Ему вместе с несколькими другими рыцарями удалось спастись. В те времена в землях между горами разразился настоящий хаос, а дороги, заполненные беженцами, больше не охраняли Рыцари Обета. Мой предок затерялся среди тех, кто спасался от ужасов войны. Моя семья поселилась за границей старого королевства. Мы хранили нашу историю в секрете. — Он положил обе руки на ручки кресла. — И вот я открыл нашу тайну вам, наследнику семьи, предавшей Рыцарей Обета.
Торен сел поудобнее, чтобы иметь возможность быстро вскочить на ноги в случае необходимости.
— Вот почему вы со мной подружились. Вы замыслили месть…
Гилберт Абергейл рассмеялся и взял бокал с вином.
— Месть? Вы настоящий Реннэ, лорд Торен. Реннэ, что принесли гибель Рыцарям Обета, умерли больше века назад. Разве я смогу им отомстить? Нет, лично вы не причинили мне никакого вреда. — Он поднес бокал к губам и посмотрел на Торена, снова криво ухмыльнувшись. — Вам не о чем беспокоиться. Я не продал вам ни одного предмета, когда-то принадлежавшего Рыцарю Обета, чтобы навлечь на вашу голову несчастье. Клянусь, месть не входит в мои намерения.
— В таком случае зачем вам моя дружба? Вы сделали странный выбор — с моей точки зрения.
— Так может показаться, но мы с вами очень похожи. Мы оба хотим исправить зло, причиненное в прошлом — не нашими семьями, а руками их представителей. Первым делом вы подумали, что я пришел, чтобы мстить, но ведь Рыцарей Обета уничтожили не Реннэ. Они погибли из-за того, что нарушили свою клятву.
— Нарушенную клятву нельзя дать снова, Гилберт. И невозможно снять проклятие короля Тинна. Рыцари погибли, и, хотя вы утверждаете, будто нескольким из них удалось остаться в живых, орден лишился своего могущества и влияния.
— Совершенно верно. Но их можно вернуть. А что касается проклятия Тинна… — Он повертел бокал в руках. — Оно пало на головы тех, кто нарушил обет. Я считаю, что ко мне оно не относится.
— Но вы же не Рыцарь Обета, — заявил Торен.
Абергейл немного опустил бокал и посмотрел ему в глаза:
— Разве?
Торен взял свой бокал со стола и, неожиданно почувствовав страшную жажду, осушил его одним глотком. Он собрался попросить Абергейла объяснить ему, что он имел в виду, но удержался — все и так было ясно.
— О чем вы хотите меня попросить, Абергейл? — спросил он вместо этого.
Его гость протянул руку и, взяв плащ, осторожно погладил его пальцами.
— Я пришел просить вас благословить возрождение ордена — когда наступит подходящий момент.
Торен поставил на стол пустой бокал, чуть не перевернув его от волнения.
— Зачем мне это? Моя семья подумает, что я сошел с ума. «Члены возрожденного ордена присоединятся к нашим врагам и будут мстить», — скажут они. И что я им отвечу?
Абергейл убрал руки с плаща.
— Понятия не имею. Знаю только, что мы не нарушим нашей клятвы во второй раз. И, вне всякого сомнения, нужда в Рыцарях снова появится. В настоящий момент в землях между горами царит подобие мира, но мы изучали историю — он не будет долгим. Пусть благородные семьи сражаются между собой, если им хочется — это их право и неизбывная страсть, так меня учили. Но только на поле боя. А мир должны охранять Рыцари Обета.
Торен рассмеялся, коротко и печально.
— Если бы я не знал вас как исключительно серьезного человека, Абергейл, и как человека сильной воли, я решил бы, что вы мечтатель. Неужели вы действительно верите в то, что сможете возродить орден Рыцарей Обета? Он погиб, и воскресить его невозможно.
Абергейл несколько мгновений не сводил глаз со старого плаща, а затем посмотрел на Торена.
— Это уже свершилось, ваша милость. Орден существует. Мы только ждали подходящего момента, чтобы объявить о том, что мы живы. К несчастью, обстоятельства вынудили меня открыть вам правду раньше, чем мы планировали.
Торен потянулся к бутылке и поспешно налил себе вина, пролив немного на стол. Абергейл практически не притронулся к своему.
— Вы предприняли очень опасное дело — и тем более рискуете, рассказав все мне. Я бы посоветовал вам никому больше не говорить об ордене. Если моя семья или Уиллсы и их сторонники узнают… Ну, они вовсе не заинтересованы в том, чтобы на арене появились новые силы. Которые к тому же неизвестно кого будут поддерживать.
Абергейл снова сложил свои сильные руки, склонил голову и прижал указательные пальцы к уголкам глаз.
— Я знаю, что вы даете мне мудрый совет, но мы не сможем сохранить наше существование в тайне. Боюсь, что Уиллсам уже о нас известно.
— Каким образом?
Абергейл несколько мгновений смотрел на свои много повидавшие руки, повернув их, чтобы стали видны жесткие ладони.
— Видите ли, лорд Торен, мы совершили страшную ошибку… Я совершил ошибку. — Он откинулся на спинку кресла, взял бокал, однако пить не стал. — Давайте я расскажу вам историю человека по имени Хафидд, который когда-то был союзником Реннэ.
— Хафидд мертв. Мой отец прикончил его много лет назад. Заколол на поле боя… в Кверистоне, мне кажется.
— Если быть точным, в Хэрроудауне. Хафидд не умер. Да, он подошел к Вратам Смерти, но еще оставался жив, когда битва закончилась. Видите ли, я являлся одним из наблюдателей, которые находились на холме: именно тогда я начал постигать азы военного искусства. Из рыцарей, участвовавших в том сражении, Хафидд считался самым искусным, самым сильным. Впрочем, насколько мне известно, он участвовал во многих битвах и завоевал репутацию умелого воина. Но Реннэ превосходили числом, и почти весь его отряд погиб. К утру даже раненые покинули наш мир, все — кроме Хафидда. Мы вылечили его и помогли восстановить силы.
Однако Хафидц очень изменился. Прежде он отличался высокомерием и заносчивостью. После того сражения стал задумчивым и смиренным, много времени проводил в размышлениях. Не все верили в эту перемену… я к их числу не принадлежал. — Абергейл сжал руку в кулак, словно собирался ударить по ручке кресла, но удержался, разжал пальцы и медленно положил ее на место. — Я ему поверил, поверил в то, что Хафидд сможет стать великим человеком в нашем ордене, возможно, даже возглавит его, когда придет время. Я рассказал ему все, что знал о рыцарях и об их истории, — открыл факты, неизвестные тем, кто не является членом ордена. Однако в конце концов он нас предал и ускользнул, унося с собой знание, на которое не имел права — и которое сделало его опасным. Даже более чем опасным. — Абергейл осторожно потянул к себе плащ, который соскользнул со спинки кресла и упал на сиденье. Он несколько мгновений на него смотрел, а потом перевел взгляд на Торена. — Хафидд вернулся. Теперь он называет себя Эремоном и служит советником у принца Иннесского, который намеревается заключить союз с Мэнвином Уиллсом.
— Мэнвин Уиллс не посмеет! — вскричал Торен. — Мы собираемся вернуть Уиллсам Остров Брани. Он не станет подвергать опасности наше соглашение, заключив договор с принцем Иннесом!
— Полагаю, очень даже станет. Сделка совершается втайне, и Мэнвин Уиллс надеется, что вы узнаете о ней, когда уже будет поздно. Боюсь, он не слишком высокого мнения о вас, ваша светлость. А что касается принца, он полностью находится под влиянием Хафидда, и вам не следует недооценивать силу его ненависти к Реннэ. Должен сказать, что ненависть Хафидда произвела бы впечатление даже на членов вашей семьи, которые в данной области далеко не дети.
Кстати, вам известно значение слова «эремон»? — неожиданно спросил Абергейл. — Нет? Это колючий кустарник, который растет на выжженных пожаром лесных прогалинах. Говорят, его семена лежат в земле сотни лет, пока жар огня не призывает их к жизни… Эремон. Вот какое имя выбрал себе Хафидд. Он заключил союз с вашими врагами, и вам не победить его без помощи Рыцарей Обета. Буду с вами предельно откровенен, ваша светлость… даже при нашей поддержке одолеть его будет не просто.
ГЛАВА 6
Элиз безгранично любила только одного человека в мире и так же сильно ненавидела двоих. Она прекрасно осознавала это несоответствие, но, в конце концов, Элиз принадлежала к семье Уиллсов, а всем известно, что Уиллсы обладают особым даром к ненависти.
Один из тех, кого она ненавидела, вот-вот должен был прибыть, и Элиз взволнованно расхаживала по гостиной, не в силах сидеть и спокойно ждать. На мгновение она остановилась у окна и взглянула на зеленую лужайку внизу. Связывать простыни не имело смысла. И дело не в том, что до земли слишком далеко, просто Элиз, несмотря на истории, которые ей довелось слышать, не слишком верила в то, что простыни выдержат ее вес.
Разумеется, она могла приказать конюху привести лошадь и умчаться по мосту прочь отсюда, но к вечеру ее бросятся искать, а к полудню или, самое позднее, к ужину найдут. Таким способом она лишь убедит дядю, что еще слишком молода и импульсивна, чтобы принимать важные решения, — впрочем, он в дополнительных доказательствах и так не нуждался. Побег, хоть и очень соблазнительный выход, Элиз не рассматривался.
— Боюсь, все-таки придется отправиться на турнир в Вестбруке, — печально проговорила она.
Турнир в Вестбруке являлся единственным событием в году, которого Элиз больше всего боялась, потому что именно в это время семейная честь требовала жертв, и хотя ее кузены охотно смирились с горькой необходимостью, Элиз такой покладистостью не отличалась. Естественно, им приходилось рисковать только своими конечностями, ну, в самом крайнем случае — весьма маловероятном — жизнью. От нее же требовалась гораздо более серьезная жертва. По крайней мере так считала она сама.
— Ваше высочество?
В семье было принято обращаться к возможному наследнику с использованием королевского титула. Элиз повернулась и увидела в дверях свою горничную.
— Ваш дядя поднимается.
У Элиз имелось несколько дядюшек, но называть по имени не требовалось только одного — Мэнвина, несмотря на то, что он даже не был старшим из братьев. Эта честь принадлежала отцу Элиз.
— А сказать ему, что я плохо себя чувствую, нельзя?
Горничная ничего не ответила, но Элиз видела, что ей стало не по себе. Одно дело, если Мэнвину солжет Элиз, и совсем другое — служанка. Она не хотела рисковать.
— Пусть войдет, — смирившись с необходимостью, сказала Элиз — к явному облегчению горничной.
Элиз взяла в руки пяльцы, которые забросила много месяцев назад, и склонилась над ними, изображая напряженное внимание. Неожиданно ей стало так противно от собственного притворства, что она отшвырнула вышивание и снова подошла к окну. Пусть знает правду: она совсем не так трудолюбива, как следует быть молодой незамужней женщине. Обожает поэзию, играет на лютне и смотрит в окно — и, да, мечтает.
— Наслаждаетесь пейзажем, ваше высочество?
— Насколько мне известно, такое обращение пристало лишь членам королевской семьи, дядя. — Не оборачиваясь, Элиз знала, что на лице Мэнвина застыла вымученная улыбка.
— До первой реставрации к нашим предкам всегда обращались как к особам королевской крови. Я считаю, что мы обязаны чтить традиции.
— А если никакой реставрации не будет?
— Будет, — заявил Мэнвин. — Я в этом не сомневаюсь. Так было в прошлом и будет сейчас.
Элиз отвернулась от окна, не в силах вести себя настолько грубо, даже с Мэнвином, — не позволяло воспитание. Дядя улыбнулся ей своей отвратительной улыбкой — словно она капризный ребенок, который временами приводит всех в отчаяние, но он все равно ее любит.
Только вот он ее совсем не любил. На самом деле Элиз подозревала, что они испытывают друг к другу очень похожие чувства — иными словами, лютую ненависть.
Всякий раз, когда он стоял перед ней, изображая абсолютно фальшивую заботу, у нее в голове сами собой появлялись весьма однозначные образы. Она представляла, как наносит удары по узкому, маленькому личику дядюшки, выбивает ему зубы, украшает синяками. Элиз всегда огорчали подобные мысли — настоящим леди они не пристали, — но она ничего не могла с собой поделать.
Элиз изо всех сил пыталась скрыть свои чувства.
Какой у него сделался удивленный вид, когда она разбила ему губы булавой. Потом он поднял руки, чтобы прикрыть лицо, а она нанесла ему новый удар, и он повалился на землю, корчась от страха.
— Ваш отец просил меня поговорить с вами.
Элиз почувствовала, что напряглась, — какая бессовестная ложь! Отец, ее союзник, ненавидел Мэнвина не меньше, чем она… Впрочем, возможно, это не совсем правда: ее отец испытывал к своему амбициозному младшему брату гораздо более сложные чувства. Однако он нашел спасение в музыке и книгах, которые ему читают. Он укрылся во мраке, которым окутан весь его мир.
Ее отец родился слепым, и Мэнвин, который был сильным и здоровым и обладал прекрасным зрением — в некотором смысле даже слишком острым, поскольку он всегда видел слабости других, обошел его в линии наследования. Мэнвин мог повести за собой армию в сражение, а с точки зрения Уиллсов нет ничего важнее, несмотря то, что за последние несколько лет не произошло ни одного сражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73