Прекрасная танцовщица взяла Тадамото за руки и повела к кровати. Они сняли простое хлопковое покрывало, под которым оказались расшитые одеяла и подушки из самых лучших тканей.
На кровати они снова слились в поцелуе, нежно касаясь друг друга. Стоя на коленях, Тадамото неторопливо размотал длинный пояс Оссы и распахнул полы ее шелкового кимоно. Небесно-голубая материя соскользнула с плеч юной сонсы, и она осталась лишь в тонком нижнем кимоно золотого цвета, льнущем к телу. Тадамото робко поцеловал груди Оссы, восхищенный совершенством упругих форм. По телу танцовщицы пробежала дрожь, она толкнула Тадамото на подушки, а сама оказалась сверху. Она сняла с него пояс, и он ощутил прикосновение ее бархатистой кожи к своей груди.
Они любили друг друга, пока в небе не забрезжил рассвет, и оба отдавались этому занятию со всей нежностью и страстью, на какую только были способны. Любой, кто проходил бы по двору под этим окном, наверняка бы решил, что слышит стоны и вздохи призраков Ханамы, бродящих по дворцу, — вечно беспокойных, вечно страждущих.
17
Почерк был самый обыкновенный, но каждый штрих кисти вышел уверенным и аккуратным. Нисима взяла лист со стола и снова принялась его разглядывать. Бумага была превосходного качества, плотная, бледно-желтого оттенка. Стихотворение обрамлял узор из зеленых стеблей злаков, символизирующих плодородие, тогда как желтый считался одним из традиционных цветов осени.
Осень поет колыбельную
Зернам, брошенным в землю;
Они проснутся
С первым дыханьем весны.
Княжна Нисима положила письмо на стол и вновь обвела взглядом пышный сад, вид на который открывался с ее балкона. Интересно, Яку Катта сам сочинил эти стихи? Рука, несомненно, его, но кому принадлежат строки? Если автор и вправду он, то Нисиме открылась еще одна грань этого человека. Стихи не были чересчур утонченными, но и не страдали излишней витиеватостью, которую княжна Нисима считала главным недостатком стиля, принятого при дворе. Как и положено, в стихотворении упоминалось классическое произведение — в данном случае «Ветер с Чу-Сан».
Ее сердце холодно,
Как ветер с Чу-Сан.
Но зерна уже упали
В осеннюю землю.
Он дерзок, подумала Нисима и обнаружила, что его дерзость не так уж ей неприятна. Яку Катта вызывал у нее совершенно противоречивые чувства, и это сбивало девушку с толку. Происшествие на канале до сих пор казалось ей странным, но она вполне допускала, что такое могло случиться.
«Именно Яку Катта спас дядю», — убеждала она себя. Также не следовало забывать, что к его мнению прислушивается сам император. Возможно, в будущем это пригодится Дому Сёнто.
Нисима взяла кисть и обмакнула ее в тушь уже в четвертый раз.
Ветер холодный
Стучит в мои сёдзи,
Нельзя торопить
Осенние всходы —
Так я слыхала.
Она положила лист дымчато-серой бумаги рядом с письмом Яку Катты и критическим взглядом оценила каллиграфию. Несмотря на присущую ей скромность, княжна не могла не признать огромной разницы в почерке. В конце концов, он просто солдат, попыталась найти оправдание княжна; в сравнении с ее безупречной каллиграфией почерк Яку выглядел весьма и весьма посредственным.
Княжна еще раз перечитала свое стихотворение и решила, что оно написано в самом подходящем тоне — Нисима не поощряла Яку, но и не проявляла своего нерасположения. К письму она приложила бутон синты — цветок с двенадцатью лепестками, символ Дома Сёнто. Это напомнит генералу, что Дома Фанисан больше не существует.
Нисима стукнула в небольшой гонг, вызывая служанку. Письмо должно уйти немедленно; у нее еще много дел — надо подготовиться к празднованию годовщины восхождения императора на престол.
Княжна Кицура Омавара прошла через ворота и очутилась в маленьком садике, примыкающем к покоям ее отца. В саду тихонько журчал ручей, а за высокой стеной ветер срывал последние золотистые листья лайма. Как полагалось по этикету, молодая княжна была одета в кимоно приглушенного фиолетового оттенка, из-под воротника и рукавов которого на должную длину проглядывали краешки четырех нижних кимоно, тщательно подобранных по цвету.
Она сняла сандалии и ступила на крыльцо. Из-за ширмы, стоящей на крыльце, донесся надсадный кашель, и черты молодой женщины исказила боль, как будто Кицура кашляла сама.
— Отец? — негромко позвала она. Послышалось свистящее дыхание.
— Это ты, Кицу-сум?
Она почти увидела улыбку князя Омавары, и ее лицо, как в зеркальном отражении, тоже осветилось ласковой улыбкой.
— Да, отец. Чудесный вечер, не так ли?
— Чудесный. — Князь замолчал, переводя дух. Кицура разглядывала рисунок на ширме — заросли бамбука у тихого пруда.
— Ты видела туман… в саду… утром?
— Да, отец. Но вам не следовало вставать и дышать холодным воздухом.
Омавара едва слышно засмеялся, и этот смех показался Кицуре лишь слабым отзвуком прежнего смеха ее отца.
— Я не могу… отказаться от мира… вот так сразу… Кицу-сум. — Прозрачный осенний воздух клокотал в его легких, как игральные кости в чашке, и старика снова сразил приступ мучительного кашля. Сердце молодой женщины сжалось, она закрыла глаза, будто желая этим прекратить ужасный звук.
— Я позову брата Тессу, отец? — спросила она, имея в виду монаха-ботаиста — домашнего лекаря семьи Омавара.
Терзаемый кашлем князь не ответил, но когда дочь уже поднялась, чтобы позвать слугу, он проговорил:
— Не надо. Это пройдет через… — Он снова закашлялся.
Вскоре приступ прошел. Князь лежал, тяжело дыша.
Его дочь ждала, молча вглядываясь в ширму, которая позволяла отцу не терять достоинства перед грозным недугом, постепенно высасывающим его силы. Если бы только можно было перенести отца в то место, изображенное на ширме, подумала Кицура. Нарисованный пейзаж излучал безмятежность. Да пребудет с князем милость Ботахары, он столько страдал в этой жизни.
Наконец дыхание князя Омавары стало ровным. В тот самый момент, когда Кицура решила, что отец уснул, он заговорил снова:
— Ты… поедешь во дворец… на праздник?
— Да, отец. Я заберу Нисиму-сум, и мы отправимся на праздник вместе.
— Вот как. Передай ей… привет… от меня.
— Непременно, отец. Она несколько раз изъявляла желание навестить вас и все время справляется о вашем здоровье.
— Она… добрая девушка. — Последовала долгая пауза, прерываемая только клокотанием в груди князя. — Ты… должна сказать ей, что… я очень люблю ее… но увидеться…
— Понимаю, отец. Я все объясню.
— А что слышно о… Мотору-сум? Он… уехал… в Сэй?
— Я отругаю слуг, отец, за то, что они беспокоят вас такими вещами.
Из-за ширмы снова послышался почти беззвучный смех.
— Раз уж вы все знаете г то — да, князь Сёнто отправился в Сэй дней десять назад.
— Я… волнуюсь.
— Князь Сёнто мудр, отец. За него не нужно беспокоиться.
— Опасность… серьезнее, чем… кажется. Ущелье… Дендзи… Сэй… — Омавара умолк.
— Князь Сёнто всегда очень бдителен, мой господин. Нам лучше побеспокоиться о чем-нибудь другом.
— Ты права… Кицу-сум… А где твоя мать?
— Она всегда рядом с вами, мой господин. Вы — ее счастье. Что с ней может случиться?
— Она… совсем не отдыхает… тревожится…
— Иначе она не может, отец, вы ведь знаете.
— Она переживает… что ты… — князь закашлялся, но не сильно, — не нашла себе жениха.
— Отец, я не похожа на старую деву! — заразительно рассмеялась Кицура. — У меня в запасе еще много времени.
— Да, но… Кицу-сум… у императора только три сына.
— Какая жалость, что у него нет четвертого. Может, хоть этот был бы достойным внимания!
Снова послышался смех, перешедший в хрип.
— Я воспитал тебя так… что твои требования к людям… слишком высоки.
Теперь рассмеялась Кицура.
— Почему вы так говорите, отец? Только потому, что я считаю сыновей императора ниже себя? Сказать по правде, я бы не позволила ни одному из них жениться даже на моей служанке!
— А-а. Раз так, то… в покоях принцев, должно быть… царит страшный беспорядок.
Кицура улыбнулась.
— Я утомляю вас, отец. Брат Тесса снова меня отчитает.
— Да… я… устал.
— Мне пора, отец.
Занавеска в ширме всколыхнулась, и в отверстие просунулась бледная, иссохшая рука. Княжна Кицура стиснула в ладони холодные пальцы князя. Эта рука — вот все, что она видела при встречах с отцом уже более четырех лет.
Стоя у ширмы, ведущей на балкон, княжна Нисима смотрела на праздник — сплошной водоворот ярких цветов. Члены императорской свиты и другие приглашенные прогуливались в трех больших залах и на открытой террасе. Император сидел на возвышении; его окружали придворные, которые слыли знатоками музыки. Высочайший соизволил выступить судьей в музыкальном конкурсе.
Рядом с ним, на краю возвышения, сидела княжна Кицура Омавара. Она также была в числе экспертов, и почти все свое внимание император уделял именно ей. Нисима видела, что кузина старается быть любезной и в то же время держаться на расстоянии от Сына Неба. Нисима понимала, что император ведет себя непристойно, однако чем-либо помочь Кицуре она не могла. Императрица покинула торжество, однако ее супруг этого, по-видимому, и не заметил. Где-то в зале промелькнула юная танцовщица-сонса, недавний предмет обожания императора. Сегодня он даже не смотрел в ее сторону, и выглядела бедная девушка соответственно. Княжна Нисима стояла на балконе и с тоской думала о спокойной жизни госпожи Окары — ах, если бы…
Молодые аристократы представляли на суд высокого жюри свои лучшие произведения. Все знали, что победителей ждет щедрое вознаграждение, поэтому собравшиеся в этой части зала гости внимали исполнителям в полной тишине. До Нисимы долетали обрывки мелодий, но сегодня музыка почему-то не поднимала ее настроение.
В следующем зале, Зале Поющей Воды, Чуса Сейки собрала вокруг себя самых многообещающих учеников, а также несколько придворных. Все вместе они сочиняли цепочку стихов. В искусственном водоеме плавала чаша с вином; каждый по очереди брал ее в руки, отпивал глоток вина и декламировал трехстишие, которое должно было перекликаться со строчками предыдущего поэта, иметь связь с классическим стихотворением и содержать в себе что-то новое. Нисима также получила приглашение, однако, увидев среди участников состязания принца Вакаро, вежливо отказалась. Кроме того, сейчас ее голова была занята другими мыслями, и она чувствовала, что не готова поддержать свою репутацию талантливой поэтессы. Этим вечером приглушенный свет фонариков не вызвал у нее прилива чувств.
Она уже собиралась спуститься к гостям, когда вдруг у нее над ухом зазвучал мужской голос:
Ветер бьет
В твои сёдзи —
Он ищет тепла и света.
Зима уступает дорогу
Весне.
— Спасибо вам за цветок синты, княжна Нисима.
— Не стоит благодарности, генерал.
Ветер царапает сёдзи,
И лампа моя мигает.
Боюсь я остаться
Без света.
Она ощущала его присутствие. Он стоял позади нее, как тигр в ночи. Дыхание княжны стало прерывистым, а спина напряглась, вот-вот ожидая прикосновения.
— Если память мне не изменяет, однажды мы говорили о благодарности, — промолвил он.
Нисима уже хотела обернуться к нему, но после этих слов замерла на месте.
— Полагаю, в разных кругах существуют разные понятия о благодарности, генерал Катта.
— О, простите. Я не имел в виду то, о чем вы подумали. Это я испытывал и продолжаю испытывать к вам глубокую благодарность. — Яку Катта сделал паузу, точно прислушиваясь, а затем шепнул: — У меня есть сведения, полезные для тех, в чьем саду растет синта.
Княжна кивнула, по-прежнему глядя вниз, на праздничную суету.
— Осмелюсь попросить вас выйти со мной на балкон, княжна Нисима. Мне нужно сказать вам два слова. — Генерал шагнул к открытым сёдзи.
Она еще немного постояла, собираясь с духом, убедилась, что на нее никто не смотрит, повернулась и вышла на балкон, освещенный слабым сиянием тонкого полумесяца. Ночной воздух был прохладным, ветер гнал по небу пухлые облака, закрывавшие то созвездие Носильщика, то восковой серп луны.
Больше никто из гостей не решился выйти на балкон — либо из-за ночного холода, либо из-за того, что развлечений хватало и во дворце.
— Прошу сюда, моя госпожа, — слева из темноты донесся голос Яку Катты, и Нисима различила смутную тень высокого человека в форме императорской стражи. Она последовала за ним.
Несколько ступеней в конце балкона вели на другой балкон — узкий и закрытый, явно примыкавший к личным покоям. Здесь Яку остановился. Он опустился на травяные циновки, и полы его парадной формы веером легли вокруг. В лунном свете Нисима видела четко очерченные контуры его лица, ниспадающие усы, стальной блеск серых глаз. Она села рядом с ним на мягкие циновки.
— Ваше доверие — большая честь для меня, госпожа Нисима.
Сёдзи раскрылись.
Свет лампы так ярок —
Согреет он даже ночь.
— Генерал, вы, кажется, говорили, что у вас есть сведения, которые могут пригодиться моему Дому?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69