с каким-то снадобьем. Мне не велено никому ничего говорить. За мной — сказали мне — придет Брен Лурт. А до того я должна оставаться в поле. Ничего не понимаю!
Я вонзила мотыгу в землю. Никому ничего не говорить! Да тут никого и нет!
Снова и снова поднимала я тяжеленную мотыгу. Ну и работка! Спину ломит. Руки болят. Все тело ноет. Я — крестьянская рабыня. Тяжек мой труд, ох как тяжек! Будешь работать спустя рукава — по головке не погладят. А мне вовсе не хочется, чтобы меня высекли. Солнце опускалось. Туника вымокла от пота. Ноги в грязи. Горло стянуто шершавой веревкой.
Я выпрямила затекшую спину. Нет, не гожусь я для крестьянской работы. Слишком хрупка. Тяжело дыша, откинув голову, я застыла с мотыгой в руках.
Как я мечтала, чтобы Туп Поварешечник купил меня, освободил бы от этой каторги. Там, у столба, так хотелось стать кем угодно — лишь бы ему понравиться, лишь бы заинтересовать его, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. Но их с Мелиной не проведешь, так повернули дело, что не удалось мне предстать перед ними никем иным, кроме как самой собой — обуреваемой страстями, бессильной устоять перед мужчиной рабыней-землянкой. Хотела показаться шлюхой, а пришлось быть тем, что я есть на самом деле. И в естественных своих реакциях, как оказалось, я шлюха почище любой шлюхи. Конечно, рабыня должна быть немного шлюхой, причем превосходной. Это — лишь первый шаг на пути превращения женщины в рабыню. Да какая разница! Что угодно бы сделала, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. У рабыни нет ничего. Кроме своей ласки и красоты, ей нечего предложить мужчине. Нечем расплатиться, кроме себя самой. Вот это-то им и нравится.
Уверена: Тулу Поварешечнику я показалась вполне привлекательной. Но купил он меня или нет — не знаю.
Я снова склонилась над мотыгой и тут же испуганно выпрямилась. Брен Лурт!
Он стоял в паре футов от меня. В руках — моток веревки. Я вцепилась в рукоять мотыги. Он взглянул на меня.
197
Я отбросила мотыгу. Девушка не смеет поднять оружие против свободного мужчины. Бывает, лишь за то, что рабыня осмелится прикоснуться к оружию, ее убивают или отрубают ей руки.
— Я пришел за тобой, Дина, — сказал он.
Я оглянулась. Слева, тоже с веревкой в руках, стоял еще один молодой сельчанин. Я поспешно обернулась. Позади меня — еще четверо. И справа один. За спиной Брена Лурта появились еще двое, у одного из них тоже веревка наготове.
Некуда бежать.
— Вот она, — раздался голос, — та самая умница, что от нас удрала.
— Здравствуй, рабыня, — обратился ко мне другой.
— Здравствуй, хозяин, — ответила я. Скрестив руки, я протянула их Брену Лурту.
— Ты отведешь меня к моему хозяину?
Он рассмеялся.
Я отдернула руки. Испуганно огляделась. Они подошли ближе, сгрудились вокруг.
Повернувшись, я бросилась было бежать, но угодила в лапы дюжего детины. Он швырнул меня в центр круга. Снова попыталась я прорвать круг и снова была поймана и водворена в его середину. Теперь они стояли почти вплотную.
— Свяжи меня, — протянув скрещенные руки, попросила я Брена Лурта, — и отведи к хозяину.
Он улыбнулся.
Меня пробрала дрожь. Я отпрянула — прямо в руки другого здоровяка.
— Ты изнасилуешь меня, Брен Лурт? — спросила я.
— И не только, — ответил он.
— Турнус будет недоволен, — предупредила я.
— Сегодня вечером, — пообещал он, — ты будешь принадлежать мне.
— Не понимаю, — изумилась я.
— Сегодня вечером, Дина, мы устроим пир. И ты будешь нашим угощением.
Я задрожала.
— Держите ее! — скомандовал Брен Лурт.
Двое парней схватили меня за руки.
— Привяжите к лодыжкам веревки!
Привязали.
— Опусти руки! Чуть в стороны от тела! Я послушно выполнила приказ.
От принесенных с собой мотков они отрезали еще пару веревок, привязали к обоим моим запястьям. Остатки веревки плетьми свисали в руках Брена Лурта и одного из его приятелей. Ими меня могут высечь.
— Делай, что велят! — предупредил Брен Лурт.
— Да, хозяин, — проронила я.
— Сними косынку!
Подняв руки со свисающими с них веревками, я стянула косынку. Тряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам.
— Хорошенькая, — отметил кто-то.
— Порви косынку! — приказал Брен Лурт.
— Прошу вас! — взмолилась я. Не могу я рвать косынку! Как и я, Дина, она принадлежит моему хозяину. Дина за нее отвечает. Если порвет ее или испачкает, хозяин будет недоволен. Прибьет Дину.
— Рви!
Я с усилием рванула плотную ткань. Слабость моих рук позабавила парней.
— Брось на землю, наступи на нее! Втопчи в грязь!
Я покорно потопталась на ней обвязанными веревками ногами. Теперь точно высекут, только вернусь в деревню!
Но, взглянув на стоящих вокруг парней, я вдруг поняла, что они куда страшнее плетки и гнева Турнуса или Мелины. Глаза их пугали. На руках и ногах у меня веревки. Я их пленница.
Ясно одно: им надо угождать.
— Будешь слушаться? — спросил Брен Лурт.
— Да, хозяин, — прошептала я.
— Раздевайся.
— Да, хозяин.
Я попыталась стащить через голову грубую короткую тунику. Только бы быстрее все кончилось!
Но схваченным веревками рукам никак не дотянуться до подола. Пальцы отчаянно тянулись вниз, цеплялись за шерсть, но не хватало какого-то дюйма. Ну, еще раз! Нет, не пускают проклятые веревки. В смятении я подняла глаза на Брена Лурта.
— Раздевайся! — прозвучало снова. Сложенная петлей веревка, точно плеть, качнулась в его руке. У парня за моей спиной тоже веревка наготове.
Судорожно пыталась я схватить подол туники, но мучители держали веревки крепко, не давали дотянуться. Нет, до грубой белесой шерсти никак не добраться!
— Будешь слушаться? — снова спросил Брен Лурт.
— Да, хозяин! — закричала я. — Да, хозяин!
— Раздевайся.
И снова, снова все сначала! Может, стащить тунику за ворот? Нет, не дают и до ворота дотянуться!
— Да ты бунтовщица! — процедил Брен Лурт.
— Нет, хозяин! — надрывалась я.
— Ну так будь послушна. Все заново. Нет, не пускают!
— Бунтовщица!
И тут веревка, что держал стоявший за моей спиной парень, со свистом рассекая воздух, хлестнула меня по ногам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71