Хотя значение этого обряда пока что было чисто фор­мальное, но он мог служить для осифлян перстом, указующим им их линию поведения. Не прекращая борьбы с еретиками, осифляне постепенно переносят борьбу на чисто политическую почву.
Собор 1503 г., созванный официально для разрешения второстепенного вопроса о вдовых священниках, еще раз показал осифлянам, что медлить с действиями не прихо­дится и что опять-таки центр тяжести вопроса заключа­ется в установлении новых отношений к «державе» мос­ковского князя.
Когда вопрос о вдовых священниках был решен, князь неожиданно предложил собору решить вопрос о мона­стырских имуществах. Это предложение свалилось как снег на голову осифлянской партии, главный деятель ко­торой, Иосиф, в это время уже уехал с собора. За ним послали вдогоню; он вернулся и сумел защитить мона­стырские имущества, но чувствовалось, что это только отсрочка. Нужно было действовать, и Иосиф тотчас пос­ле собора воспользовался болезненным состоянием пре­старелого князя Ивана III, чтобы окончательно взять его в руки и побудить перед смертью на «душеспасительное» дело, особенно приятное господу богу, - на розыск и казнь еретиков. Собор 1503 г. был, в противоположность собору 1490 г., расправой быстрой и жестокой. Выслушав (по рассказу Иосифа) «многих истинных свидетелей», со­бор предал еретиков проклятию, а князь в свою очередь трех главных еретиков - Ивана Волкова, брата Фе­дора Курицына, зятя протопопа Алексея, Ивана Макси­мова и юрьевского архимандрита Кассиана - приговорил к сожжению, а прочих еретиков разослал в заточение. На руку осифлянам заволжские старцы стали возражать против этих жестокостей, ссылаясь на евангельский рас­сказ о прощении Иисусом грешников и на заповедь: «Не судите, да не судимы будете». Иосиф возражал, что «ере­тика руками убити или молитвою едино есть» и что рука, наносящая язву еретику, «тем самым освящается». А ког­да язвительный Вассиан предложил Иосифу самому по­казать пример и сотворить молитву, чтобы земля пожра­ла недостойных еретиков и грешников, Иосиф не выдер­жал. Он заявил, что заволжских старцев научили ерети­ки, внушив им мысль о необходимости пощады еретикам; после этого недвусмысленного кивка по адресу нестяжа­телей Иосиф излагает целую инквизиционную теорию со­трудничества светской и духовной власти в деле преследования ереси. Церковь только разыскивает еретиков, пользуясь «богопремудростным художеством и богона-ученным коварством», т. е. прибегая ко всяким приемам сыска и пыткам; когда таким путем еретики будут откры­ты, то церковь может их убить либо одним словом, либо через посредство гражданской власти, которая предает их надлежащей казни. Эта любопытная полемика была вдвойне полезна осифлянам: во-первых, она дала им воз­можность заподозрить в ереси самих заволжских стар­цев, во-вторых, она сближала осифлян с великокняже­ской властью на поприще борьбы с крамолою, ибо связь заволжских старцев с крамольными боярами была нали­цо, и те же крамольники благодаря остроумной догадке Иосифа оказывались и еретиками. Осифляне первые предлагали княжеской власти свои инквизиционные ус­луги и подчеркивали, что враги князя одновременно яв­ляются врагами и церкви, под какой бы личиной они ни явились в будущем.
Пока что с еретиками было покончено; оставалось ра­зубедить союзника в необходимости конфискации цер­ковных владений. Был простой способ: напугать его бо­жественными карами. Первый опыт в этом роде был сделан около 1503 г. в Новгороде. Там внесли в «Чин православия» следующее анафематствование: «Вси на­чальствующий и обидящии святые божия церкве и монастыреве, отнимающие у них данные тем села и виногра­ды, аще не престанут от такового начинания, да будут прокляты»; примеру Новгорода последовал Ростов. А спустя три года после собора 1503 г. Иосиф в обшир­ном послании к Третьякову изображает, «какова поги­бель приходит» тем, кто покусится на монастырские иму­щества, перечисляя из житий святых «немилостивые каз­ни» от Христа обидчикам церкви. Особенно богатый ма­териал предоставило житие Стефана сербского, святого, который специально отличился на поприще наказания князей, обижавших монастыри: одному такому князю Стефан якобы вонзил в гортань два «великие гвоздя, даже до грудей», так что пришлось звать кузнеца, чтобы вынуть гвозди из княжеской гортани, а другого князя из­бил лампадой до полусмерти, и избитый через семь не­дель умер, сгнивши заживо. Казни были действительно ужасные, но заволжские старцы выразили по поводу их достоверности большие сомнения, и на князя эти примеры не оказали желаемого действия. Приходилось действо­вать поэтому не одним страхом, но и практическими услугами, в оплату за которые можно было бы в свою оче­редь требовать уступок, тем более что после смерти Ива­на III (1505 г.) опасность снова увеличилась: Василий III вернул из ссылки Василия (Вассиана) Патрикеева и при­близил его к себе. И вот Иосиф открыто и решительно становится на сторону «державности» московского князя.
В это время на волоколамском столе в качестве сеньера Иосифова монастыря сидел как раз один из таких кня­зей, с какими приходилось воевать сербскому Стефану. Недолго думая, Иосиф взял да и перешел «под державу» московского князя, но он не спросил при этом разреше­ния своего духовного сеньера, новгородского владыки Серапиона, к епархии которого принадлежал Волоцкий монастырь. Когда Серапион «запретил» Иосифа за такой самовольный поступок, Иосиф придал всему делу поли­тический оборот и выступил с новой теорией отношений между светской и духовной властью, теорией, которая как нельзя более соответствовала видам московского князя. «Царь естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен вышнему богу», говорил Иосиф еще в «Просветителе»; теперь из этой посылки были сделаны все теоретические и практические выводы. И в ответ на обвинение со стороны Серапиона в «великом бесчинии», заключавшемся в том, что Иосиф «отказался от своего государя в великое государство», Иосиф отвечает обрат­ным обвинением Серапиона в бунте против богоустановленной власти, которой должна подчиняться и церковь. «Самодержец и государь всея Руси» - вот кто этот госу­дарь, к которому перешел Иосиф; сам бог «посадил его в себе место» и «суд и милость предасть ему и церковное и монастырское и всего православного государства и всея русския земли власть и попечение вручил ему». С таким государем не подобает «сваритися», «ни древние святи­тели дерзнуша сие сотворити, ни четыре патриарси, ни римский папа, бывший на вселенском соборе; и аще когда царь на гнев совратится на кого, и они с кротостью и сми­рением и со слезами моляху царя». Государю принадле­жит и верховный окончательный суд над церковными ли­цами, апелляции на него нет - «суд царя никем уже не посуждается». Поворот был полный; и победа осталась, конечно, на стороне Иосифа. Собор разрешил его, а Се­рапиона отозвал и заточил в монастырь. Хлопоты за опального владыку бояр, которых Иосиф обозвал «нера­зумными, скоту подобными человеки», только повредили Серапиону. Выступление Иосифа имело огромное политическое значение: затронутая в своих материальных ин­тересах, церковь наконец порвала с удельными политиче­скими традициями и открыто стала на сторону «державности». «Непогребенные мертвецы» стали постоянными советниками и союзниками московского государя, кото­рый их же публицистическим усердием был превращен в царя «третьего Рима», в наследника самих римских ке­сарей.
Церковное землевладение и связанные с ним коммер­ческие предприятия были спасены, и молитвенники мог­ли спокойно приступить к накоплению капиталов. Но по­беда досталась не даром: пришлось все же сделать круп­ные материальные уступки. Церковным учреждениям пришлось поступиться своими иммунитетами и подчи­ниться некоторым ограничениям в землевладении. При­знав верховное право суда московского государя, осифляне тем самым отказывались от судебных привилегий. Первый официальный акт, касающийся монастырского и епископского иммунитета, относится к 1550 г. Он требу­ет, чтобы новые подгородные слободы, образующиеся во­круг архиерейских резиденций и монастырей, тянули тяг­ло и «с судом» вместе с городскими людьми, т. е. в об­щегосударственном порядке. Старые слободы тянут тягло по-старому, но их рост закрепляется в известных преде­лах. Стоглав в следующем, 1551 г. по предложению царя пересмотрел прежние меры по ограничению монастыр­ского землевладения, почти не применявшиеся на прак­тике, и издал новые правила на этот счет. Основанием для монастырского землевладения была признана един­ственно функция монастырей как молитвенников за умер­ших. Поэтому все земли, черные и поместные, попавшие в руки монастырей за долги или неправильно записанные за монастырями, должны были немедленно быть возвра­щены прежним владельцам; вотчины, отданные «по ду­шам» до приговора, остаются за монастырями, впредь же дача вотчин «по душе» подчиняется контролю москов­ского государя, и без его согласия никакая часть вотчин­ной земли не может быть отдана монастырям. Правда, для обеспечения тех владений, какие оставались у церк­ви, собор провозгласил их неотчуждаемость и наперед проклял тех «царей и вельмож», которые вздумают оби­деть божии церкви. Но эти постановления имели уже чи­сто академическое значение.
ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ КУЛЬТОВ И ЦЕРКОВНОГО УПРАВЛЕНИЯ
Так церковь вдвинулась в орбиту новых социально-политических отношений, вовремя стряхнув с себя гири феодализма, тянувшие ее к гибели. Однако урегулирова­нием экономической базы дело не кончилось. Порвав с удельным феодализмом и перейдя в подчинение москов­ской «державе», церковь должна была провести центра­лизацию в культах и организации. Централизацию нача­ли проводить уже московские князья путем отдельных мер, принимавшихся в процессе борьбы с удельным фео­дализмом; эти меры, однако, шли по одной систематиче­ской линии.
По отношению к культам проводившаяся линия за­ключалась в том, что культ местных святынь после при­соединения удела или области к Москве не уничтожался, но переносился в Москву; местную святыню князья стре­мились превратить в общемосковскую. Своим собствен­ным распоряжением князья могли сделать это лишь по отношению к местным иконам, которые переносились в Москву и ставились в иконостас Успенского собора. Так переместились в Москву икона богоматери и икона Дмит­рия Солунского из владимирских соборов, после того как этот великокняжеский город был завоеван Москвой и пе­рестал быть резиденцией великого князя; далее, икона спасителя из покоренного Новгорода, икона богоматери из Пскова и такая же икона из Смоленска. Перенесение икон основывалось на вере, что иконы, перенесенные из покоренных областей и городов, перестают покровитель­ствовать прежней своей области, но оказывают покро­вительство уже только Москве, становясь своего рода «подручными» святынями московских святынь; они сво­дились с самостоятельных престолов одновременно со сведением с престолов их князей. Так Успенский собор или, точнее, его иконостас постепенно становился пантео­ном Северо-Восточной Руси.
Но кроме икон были еще местные патроны в лице местных святых. Приходилось или запретить их культы, или санкционировать их в качестве московских святых. Конечно, был избран последний путь. Но тут московский князь уже не мог действовать только своими княжески­ми распоряжениями, нужна была санкция церкви. Царь Иван Грозный, ко времени которого политическая цент­рализация в общем была уже закончена, нашел себе в этом деле ревностного помощника в лице митрополита Макария, ярого осифлянина, который первое время был преемником Иосифа на игуменской кафедре в Волоко­ламском монастыре. В сотрудничестве с царем Макарий созвал два собора, 1547 и 1549 гг., на которых была про­изведена канонизация в качестве общемосковских не ме­нее 30 наиболее крупных местных святых. Отбор произ­водился официально на основании сведений о чудесах, якобы совершавшихся святыми, но так как все местные святые якобы совершали чудеса, то царь дал директиву произвести в ранг общегосударственных святых только тех, которые были «богом прославляемы многими и неиз­реченными чудесы». И замечательным образом, по пред­варительным спискам, составленным царем и Макарием и утвержденным затем на соборах, такими святыми ока­зались святые не из удельных князей, которые, как мы видели в предшествующей главе, возглавляли собою ме­стные пантеоны, а святые из местных епископов и мона­хов. Князей попало только два - Александр Невский, ко­торого нельзя было не канонизировать ввиду его попу­лярности, и новгородский князь Всеволод-Гавриил, вы­гнанный в 1138 г. вечем из Новгорода. Характерно, что и Александр был новгородским князем, так что из соб­ственно удельных князей в списки не попал никто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77