С рогожи капало.
Жуга присел за стол.
– Пьешь? – он кивнул монаху.
– Пью, – печально согласился тот. – Грешен есть. Моя вина.
– Это я его угостила, – поспешно вмешалась Влана. – Мы тут говорили…
– Дожили, – поворчал Жуга, снимая с плеч котомку, – монаху девка пива ставит… Давно сидите-то?
– Недавно. С полчаса, – ответил тот.
– Три кружки, стало быть, – отметил про себя Жуга. – Хозяин! Ладош! Эй!
Тот обернулся из-за стойки. Прищурился.
– Чего там?
– За этих я плачу. Только пива больше не надо.
– А что подать-то в таком разе? – Он подошел, вытирая передником руки, и остановился в ожидании. Жуга порылся в кошельке.
– Похлебки дай и каши. Гречневой. Большую миску.
– С рыбой?
– С мясом.
– И что ж, – он усмехнулся, – всухомятку, стало быть, все есть-то будете?
– Ну… а, ладно, черт с тобой, – Жуга махнул рукой, – давай неси и пива тоже.
– Сколько?
– Две кружки.
– Три, – сказала Влана.
– С вами по миру пойдешь, – усмехнулся Жуга. Повернулся к Ладошу. – Сколько там?
– Ну, ежели вам с пивом… Два на десять менок.
– Однако ж, дорого… На четверик. А на сдачу рыбки нам сообрази сушеной.
Хозяин ушел.
– Богато живешь, Лис, – с оттенком легкой зависти заметил брат Бертольд. – Работал зиму-то, небось?
– Всякое бывало.
– Лис? – девушка нахмурилась. – Почему Лис?
– Прозвали так, – Жуга пожал плечами. – А что, не похож?
– Нет. Вот разве, рыжий только.
– Спасибо хоть на том, – Жуга поворотился к Шварцу. – Ну, что, тебя не тронули сегодня?
– Благодаренье богу, нет, – ответил тот. Вздохнул.
В дымящем блюде принесли похлебку. Жуга вынул нож, достал из сумки и нарезал хлеба. Взялись за ложки.
– Мне бы хотелось осмотреть ту яму, – сказал Жуга, когда черед дошел до каши.
– Никак не можно, – брат Бертольд облизал ложку и сыто отдулся. Глотнул пивка и взялся за рыбца. – Монахи в келью нас не пустят, а если самому пробраться, тоже все едино – яма-то засыпана.
– Ну, а про тех двоих ты что-то вспомнил?
Шварц торопливо перекрестился рыбьим хвостиком.
– Спаси меня боже, вспоминать! Темно там было. Сильные, аки беси. Ростом малые – мне вот по сюда. А! вот еще – за бороду, я помню, ухватил того, с ножом. Рога еще там были у него…
– Хватит, – поморщился Жуга, – гляжу, еще кружка, так ты и про копыта вспомнишь. Н-да…
Монах растерянно примолк.
– Чего ж мне делать-то, Жуга? – спросил он наконец.
– Посмотрим утром. Я здесь комнату заказал, да вижу, что еще одну надо. Ты все еще не при деньгах? – Бертольд поспешно замотал головой. – Так, – Жуга нахмурился. – Ладно. Сниму я на ночь комнату тебе.
– Это что, мне одному опять?! – подпрыгнул тот. – Я не… я… да они ж меня…
– Да не ори ты. Я рядом буду, за стеной.
– Ну, да! Ты с девкой миловаться будешь, а я – всю ночь сиди, дрожи?
– Замолкни, – коротко сказал Жуга. – Не знаю, что ты натворил, и кто тебе за это хочет глотку перерезать, если не врешь. Чтоб тебе помочь, новой напасти дождаться надо.
– А я, получается, наживкой в таком разе буду?!
Жуга поднял взгляд и усмехнулся.
– Кому сейчас легко?
Гроза прошла. За окнами стемнело. Жуга поднялся и прошел к хозяину. Тот глянул вопросительно.
– Чего угодно?
– Бадью с водой и комнату.
– Еще одну?
– Угу. И вот еще что… Кто такой Кинкаш Деже?
– Кинкаш Деже? Сын Милоша Деже, боярина из Клуж-Напоки. Это с его ребятами ты поцапался сегодня. Он тоже, кстати говоря, тут комнату снимает, уже четвертый день. Да только не видать его сегодня что-то. А ты и впрямь Жуга?
– Впрямь, вкось, какая разница, – ответил тот. – А что?
– Да так, – пожал плечами Ладош, – ничего.
* * *
Бадья с водой дымилась посреди комнаты. Жуга поставил посох в угол, швырнул котомку на кровать. Отлил воды из принесенного с собой кувшина в кружку. Влана молчала.
– Мойся пока, – Жуга кивнул ей на бадью и протянул брусочек мыла.
– Но я не… Видишь ли, я сейчас…
– Я не для этого прошу.
– Ладно, – кивнула та. Нащупала завязки юбки. – Ты выйдешь?
– Нет, – Жуга покачал головой и пояснил. – Так надо.
Обострившееся обоняние травника еще на рынке уловило исходящий от девушки едва заметный характерный острый запах. Теперь же ясно можно было разглядеть и прочие признаки надвигающейся болезни. Огневка-сыпь. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянувщи дуру повитуху, вздохнул и молча вывернул мешок. Достал и развернул тряпицу. Мелко нашинкованая смесь сухой травы, шурша, посыпалась на воду. Влана настороженно покосилась не него.
– Зачем это?
– Так надо. Ты мойся, мойся. И запоминай. Вот это, – он вытащил другой, поменьше, сверток, – будешь дважды в день запаривать и пить. Щепоть на кружку. Я сам готовил, можешь не бояться.
– А что это?
– Чтоб молоко скорее высохло. Болит, небось, в груди?
Влана покраснела.
– Н-да, – Жуга взъерошил волосы рукой. – Вот. Это тоже заваривай и растирайся на ночь. Боль… ну… которая там, тоже пройдет. Не перепутай только.
– Жуга, – девушка потупилась. Закусила губу. – Ты… Я хочу сказать, это был не твой… не твоя…
– Знаю, – отмахнулся тот. – Знаю.
– Откуда?
– Оттуда, – буркнул травник. – Я, может, неуч и дурак, но до девяти считать еще умею. Не было ему столько… Ладно, вылезай. Я отвернусь.
Жуга дождался, пока Влана не залезла под одеяло, раскрыл окно, с натугой приподнял бадью и вылил позеленевшую воду на улицу. Снаружи заматерились. Жуга захлопнул раму, погасил свечу и тоже забрался на кровать. Улегся спина к спине.
– Жуга, – позвала девушка негромко.
– М-м?
– Зачем ты няньчишься со мной, коль знаешь?
Жуга пожал плечами. В постели это получилось плохо.
– Бог знает, зачем.
– Ты вспоминал обо мне?
– Нет.
– Я… наверное, мне нельзя было так. Но как растить ребенка одной, без дома, без семьи, без денег? Холера тут еще…
Жуга промолчал.
– Злишься на меня?
– Нет.
– Жуга, я… – Влана вдруг повернулась лицом к нему.
– Что?
– Я… Нет, ничего, – она вздохнула. – Спи, Лис. Спи.
* * *
Истошный крик взвился в полночной тишине, гвоздем буравя уши. Жуга вскочил, отбросил одеяло, одним движеньем натянул штаны и с посохом в руках метнулся к двери.
– Запрись и никуда не выходи! – крикнул он Влане. Перепуганная девушка сумела лишь кивнуть в ответ.
Кричала женщина, откуда-то снизу. Кричала долго, не умолкая. Корчма зашумела, просыпаясь. Захлопали двери. В нижнем зале было пусто. Жуга, едва касаясь ступеней, сбежал вниз по лестнице, где у дверей почти что сразу столкнулся с Ладошем.
– Кто кричит?!
– Что?
Ладош был в одном носке и в вязаной жилетке поверх ночной рубахи, в одной руке держал горящую свечу, в другой – мясницкий длинный нож.
– Кто кричит, спрашиваю?! – рявкнул Жуга, теряя терпение.
Хозяин указал ножом на дверь:
– Там. В комнате…
Дверь, запертая изнутри, не поддавалась. Жуга ударил раз, другой – с разбегу, расшиб плечо и выругался. За дверью притихли. Меж тем сбегался народ – большинство постояльцев корчмы, разбуженные криками, спешили вниз. Кто мог, пришел с оружием.
– Что тут творится?
– Кто кричал?
– Эй, господин Кинкаш, откройте! – позвал хозяин. Свеча в его руке дрожала. – Чего за шум у вас там, а?
– Кинкаш? – внезапно вскинулся Жуга.
– Ну да. Он поздно заявился, с девкой. А комнату всегда внизу снимает. Там, значит, и просторней и теплей, хоть и дороже…
– О, черт… Ломайте дверь! – Он обернулся. – Огня! Свечей несите!
Ударили. Еще. Засов слетел со звоном, дверь рухнула, толпа ворвалась в комнату и замерла, притихнув. Ладош наклонился, посветил свечой и спешно отступил назад.
– Силы небесные…
Девчонка на измятой и разбросанной постели была жива, лежала там без чувств в чем мама родила. На шее и груди темнели ссадины. Второе тело было на полу – высокий молодой мужчина лежал ничком, сжимая меч в руке. Кровь растекалась темной лужей. «Эй, рыжий! – донеслось из толпы. – Там, справа! Осторожней!», «Не двигайся!»
Жуга замер и медленно встал. Обернулся.
Посреди комнаты, щетинясь ломаными досками, темнел неровный провал подземного хода.
И в этот миг раздался смех. В толпе заоборачивались.
Хохотал Бертольд.
– Не… не меня! – выдавил он сквозь истеричный смех. – Перепутали! Ха-ха! Они перепутали!
– Дайте ему кто-нибудь по зубам, – хмуро бросил Жуга.
Смех сам собой умолк и перешел в икоту. Жуга присел и повернул лежащего на спину.
То был Кинкаш.
Кабатчик повернулся к людям.
– Бегите за стражей.
* * *
– Зовут?
– Жуга.
– Откуда родом?
– С гор.
– Чей сын?
– Родителей не помню… да и не знаю.
– Так… Чем занимаешься?
– Странствую.
– Нищий?
– Травник я.
Градоправитель Маргена откинулся на спинку кресла, сложил ладони на животе и покрутил большими пальцами. Нахмурился, поворошил зачем-то лежащие на столе бумаги. Вздохнул.
Дело принимало неприятный оборот.
Илие Радулеску ходил в градоправителях не первый год, в народе слыл вельможей мудрым и справедливым, да и сам весьма гордился тем, что должность свою получил не за взятки и пустые обещания, а выбран был народом за вполне реальные, конкретные дела. Он был еще далеко не стар и не без основания рассчитывал пробыть на этой должности еще лет пять, а бог даст, и все десять, да видно не судьба: война, холера, разное другое прочее. Обозы прими да размести, да людей дай, чтоб охранять в пути, а то мародеров развелось. Провиант впрок тоже надо запасти, оружие, мануфактуру; стены городские укрепить, колодцы почистить. В ополчение людей дать. Та еще неразбериха. А тут еще вдруг – на тебе! – в трактире, в центре города прирезали боярского сынка, да так, что и следов не отыскать! До того ль сейчас, когда вот-вот османы к стенам подойдут?! Ну ладно, мужики да горожане подерутся спьяну, бывает, но такое… А еще яма эта дурацкая. Н-да… Вот и разбирай теперь, сиди и самолично дознавайся.
Он поднял взгляд на стоящего перед ним рыжего парнишку. Покосился на окно, где секретарь за столиком, согнувшись в три погибели и высунув язык от черезмерного усердия, скрипел пером, записывая сказанное. Чернила так и брызгали во все стороны.
– Значит, говоришь, ты травник… – повторил он. Паренек кивнул. – Так что ты мне прикажешь делать-то с тобою, а? Подумай сам. Ведь получается, что ты последний, кто с Кинкашем говорил. Та девка, что приперлась с ним перепихнуться, не в счет – какие там, тудыть ей, разговоры… У дверей тебя, опять же, первым увидали, да еще и с дубинкой. Да драку днем еще с его ребятами затеял там при всем честном народе. Что скажешь? А?
– Не затевал я драки, – хмуро отозвался рыжий странник. – А что до посоха, так я всегда его ношу – нога у меня больная.
– Да, отговорка на славу! – усмехнулся Радулеску. – Здоровые бы так дрались, как ты… И где ж ты был той ночью?
– Наверху был, в комнате…
– Один?
– Нет.
– Тоже с девкой, стало быть, – усмехнулся градоправитель. – Ну-ну, понятно – дело молодое… Как ее зовут?
– Не помню, – помолчав, ответил тот.
– Что ж, и это бывает, – кивнул серьезно Радулеску, вновь пошарил на столе и вытащил два сплошь исписанных неровными каракулями пергаментных листа. Сощурился подслеповато. – Вот тут хозяин корчмы говорит, будто ты его вечером спрашивал, кто, мол, такой Кинкаш Деже. Было это?
– Было, – кивнул тот.
– А зачем?
– Он сам перед этим меня отыскал, Кинкаш этот.
– Ага… Угу… – Градоправитель перебрал бумаги. – Верно. Вот и дружок его Кобор показал, что за тобой боярский сын вдогон отправился, в аккурат, значит, после драки… А потом вернулся, значит. И? Чего он от тебя хотел?
– Не знаю я. Не вышло у нас с ним разговора.
Градоправитель помолчал. Развел руками.
– Что ж получается тогда? Никто тебя не видел и не знает, и поручиться за тебя некому. Говоришь, что родом с гор, а на волоха не похож. И тут тебя видели, и там – всюду нос свой сунуть ухитрился. В комнате тебя, конечно, не было… ну а если сговор? И ты в нем замешан? Стоял у двери на случай, если выскочит. А люди – вот они, – он помахал пергаментом, – озлобились. Чего я им скажу? Благодари-ка лучше бога, что дверь была закрыта изнутри, а то я и не знал бы, что сказать им в оправдание твое… Кто может подтвердить твои слова? Монах? Корчмарь? Продажная деваха?
Жуга молчал, понимая, что спорить бесполезно. Илие Радулеску встал и подошел к окну. Некоторое время молча смотрел на улицу. Секретарь за своим столом с показным усердием шуршал бумагами.
– Знаешь, что, – не оборачиваясь, сказал наконец градоправитель, – недосуг мне сейчас с тобой цацкаться. Есть поважней дела. Шел бы ты из города от греха подальше, покуда еще можно уйти. Ты и этот твой приятель чокнутый, монах который. А то тоже, понимаешь, ходит, баламутит народ со своим дьяволом, тьфу ты, господи прости… Вот. Сутки вам даю, считая от сегодня. Увижу завтра вас – пеняйте на себя. Понятно или повторить?
– Чего уж непонятного…
– Ну, по сему и быть, – он махнул рукой. Снял с пальца и оттиснул на дешевом сером сургуче массивную печатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Жуга присел за стол.
– Пьешь? – он кивнул монаху.
– Пью, – печально согласился тот. – Грешен есть. Моя вина.
– Это я его угостила, – поспешно вмешалась Влана. – Мы тут говорили…
– Дожили, – поворчал Жуга, снимая с плеч котомку, – монаху девка пива ставит… Давно сидите-то?
– Недавно. С полчаса, – ответил тот.
– Три кружки, стало быть, – отметил про себя Жуга. – Хозяин! Ладош! Эй!
Тот обернулся из-за стойки. Прищурился.
– Чего там?
– За этих я плачу. Только пива больше не надо.
– А что подать-то в таком разе? – Он подошел, вытирая передником руки, и остановился в ожидании. Жуга порылся в кошельке.
– Похлебки дай и каши. Гречневой. Большую миску.
– С рыбой?
– С мясом.
– И что ж, – он усмехнулся, – всухомятку, стало быть, все есть-то будете?
– Ну… а, ладно, черт с тобой, – Жуга махнул рукой, – давай неси и пива тоже.
– Сколько?
– Две кружки.
– Три, – сказала Влана.
– С вами по миру пойдешь, – усмехнулся Жуга. Повернулся к Ладошу. – Сколько там?
– Ну, ежели вам с пивом… Два на десять менок.
– Однако ж, дорого… На четверик. А на сдачу рыбки нам сообрази сушеной.
Хозяин ушел.
– Богато живешь, Лис, – с оттенком легкой зависти заметил брат Бертольд. – Работал зиму-то, небось?
– Всякое бывало.
– Лис? – девушка нахмурилась. – Почему Лис?
– Прозвали так, – Жуга пожал плечами. – А что, не похож?
– Нет. Вот разве, рыжий только.
– Спасибо хоть на том, – Жуга поворотился к Шварцу. – Ну, что, тебя не тронули сегодня?
– Благодаренье богу, нет, – ответил тот. Вздохнул.
В дымящем блюде принесли похлебку. Жуга вынул нож, достал из сумки и нарезал хлеба. Взялись за ложки.
– Мне бы хотелось осмотреть ту яму, – сказал Жуга, когда черед дошел до каши.
– Никак не можно, – брат Бертольд облизал ложку и сыто отдулся. Глотнул пивка и взялся за рыбца. – Монахи в келью нас не пустят, а если самому пробраться, тоже все едино – яма-то засыпана.
– Ну, а про тех двоих ты что-то вспомнил?
Шварц торопливо перекрестился рыбьим хвостиком.
– Спаси меня боже, вспоминать! Темно там было. Сильные, аки беси. Ростом малые – мне вот по сюда. А! вот еще – за бороду, я помню, ухватил того, с ножом. Рога еще там были у него…
– Хватит, – поморщился Жуга, – гляжу, еще кружка, так ты и про копыта вспомнишь. Н-да…
Монах растерянно примолк.
– Чего ж мне делать-то, Жуга? – спросил он наконец.
– Посмотрим утром. Я здесь комнату заказал, да вижу, что еще одну надо. Ты все еще не при деньгах? – Бертольд поспешно замотал головой. – Так, – Жуга нахмурился. – Ладно. Сниму я на ночь комнату тебе.
– Это что, мне одному опять?! – подпрыгнул тот. – Я не… я… да они ж меня…
– Да не ори ты. Я рядом буду, за стеной.
– Ну, да! Ты с девкой миловаться будешь, а я – всю ночь сиди, дрожи?
– Замолкни, – коротко сказал Жуга. – Не знаю, что ты натворил, и кто тебе за это хочет глотку перерезать, если не врешь. Чтоб тебе помочь, новой напасти дождаться надо.
– А я, получается, наживкой в таком разе буду?!
Жуга поднял взгляд и усмехнулся.
– Кому сейчас легко?
Гроза прошла. За окнами стемнело. Жуга поднялся и прошел к хозяину. Тот глянул вопросительно.
– Чего угодно?
– Бадью с водой и комнату.
– Еще одну?
– Угу. И вот еще что… Кто такой Кинкаш Деже?
– Кинкаш Деже? Сын Милоша Деже, боярина из Клуж-Напоки. Это с его ребятами ты поцапался сегодня. Он тоже, кстати говоря, тут комнату снимает, уже четвертый день. Да только не видать его сегодня что-то. А ты и впрямь Жуга?
– Впрямь, вкось, какая разница, – ответил тот. – А что?
– Да так, – пожал плечами Ладош, – ничего.
* * *
Бадья с водой дымилась посреди комнаты. Жуга поставил посох в угол, швырнул котомку на кровать. Отлил воды из принесенного с собой кувшина в кружку. Влана молчала.
– Мойся пока, – Жуга кивнул ей на бадью и протянул брусочек мыла.
– Но я не… Видишь ли, я сейчас…
– Я не для этого прошу.
– Ладно, – кивнула та. Нащупала завязки юбки. – Ты выйдешь?
– Нет, – Жуга покачал головой и пояснил. – Так надо.
Обострившееся обоняние травника еще на рынке уловило исходящий от девушки едва заметный характерный острый запах. Теперь же ясно можно было разглядеть и прочие признаки надвигающейся болезни. Огневка-сыпь. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянувщи дуру повитуху, вздохнул и молча вывернул мешок. Достал и развернул тряпицу. Мелко нашинкованая смесь сухой травы, шурша, посыпалась на воду. Влана настороженно покосилась не него.
– Зачем это?
– Так надо. Ты мойся, мойся. И запоминай. Вот это, – он вытащил другой, поменьше, сверток, – будешь дважды в день запаривать и пить. Щепоть на кружку. Я сам готовил, можешь не бояться.
– А что это?
– Чтоб молоко скорее высохло. Болит, небось, в груди?
Влана покраснела.
– Н-да, – Жуга взъерошил волосы рукой. – Вот. Это тоже заваривай и растирайся на ночь. Боль… ну… которая там, тоже пройдет. Не перепутай только.
– Жуга, – девушка потупилась. Закусила губу. – Ты… Я хочу сказать, это был не твой… не твоя…
– Знаю, – отмахнулся тот. – Знаю.
– Откуда?
– Оттуда, – буркнул травник. – Я, может, неуч и дурак, но до девяти считать еще умею. Не было ему столько… Ладно, вылезай. Я отвернусь.
Жуга дождался, пока Влана не залезла под одеяло, раскрыл окно, с натугой приподнял бадью и вылил позеленевшую воду на улицу. Снаружи заматерились. Жуга захлопнул раму, погасил свечу и тоже забрался на кровать. Улегся спина к спине.
– Жуга, – позвала девушка негромко.
– М-м?
– Зачем ты няньчишься со мной, коль знаешь?
Жуга пожал плечами. В постели это получилось плохо.
– Бог знает, зачем.
– Ты вспоминал обо мне?
– Нет.
– Я… наверное, мне нельзя было так. Но как растить ребенка одной, без дома, без семьи, без денег? Холера тут еще…
Жуга промолчал.
– Злишься на меня?
– Нет.
– Жуга, я… – Влана вдруг повернулась лицом к нему.
– Что?
– Я… Нет, ничего, – она вздохнула. – Спи, Лис. Спи.
* * *
Истошный крик взвился в полночной тишине, гвоздем буравя уши. Жуга вскочил, отбросил одеяло, одним движеньем натянул штаны и с посохом в руках метнулся к двери.
– Запрись и никуда не выходи! – крикнул он Влане. Перепуганная девушка сумела лишь кивнуть в ответ.
Кричала женщина, откуда-то снизу. Кричала долго, не умолкая. Корчма зашумела, просыпаясь. Захлопали двери. В нижнем зале было пусто. Жуга, едва касаясь ступеней, сбежал вниз по лестнице, где у дверей почти что сразу столкнулся с Ладошем.
– Кто кричит?!
– Что?
Ладош был в одном носке и в вязаной жилетке поверх ночной рубахи, в одной руке держал горящую свечу, в другой – мясницкий длинный нож.
– Кто кричит, спрашиваю?! – рявкнул Жуга, теряя терпение.
Хозяин указал ножом на дверь:
– Там. В комнате…
Дверь, запертая изнутри, не поддавалась. Жуга ударил раз, другой – с разбегу, расшиб плечо и выругался. За дверью притихли. Меж тем сбегался народ – большинство постояльцев корчмы, разбуженные криками, спешили вниз. Кто мог, пришел с оружием.
– Что тут творится?
– Кто кричал?
– Эй, господин Кинкаш, откройте! – позвал хозяин. Свеча в его руке дрожала. – Чего за шум у вас там, а?
– Кинкаш? – внезапно вскинулся Жуга.
– Ну да. Он поздно заявился, с девкой. А комнату всегда внизу снимает. Там, значит, и просторней и теплей, хоть и дороже…
– О, черт… Ломайте дверь! – Он обернулся. – Огня! Свечей несите!
Ударили. Еще. Засов слетел со звоном, дверь рухнула, толпа ворвалась в комнату и замерла, притихнув. Ладош наклонился, посветил свечой и спешно отступил назад.
– Силы небесные…
Девчонка на измятой и разбросанной постели была жива, лежала там без чувств в чем мама родила. На шее и груди темнели ссадины. Второе тело было на полу – высокий молодой мужчина лежал ничком, сжимая меч в руке. Кровь растекалась темной лужей. «Эй, рыжий! – донеслось из толпы. – Там, справа! Осторожней!», «Не двигайся!»
Жуга замер и медленно встал. Обернулся.
Посреди комнаты, щетинясь ломаными досками, темнел неровный провал подземного хода.
И в этот миг раздался смех. В толпе заоборачивались.
Хохотал Бертольд.
– Не… не меня! – выдавил он сквозь истеричный смех. – Перепутали! Ха-ха! Они перепутали!
– Дайте ему кто-нибудь по зубам, – хмуро бросил Жуга.
Смех сам собой умолк и перешел в икоту. Жуга присел и повернул лежащего на спину.
То был Кинкаш.
Кабатчик повернулся к людям.
– Бегите за стражей.
* * *
– Зовут?
– Жуга.
– Откуда родом?
– С гор.
– Чей сын?
– Родителей не помню… да и не знаю.
– Так… Чем занимаешься?
– Странствую.
– Нищий?
– Травник я.
Градоправитель Маргена откинулся на спинку кресла, сложил ладони на животе и покрутил большими пальцами. Нахмурился, поворошил зачем-то лежащие на столе бумаги. Вздохнул.
Дело принимало неприятный оборот.
Илие Радулеску ходил в градоправителях не первый год, в народе слыл вельможей мудрым и справедливым, да и сам весьма гордился тем, что должность свою получил не за взятки и пустые обещания, а выбран был народом за вполне реальные, конкретные дела. Он был еще далеко не стар и не без основания рассчитывал пробыть на этой должности еще лет пять, а бог даст, и все десять, да видно не судьба: война, холера, разное другое прочее. Обозы прими да размести, да людей дай, чтоб охранять в пути, а то мародеров развелось. Провиант впрок тоже надо запасти, оружие, мануфактуру; стены городские укрепить, колодцы почистить. В ополчение людей дать. Та еще неразбериха. А тут еще вдруг – на тебе! – в трактире, в центре города прирезали боярского сынка, да так, что и следов не отыскать! До того ль сейчас, когда вот-вот османы к стенам подойдут?! Ну ладно, мужики да горожане подерутся спьяну, бывает, но такое… А еще яма эта дурацкая. Н-да… Вот и разбирай теперь, сиди и самолично дознавайся.
Он поднял взгляд на стоящего перед ним рыжего парнишку. Покосился на окно, где секретарь за столиком, согнувшись в три погибели и высунув язык от черезмерного усердия, скрипел пером, записывая сказанное. Чернила так и брызгали во все стороны.
– Значит, говоришь, ты травник… – повторил он. Паренек кивнул. – Так что ты мне прикажешь делать-то с тобою, а? Подумай сам. Ведь получается, что ты последний, кто с Кинкашем говорил. Та девка, что приперлась с ним перепихнуться, не в счет – какие там, тудыть ей, разговоры… У дверей тебя, опять же, первым увидали, да еще и с дубинкой. Да драку днем еще с его ребятами затеял там при всем честном народе. Что скажешь? А?
– Не затевал я драки, – хмуро отозвался рыжий странник. – А что до посоха, так я всегда его ношу – нога у меня больная.
– Да, отговорка на славу! – усмехнулся Радулеску. – Здоровые бы так дрались, как ты… И где ж ты был той ночью?
– Наверху был, в комнате…
– Один?
– Нет.
– Тоже с девкой, стало быть, – усмехнулся градоправитель. – Ну-ну, понятно – дело молодое… Как ее зовут?
– Не помню, – помолчав, ответил тот.
– Что ж, и это бывает, – кивнул серьезно Радулеску, вновь пошарил на столе и вытащил два сплошь исписанных неровными каракулями пергаментных листа. Сощурился подслеповато. – Вот тут хозяин корчмы говорит, будто ты его вечером спрашивал, кто, мол, такой Кинкаш Деже. Было это?
– Было, – кивнул тот.
– А зачем?
– Он сам перед этим меня отыскал, Кинкаш этот.
– Ага… Угу… – Градоправитель перебрал бумаги. – Верно. Вот и дружок его Кобор показал, что за тобой боярский сын вдогон отправился, в аккурат, значит, после драки… А потом вернулся, значит. И? Чего он от тебя хотел?
– Не знаю я. Не вышло у нас с ним разговора.
Градоправитель помолчал. Развел руками.
– Что ж получается тогда? Никто тебя не видел и не знает, и поручиться за тебя некому. Говоришь, что родом с гор, а на волоха не похож. И тут тебя видели, и там – всюду нос свой сунуть ухитрился. В комнате тебя, конечно, не было… ну а если сговор? И ты в нем замешан? Стоял у двери на случай, если выскочит. А люди – вот они, – он помахал пергаментом, – озлобились. Чего я им скажу? Благодари-ка лучше бога, что дверь была закрыта изнутри, а то я и не знал бы, что сказать им в оправдание твое… Кто может подтвердить твои слова? Монах? Корчмарь? Продажная деваха?
Жуга молчал, понимая, что спорить бесполезно. Илие Радулеску встал и подошел к окну. Некоторое время молча смотрел на улицу. Секретарь за своим столом с показным усердием шуршал бумагами.
– Знаешь, что, – не оборачиваясь, сказал наконец градоправитель, – недосуг мне сейчас с тобой цацкаться. Есть поважней дела. Шел бы ты из города от греха подальше, покуда еще можно уйти. Ты и этот твой приятель чокнутый, монах который. А то тоже, понимаешь, ходит, баламутит народ со своим дьяволом, тьфу ты, господи прости… Вот. Сутки вам даю, считая от сегодня. Увижу завтра вас – пеняйте на себя. Понятно или повторить?
– Чего уж непонятного…
– Ну, по сему и быть, – он махнул рукой. Снял с пальца и оттиснул на дешевом сером сургуче массивную печатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86