– Пусть будет так. Бери людей.
Кришан подбросил браслет на ладони. Посмотрел на камень.
– Эту штуку я возьму с собой.
Граф кивнул:
– Поступай, как знаешь.
* * *
Покинуть замок оказалось проще, чем думалось травнику – в холодных сумерках у стражей не было охоты выходить к воротам. Горел один лишь факел, два других задуло ветром. Травник прохромал мимо, поднявши выше воротник, махнул рукой в ответ на окрик и двинулся дальше. Кафтан и шапку стражники признали, равно как и хромоту, да на том и успокоились – мыслимое ли дело, чтобы кто-то из пленников сбежать мог?
Ночь была тиха и холодна. Кружился, падал легкий снег. Ущербный месяц вскоре скрыли облака. Травник углубился в лес, оставив в стороне дороги, и шел всю ночь без остановок, лишь у высокой приметной сосны задержался отыскать свой посох, нашел и двинулся дальше лосиными тропками. Кафтан был длинноват и вдобавок безбожно жал под мышками, сапоги же, наоборот, оказались велики. К рассвету лес заметно поредел, а вскоре и вовсе сошел на нет. На горизонте замаячили далекие увалы старых гор. Путник взобрался на пригорок и остановился предохнуть. Он совершенно выбился из сил. Ноги болели, сбитые в кровь. Он долго смотрел на гаснущие огоньки ближних деревень, на лес, стеною вставший за спиной и уходящий вдаль на запад, на башни замка, все еще торчавшие над ним. Навряд ли граф оставит все, как есть, погоня будет – в этом не было сомнений. Тот снег, что шел всю ночь, наверняка собьет собак со следа, но кроме собак ведь есть еще и люди… Куда идти? Кому довериться и как?
Он вздохнул, и вдруг насторожился: показалось, или на самом деле в воздухе потянуло дымом? Он принюхался – нет, не показалось. То был не дым от холодного костра и не гарь лесного пожара, просто – уютный и теплый дымок. Где-то рядом готовили еду.
Беглец помедлил в нерешительности, но в этот миг поблизости совсем уж по-домашнему заблеяла коза, и он, отбросив сомнения, зашагал вниз по склону.
Восточный склон холма был круче остальных. Нога, обутая в чужой сапог, потеряла опору, и путник заскользил, не в силах удержаться, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее. Тропы здесь не было. Другой на его месте давно уже свернул бы шею, грохнувшись в кромешной темноте, но рыжий странник двигался легко, как будто днем, с привычной ловкостью орудуя посохом. Слой снега здесь был тоньше, там и сям сквозь ранние проталины желтела жухлая осенняя трава. Нагроможденье серых валунов плавно перешло в неровный каменный уступ. Помедлив, странник замер на краю, вгляделся в ночь и спрыгнул вниз без шороха и шума.
Вход в пещеру он увидел сразу: неровная узкая расщелина – почти что лаз – уходила под темный монолит нависшего карниза. Здесь явно кто-то жил – в щели под пологом мерцала струйка света. Травник протянул руку, нащупал занавес из козьей шкуры и проскользнул вперед, едва его коснувшись.
Тепло – вот первое, что он почувствовал, войдя. Уставшее измученное тело заныло в сладкой истоме. Захотелось спать. За три недели, проведенные в графской темнице, ему не удалось ни разу толком выспаться. Он остановился на пороге, вдыхая теплые, уже давно забытые запахи еды, сушеных трав и кислого молока. Огляделся.
Пещера была невелика. Кровать у одной стены, грубо сколоченный стол и табурет у другой, и выложенный камнем круг костра посередине – вот все, что смогло здесь поместиться. На столе были книги и чернильница с пером. Вдоль стен, на тонкой бечевке рядком примостились пучки сухих трав и кореньев. Белела матовой гирляндой длинная и толстая увязка чеснока. Над очагом кипел и булькал закопченный котелок. Дым от огня неспешно поднимался вверх и там терялся без следа под сводами пещеры – как видно, где-то была отдушина, проточенная ветром и водой, а может, и руками человека. Возле дальней стены, где плоские камни отгораживали маленький загончик, сидел на корточках какой-то человек и доил козу. Странник вошел неслышно, но холодный воздух тронул пламя в очаге, дохнул над полом сквозняком, и хозяин пещеры обернулся.
Некоторое время они молча рассматривали друг друга, затем странник прислонил к стене свой посох и стянул с головы шапку.
– Добрая ночь, – сказал он.
Отшельник улыбнулся, вставая.
– Утро, друг мой. Доброе утро, – он вытер руки, подхватил горшок и шагнул к огню. – Хочешь молока?
Он был невысокого роста, одет в длиннополую грубую рясу, и явно разменивал пятый десяток. Копна волос, почти таких же густых и спутаных, как у странника, только темных с проседью, спадала на плечи. Борода же, напротив, расти как видно не хотела – реденькие заросли на подбородке и щеках, но и только. Руки жилистые, в мозолях, крепко держали глиняную чашку с молоком. Серые, слегка навыкате глаза смотрели прямо и внимательно из-под густых бровей.
– Спасибо, – травник принял чашу и вернул ее пустой. Утерся рукавом. – По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту ночь, – сказал он и покосился на котел. – Не найдется ли у вас для меня горбушки хлеба?
– Ну, ночью, право слово, есть как-то не принято, – улыбка, словно тень от облака, скользнула по лицу отшельника. – Но по счастью, уже утро. Если хочешь, раздели со мной мою трапезу, правда, стол мой скуден – репа да капуста…
– Буду рад и этому, – кивнул странник и поднял взгляд. – Как мне вас называть?
– Зови меня брат Леонард, – ответил тот и в свою очередь спросил: – Могу я узнать твое имя?
Травник помедлил. Посмотрел на отшельника.
Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без страха предложил с ним разделить свой хлеб… Мог ли он обидеть его молчанием? В голове вереницей пронеслись имена и события – все не то, и все не те…
Страник поднял голову.
– Однажды приятель назвал меня – Лис, – поколебавшись, сказал он.
– Прозвание не хуже многих, – кивнул отшельник. Поставил на стол две глиняных миски и снял с огня котелок. – Присаживайся.
Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.
– Как странно, – произнес он.
– Что? – повернулся тот.
– У меня никогда не было братьев.
– Все мы братья во Христе, – отшельник коснулся креста на груди. – Я монах, друг мой.
– Монах? – переспросил странник.
– Монах из братства святого Франциска, – кивнул тот.
Он прочел молитву, перекрестился и принялся за еду.
Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько угодно теплого парного молока – страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча, и на странника не глядел, лишь покосился на его руки и отвел взгляд.
– Ты шел всю ночь? – спросил он, когда тарелки опустели.
– Всю ночь, – кивнул травник, – а может быть, и больше. – Он задумался на миг. – Да. Больше.
Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами собой.
– Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, – помедлив, произнес отшельник. – А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или, если ты графский охотник, то в чем провинился?
Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.
– Кафтан не мой, – сказал он хмуро. – Еще вчера я был в плену у графа Цепеша.
– И он отпустил тебя?
Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.
– Я убежал.
* * *
Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто все это уже когда-то с ним происходило, или – виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда.
Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.
Он сел и огляделся.
Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.
Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.
– День добрый, – он кивнул, завидев странника.
– И тебе того же.
Монах развел огонь, натаял снега в котелок.
– Здесь есть родник, – сказал он, улыбаясь виновато, – но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря – я не нашел твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?
– Спрыгнул сверху, – ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы – на шее, на руке, и третий – на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.
– Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, – сказал он. – Откуда ты?
– С гор.
– Вот как… – нахмурился брат Леонард. – И что же привело тебя в наши края?
Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.
– Не знаю, – он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. – Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего…
– Начни с начала, – посоветовал монах, разливая в чашки молоко.
– С начала… – усмехнулся тот. – Ну что ж… можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…
Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.
– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?
– Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…
– Не надо, – он поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.
– Я устал каждый раз обжигаться до кости.
– О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне – отказаться от огня?
– Огонь не добрый, и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему – слова? Откуда в них такая сила?
– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил тот. – Ведь и в начале тоже было Слово.
– Но то был бог!
– Исус был тоже – сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди – рабы божьи.
Травник нахмурился.
– Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно – не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже – рабом божьим, – губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
– Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа… Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! – монах встрепенулся. – Напомни мне еще раз, как звали того, кто…
И умолк.
– Что? – травник поднял голову.
– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?
– А, тот… Да.
– Мерлин! – воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. – Господи Исусе… Что, если ты и вправду угадал тогда… О небо, что за дар!
Рыжий странник горько усмехнулся:
– Угадал, не угадал… зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.
– Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.
– Она не для меня! Я не могу с нею совладать!
Отшельник поднял голову:
– Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? – спросил вдруг он.
Травник опешил.
– Как это понимать?
– А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.
– А разве я… требовал награды?
– Не мне судить об этом, – монах пожал плечами.
Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.
– Так значит, тот вопрос – кто враг моего врага…
– То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.
– Мой бог… – тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. – Ведь сразу можно было догадаться!
Некоторое время они молчали. Забытый за беседой котелок напомнил о себе сердитым бульканьем. Вода, шипя, закапала в огонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Кришан подбросил браслет на ладони. Посмотрел на камень.
– Эту штуку я возьму с собой.
Граф кивнул:
– Поступай, как знаешь.
* * *
Покинуть замок оказалось проще, чем думалось травнику – в холодных сумерках у стражей не было охоты выходить к воротам. Горел один лишь факел, два других задуло ветром. Травник прохромал мимо, поднявши выше воротник, махнул рукой в ответ на окрик и двинулся дальше. Кафтан и шапку стражники признали, равно как и хромоту, да на том и успокоились – мыслимое ли дело, чтобы кто-то из пленников сбежать мог?
Ночь была тиха и холодна. Кружился, падал легкий снег. Ущербный месяц вскоре скрыли облака. Травник углубился в лес, оставив в стороне дороги, и шел всю ночь без остановок, лишь у высокой приметной сосны задержался отыскать свой посох, нашел и двинулся дальше лосиными тропками. Кафтан был длинноват и вдобавок безбожно жал под мышками, сапоги же, наоборот, оказались велики. К рассвету лес заметно поредел, а вскоре и вовсе сошел на нет. На горизонте замаячили далекие увалы старых гор. Путник взобрался на пригорок и остановился предохнуть. Он совершенно выбился из сил. Ноги болели, сбитые в кровь. Он долго смотрел на гаснущие огоньки ближних деревень, на лес, стеною вставший за спиной и уходящий вдаль на запад, на башни замка, все еще торчавшие над ним. Навряд ли граф оставит все, как есть, погоня будет – в этом не было сомнений. Тот снег, что шел всю ночь, наверняка собьет собак со следа, но кроме собак ведь есть еще и люди… Куда идти? Кому довериться и как?
Он вздохнул, и вдруг насторожился: показалось, или на самом деле в воздухе потянуло дымом? Он принюхался – нет, не показалось. То был не дым от холодного костра и не гарь лесного пожара, просто – уютный и теплый дымок. Где-то рядом готовили еду.
Беглец помедлил в нерешительности, но в этот миг поблизости совсем уж по-домашнему заблеяла коза, и он, отбросив сомнения, зашагал вниз по склону.
Восточный склон холма был круче остальных. Нога, обутая в чужой сапог, потеряла опору, и путник заскользил, не в силах удержаться, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее. Тропы здесь не было. Другой на его месте давно уже свернул бы шею, грохнувшись в кромешной темноте, но рыжий странник двигался легко, как будто днем, с привычной ловкостью орудуя посохом. Слой снега здесь был тоньше, там и сям сквозь ранние проталины желтела жухлая осенняя трава. Нагроможденье серых валунов плавно перешло в неровный каменный уступ. Помедлив, странник замер на краю, вгляделся в ночь и спрыгнул вниз без шороха и шума.
Вход в пещеру он увидел сразу: неровная узкая расщелина – почти что лаз – уходила под темный монолит нависшего карниза. Здесь явно кто-то жил – в щели под пологом мерцала струйка света. Травник протянул руку, нащупал занавес из козьей шкуры и проскользнул вперед, едва его коснувшись.
Тепло – вот первое, что он почувствовал, войдя. Уставшее измученное тело заныло в сладкой истоме. Захотелось спать. За три недели, проведенные в графской темнице, ему не удалось ни разу толком выспаться. Он остановился на пороге, вдыхая теплые, уже давно забытые запахи еды, сушеных трав и кислого молока. Огляделся.
Пещера была невелика. Кровать у одной стены, грубо сколоченный стол и табурет у другой, и выложенный камнем круг костра посередине – вот все, что смогло здесь поместиться. На столе были книги и чернильница с пером. Вдоль стен, на тонкой бечевке рядком примостились пучки сухих трав и кореньев. Белела матовой гирляндой длинная и толстая увязка чеснока. Над очагом кипел и булькал закопченный котелок. Дым от огня неспешно поднимался вверх и там терялся без следа под сводами пещеры – как видно, где-то была отдушина, проточенная ветром и водой, а может, и руками человека. Возле дальней стены, где плоские камни отгораживали маленький загончик, сидел на корточках какой-то человек и доил козу. Странник вошел неслышно, но холодный воздух тронул пламя в очаге, дохнул над полом сквозняком, и хозяин пещеры обернулся.
Некоторое время они молча рассматривали друг друга, затем странник прислонил к стене свой посох и стянул с головы шапку.
– Добрая ночь, – сказал он.
Отшельник улыбнулся, вставая.
– Утро, друг мой. Доброе утро, – он вытер руки, подхватил горшок и шагнул к огню. – Хочешь молока?
Он был невысокого роста, одет в длиннополую грубую рясу, и явно разменивал пятый десяток. Копна волос, почти таких же густых и спутаных, как у странника, только темных с проседью, спадала на плечи. Борода же, напротив, расти как видно не хотела – реденькие заросли на подбородке и щеках, но и только. Руки жилистые, в мозолях, крепко держали глиняную чашку с молоком. Серые, слегка навыкате глаза смотрели прямо и внимательно из-под густых бровей.
– Спасибо, – травник принял чашу и вернул ее пустой. Утерся рукавом. – По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту ночь, – сказал он и покосился на котел. – Не найдется ли у вас для меня горбушки хлеба?
– Ну, ночью, право слово, есть как-то не принято, – улыбка, словно тень от облака, скользнула по лицу отшельника. – Но по счастью, уже утро. Если хочешь, раздели со мной мою трапезу, правда, стол мой скуден – репа да капуста…
– Буду рад и этому, – кивнул странник и поднял взгляд. – Как мне вас называть?
– Зови меня брат Леонард, – ответил тот и в свою очередь спросил: – Могу я узнать твое имя?
Травник помедлил. Посмотрел на отшельника.
Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без страха предложил с ним разделить свой хлеб… Мог ли он обидеть его молчанием? В голове вереницей пронеслись имена и события – все не то, и все не те…
Страник поднял голову.
– Однажды приятель назвал меня – Лис, – поколебавшись, сказал он.
– Прозвание не хуже многих, – кивнул отшельник. Поставил на стол две глиняных миски и снял с огня котелок. – Присаживайся.
Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.
– Как странно, – произнес он.
– Что? – повернулся тот.
– У меня никогда не было братьев.
– Все мы братья во Христе, – отшельник коснулся креста на груди. – Я монах, друг мой.
– Монах? – переспросил странник.
– Монах из братства святого Франциска, – кивнул тот.
Он прочел молитву, перекрестился и принялся за еду.
Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько угодно теплого парного молока – страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча, и на странника не глядел, лишь покосился на его руки и отвел взгляд.
– Ты шел всю ночь? – спросил он, когда тарелки опустели.
– Всю ночь, – кивнул травник, – а может быть, и больше. – Он задумался на миг. – Да. Больше.
Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами собой.
– Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, – помедлив, произнес отшельник. – А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или, если ты графский охотник, то в чем провинился?
Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.
– Кафтан не мой, – сказал он хмуро. – Еще вчера я был в плену у графа Цепеша.
– И он отпустил тебя?
Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.
– Я убежал.
* * *
Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто все это уже когда-то с ним происходило, или – виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда.
Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.
Он сел и огляделся.
Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.
Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.
– День добрый, – он кивнул, завидев странника.
– И тебе того же.
Монах развел огонь, натаял снега в котелок.
– Здесь есть родник, – сказал он, улыбаясь виновато, – но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря – я не нашел твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?
– Спрыгнул сверху, – ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы – на шее, на руке, и третий – на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.
– Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, – сказал он. – Откуда ты?
– С гор.
– Вот как… – нахмурился брат Леонард. – И что же привело тебя в наши края?
Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.
– Не знаю, – он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. – Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего…
– Начни с начала, – посоветовал монах, разливая в чашки молоко.
– С начала… – усмехнулся тот. – Ну что ж… можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…
Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.
– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?
– Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…
– Не надо, – он поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.
– Я устал каждый раз обжигаться до кости.
– О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне – отказаться от огня?
– Огонь не добрый, и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему – слова? Откуда в них такая сила?
– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил тот. – Ведь и в начале тоже было Слово.
– Но то был бог!
– Исус был тоже – сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди – рабы божьи.
Травник нахмурился.
– Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно – не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже – рабом божьим, – губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
– Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа… Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! – монах встрепенулся. – Напомни мне еще раз, как звали того, кто…
И умолк.
– Что? – травник поднял голову.
– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?
– А, тот… Да.
– Мерлин! – воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. – Господи Исусе… Что, если ты и вправду угадал тогда… О небо, что за дар!
Рыжий странник горько усмехнулся:
– Угадал, не угадал… зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.
– Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.
– Она не для меня! Я не могу с нею совладать!
Отшельник поднял голову:
– Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? – спросил вдруг он.
Травник опешил.
– Как это понимать?
– А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.
– А разве я… требовал награды?
– Не мне судить об этом, – монах пожал плечами.
Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.
– Так значит, тот вопрос – кто враг моего врага…
– То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.
– Мой бог… – тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. – Ведь сразу можно было догадаться!
Некоторое время они молчали. Забытый за беседой котелок напомнил о себе сердитым бульканьем. Вода, шипя, закапала в огонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86