приговорили великим государям служить по-прежнему, но «чтобы впредь по всему Дону было смирно, а раскольщиков расколыциками не называли, и сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать, и новых книг не держать, а если кто станет тому приговору быти проти­вен или учнет говорить непристойные слова, и тех поби­вать до смерти». Приговор был явным компромиссом между старшиной, державшейся старой веры, но доро­жившей и московским жалованьем, и голытьбой, для ко­торой старая вера была лишь знаменем революции и по­хода на Москву.
Этот поход стал усиленно подготовляться в низах. Его проповедником явился некий Кузьма Косой, кузнец из Ельца, ушедший на Дон еще в 1667 г., когда началась, по его словам, «рознь» в вере, которой он не мог стерпеть. Прибыв на Дон, он стал действовать совсем по-другому, чем «преподобные отцы», прежде всего заботившиеся о «спасении душ». Кузьма, наоборот, постарался сейчас же организовать активную часть беглых раскольников. Он выбрал на Медведице «неприступное место» и построил там не скит, а укрепленный городок, который стал опор­ным пунктом и притягательным центром для всей рево­люционно настроенной голытьбы. Черкасский круг по­смотрел на это сквозь пальцы; но тамбовский воевода обеспокоился, так как городок Кузьмы был совсем близ­ко от Тамбова, и послал в 1674 г. отряд стрельцов, чтобы ликвидировать городок. Однако городок был предупреж­ден: мужчины все заблаговременно разбежались, и отряд вернулся с весьма скромными трофеями, приведя в Там­бов только «4 женки и 12 девок». После этого неудачного налета новых попыток Тамбов не предпринимал. Все жи­тели городка понемногу вернулись назад, и городок про­должал существовать, обрастая вокруг новыми более мелкими раскольничьими городками, особенно после 1682 г.
Этот-то Кузьма Косой и выступил агитатором за по­ход на Москву. Его агитация была облечена в религиоз­ную форму и скомпонована в эсхатологических тонах; но по существу она была революционной. Кузьма пропове­довал, что антихрист уже пришел в мир и что до кончины мира остается всего пять лет. На земле больше нет ни церкви, ни таинств, ни правильного богослужения; оста­ется жить без венчания и умирать без причастия. Но вто­рое пришествие не принесет спасения само по себе; толь­ко на него полагаться нельзя; надо самим «верным лю­дям» восстать против антихриста, «очистить землю» от слуг антихриста, царя, патриарха, бояр и архиереев и разрушить их столицу Москву. Время действовать на­ступит через пять лет, когда будет второе пришествие; тогда явится господь и восставит «царя Михаила», кото­рый поведет казаков на Москву и будет «рубить нечести­вых мечом»; но всего более помощи во время похода окажут сами «силы небесные», которые присоединятся к ка­закам. После этого «очищения земли» господь бог «вос­ставит» свое царство и будет вечно царствовать «со всею небесною силою и со всеми святыми и угодными ему пра­вою верою», т. е. со всеми казацкими сторонниками ста­рой веры. Неясно, каков должен был быть строй этого мессианического царства. У Кузьмы встречается только выражение: «Мы, по созданию божию, все братья», кото­рое дает право предполагать, что Кузьма мечтал о про­ведении в «царстве» равенства и вольностей на казацкий образец. В этом движении ясны его идеологические эле­менты. Эсхатологическая проповедь «старцев» претвори­лась в казацком представлении в социально-революцион­ную эсхатологию - конец мира принесет не блаженство в сказочном раю с кашей и пирогами, но господство каза­чества здесь на земле. С помощью небесных сил казац­кий «меч» принесет конец антихристову миру, постро­енному на эксплуатации и притеснении, и после победы будет установлено царство социальной правды. Тут ска­залась вся глубокая разница между миросозерцанием за­давленного холопа, потерявшего всякую надежду на зем­ное освобождение, и между миросозерцанием вольного казака, не раз добывавшего мечом себе свободу и воль­ности.
Из верхних городков учение Кузьмы распространи­лось и на Низ. В Черкасске его сторонниками явились священник Самойло, открыто проповедовавший близкую кончину мира, и один из представителей старшины, Кирей Матвеев. После приговора круга о восстановлении старой веры Кузьма решил, что настало время действо­вать. 7 июля 1687 г. атаману было прислано от верховых станиц «известное письмо», т. е. секретный донос, что по призыву Кузьмы «съезжаются-де в горы многие люди во­инством и сказывают у себя великого царя Михаилу, велит-де нам Христос землю очищать, неверных людей, мы-де не боимся царей и войска и всей вселенной». Донос при­бавлял, что «добрые» казаки пытались образумить Кузь­му, но в ответ на это им было заявлено, что если они не пойдут к Кузьме «в совет», то и на них будет погибель. Об этом «страшном деле» домовитые верховые казаки и сочли своим долгом уведомить атамана. Лаврентьев ока­зался в затруднении: дело грозило не только оконча­тельным разрывом с Москвой, но и междоусобицей на До­ну. Принять сразу решительные меры против Кузьмы он не решался, боясь ссоры с той партией, которая поставила его в атаманы, а оставить донос без последствий он так­же не мог, ибо сам принадлежал к домовитым. В конце концов он вызвал Кузьму в Черкасск для объяснений; но Кузьма явился не один, а с отрядом из 600 людей, хорошо вооруженных и озлобленных против домовитых казаков. Правда, атаман успокаивал домовитых, что, хотя бы при­шедших и 20 000 было, они никого не тронут. Однако вскоре начались столкновения и убийства. В это время вернулся Фрол Миняев из Крыма и, «познав тотчас их воровской умысел», стал во главе домовитых, объединив­шихся теперь перед лицом классового врага. Был созван круг. Кузьма призывал идти на Москву, но круг выска­зался против. Кузьму схватили и отправили в Москву, где его замучили на пытках до смерти. Самойло Лав­рентьев вынужден был, «покиня атаманство, ухоронить­ся». Фрол предписал произвести по всему Дону вторич­ную присягу на верность Москве и восстановить службу по новым книгам с поминанием царей и патриарха.
Однако победа реакции еще не была полной. Кузьма погиб, но его городок остался, остались и люди, предан­ные его делу. Грубая тактика Москвы скоро помогла ан­тимосковской партии вновь поднять голову. Получив и замучив Кузьму, Москва выставила неслыханное требо­вание: она, цинично обещая новую прибавку к жалова­нью, потребовала выдачи не чужого человека, не числив­шегося в казаках, каким был Кузьма, а почтенного каза­ка, атамана Самойлу Лаврентьева, и нескольких других видных казаков и староверческих священников. Вместе с тем она лишила жалованья всех казаков, которые не хо­тели принять новых книг. На Дону заволновались; ряд станиц запротестовал против выдачи Лаврентьева «для того, что наперед до сего никогда братию не выдавали». Казаки, державшиеся старой веры, но лояльно несшие службу, были обижены и раздражены лишением жало­ванья. Оппозиция опять подняла голову. Во главе ее стал уже упоминавшийся Кирей Матвеев, которого в бытность его в Москве в составе зимовой станицы обошли дачей сукна. Он начал прямо говорить, что его сукно уворовал князь Голицын, и многозначительно прибавлял: «Шел Стенька с Хвалынского моря, и отнял боярин Прозоров­ский шубу, и зашумела та шуба по Волге, а то сукно за­шумит во все государство». Царей и патриарха он откры­то называл иродами; лишенным жалованья он говорил: «Были бы зубы, я знаю и сам, где брать»; в кругу близких он хвалился, что от него задрожит вся Москва, как он поднимет против нее казаков, калмыков и «многие орды» и станет «за веру». При таком настроении круг в выдаче Москве Лаврентьева и прочих отказал. А Кирей разослал эмиссаров на Яик (р. Урал) и Терек, приглашая тамош­них казаков стать за старую веру; в верхние городки по­слал своим единомышленникам приказ готовить к весне снаряжение для похода на Волгу. Сам же для отвода глаз выхлопотал себе назначение атаманом зимовой ста­ницы и уехал в Москву. Как видно из этих заявлений и планов, эсхатология уже отброшена, движение становит­ся чисто революционным, а старая вера - лишь знаме­нем.
По-видимому, домовитые в это время были совершен­но терроризированы голытьбой, так как круг почти всю зиму 1687/88 г. на все повторные требования Москвы о выдаче Лаврентьева и его сообщников под разными бла­говидными предлогами отказывал. Будучи бессильны действовать официальным и открытым путем, домовитые, по-видимому, по инициативе Фрола Миняева послали в Москву донос: готовится «на Низу и Украине воровство, как при Стеньке Разине», и если станица Кирея будет от­пущена обратно на Дон, то весной обязательно начнется мятеж. Кирей был сейчас же арестован, а в Черкассы бы­ло послано ультимативное требование о выдаче Лаврен­тьева, восьми казаков и пяти священников. На этот раз реальные угрозы Москвы подействовали, круг решился выдать; единственный казак, возражавший против, был убит на месте. Эта победа ободрила домовитых, и они по­шли дальше. Казаков атаманы стали насильно приводить третий раз к присяге Москве, принуждали принимать но­вые книги, староверческие священники сгонялись с мест, 50 упорных казаков было казнено. Москва была доволь­на. Казнив Кирея Матвеева, Самойлу Лаврентьева и про­чих выданных ей атаманов, казаков и попов, она щедро вознаградила за предательство - послала 1000 руб. и 1000 четвертей хлеба, а доносчикам - еще каждому спе­циальную мзду. Это была также плата за отказ Дона от прежних вольностей. «Вольный» и «тихий» Дон стал с этого времени только тихим.
Но антимосковское движение все же этими репресси­ями еще не было задавлено. Часть казаков отправилась все-таки в поход, причем одному отряду в 500 человек удалось на время занять несколько пограничных москов­ских городков; до Москвы, однако, они не дошли. Отби­тые стрельцами, казацкие отряды разделились. Часть, еще не утратившая воли к борьбе, засела в городке на Заполянском острове в верховьях Медведицы; вероятно, этот городок надо отождествлять с неизвестным нам по имени городком Кузьмы. Другие двинулись на юг, на Ку­му и Терек, в Кабарду. Заполянский городок был осаж­ден домовитыми и стрельцами из Царицына, Симбирска и Тамбова. В апреле 1689 г. он после годовой блокады был взят штурмом, сопровождавшимся жестокой резней. Отдельные партизанские отряды продолжали свои набе­ги на Волгу и на Тамбовское воеводство. Эти вспышки также были быстро ликвидированы. Вслед за этим были разгромлены южные опорные пункты движения: в 1693 г. был взят Черный Яр, а в 1702 г. астраханский воевода разгромил и Куму.
Более широкие движения, вновь возникшие в 1705- 1717 гг. (Булавинский бунт), однако, показали, что рево­люционные казацкие силы еще не были окончательно ис­черпаны после этих поражений. Характерно, что эти дви­жения все еще прикрываются тем же знаменем старой веры. «Стали мы в Астрахани за веру христианскую... и за то, что стала нам тягость великая»,- говорят в 1705 г. в Астрахани; булавинцы в 1707 г. восстали против «еллинской веры» с целью «погулять, по чисту полю красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях по­ездить». «Старая вера» в этих возмущениях уже совсем потеряла свою первоначальную окраску: в 1705 г. она превратилась в просто христианскую, а в 1707 -в бес­цветный противовес «еллинской вере».
Если в проповеди Кузьмы Косого знамя старой веры еще было ярким и красочным, манило и воодушевляло, то в 1707 г. оно превратилось в бесформенный обрывок. Суть дела выяснилась в казацкой среде быстрее, чем где бы то ни было: конец мира - это конец крепостнической Москвы; второе пришествие - социальная революция.
Мы видим, какой длинный путь совершила старая ве­ра. Как всякая религиозная система, она преломлялась и изменялась до бесконечности, проходя через ту или другую социальную среду, применяясь к ее потребностям и трансформируясь и по внешнему виду и по содержанию.
При всем разнообразии идеологий, провозглашавших­ся в качестве старой веры, между ними было тем не ме­нее нечто общее, что их объединяло, и это общее - оппо­зиция против крепостнического государства и церкви как орудия его господства. Этой чертою раскол XVII в. больше всего и ярче всего отличается от последующих его форм, возникших в XVIII в. Между различными течениями рас­кола XVII в. есть связь, которая объединяет эти течения в один могучий поток. В XVIII в. в различных слоях рас­кола началась внутренняя дифференциация, которая при­вела единое течение раскола к противоположностям, по­ставила различные элементы раскола друг против друга. В этом развитии противоположностей и крайностей, в раз­витии борьбы между отдельными течениями внутри рас­кола самый термин «раскол» потерялся и обезличился. Новые формы жизни принесли с собою новые силы, но­вые организации и новые клички. Если XVII в. был геро­ическим, то XVIII - был веком эпигонов.
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЦЕРКОВЬ КРЕПОСТНОЙ ЭПОХИ
УЧРЕЖДЕНИЕ СИНОДА И СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ ЦЕРКОВНЫХ ИМУЩЕСТВ


Конец XVII в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77