Настрое­ние последнего выразил тверской архиепископ, знаме­нитый Феофилакт Лопатинский, словами: «Спать не могу, во сне пугаюсь и наяву всегда боюсь».
Страх Феофилакта и других архиереев имел под со­бою самые реальные основания. Уже в 1731 г., через год после восшествия Анны на престол, были лишены сана и сосланы в монастыри для одиночного заключе­ния воронежский епископ Лев и киевский митрополит Варлаам за то, что не опубликовали в церквах мани­феста о воцарении Анны сейчас же по получении и не отслужили положенных молебнов, а сделали это толь­ко после напоминания губернаторов; такая же кара постигла членов синода, рязанского епископа Георгия и коломенского епископа Игнатия, якобы за сочувствие Льву и казанского епископа Сильвестра якобы за сочувствие Георгию и Игнатию. Оправдался страх и са­мого Феофилакта: он был осужден по другому делу, якобы за подстрекательство к составлению пасквиля на Феофана Прокоповича и синод, и поплатился лише­нием сана, расстрижением и заключением в Выборг­скую крепость. Терроризированный епископат в стрем­лении доказать свои верноподданнические чувства до­ходил до того, что стал носить панагии с изображени­ем вместо богородицы самой Анны в обычном деколь­тированном виде; но и это «кощунство» не помогало. Со времени Елизаветы духовенству в этом отношении стало легче, но и при ней и при Екатерине светская власть строго следила за соблюдением всех царских молебнов и панихид, виновным в упущениях грозило лишение епархии или прихода.
Мы видим, как легко было навлечь на себя любому клирику подозрение в неблагонадежности. Но тем же клирикам вменялось в обязанность нести полицейские функции, доносить о «бунтах и крамолах», если тако­вые ими будут открыты на исповеди. Эта антиномия легко объясняется неустойчивой, переменчивой истори­ей трона в XVIII в. Царствующие лица и правительст­ва сменялись, как в калейдоскопе, вместе со сменой об­щественных групп, занимавших господствующее поло­жение в России. При таком положении легко развива­ется болезненная подозрительность, боязнь заговоров, недоверие к собственным послушным и на деле верным агентам. Только к концу XVIII в., когда шатания трона прекратились и вошло уже в привычку соблюдение официальных табельных богослужений, ослабляется бдительный надзор за ними правительства. В XIX в. царские дни для клира уже чисто официальные и не­важные праздники. Кроме кафедральных соборов, куда на богослужение собирались все официальные лица данного города, во всех остальных церквах службы в табельные дни правились по-будничному, при умень­шенном освещении, без певчих и без молящихся, ран­ним утром. Но и значение этих официальных дней в XIX в. стало уже не то, что прежде. В XVIII в. празд­нование табельных дней было одним из средств насаж­дения верноподданнических чувств, в XIX в. оно посте­пенно сделалось официальной данью придворному этикету, праздником почти исключительно официальных учреждений.
Требуя от церкви, чтобы она насаждала вернопод­даннические чувства посредством культа, правительст­во не отказывалось и от того, чтобы церковь насажда­ла верноподданнические чувства поучением. Мы уже видели, что этого требует от архиереев Духовный Рег­ламент; синод даже составил образцовое слово «о по­каянии и обязанностях всех», которое архиереи обяза­ны были произносить при объезде епархий. Но, конеч­но, только такого рода поучений было недостаточно, и провинциальному епископату в области проповедниче­ства стал давать образцы и уроки синодальный епи­скопат. Особенно на этом поприще отличался Феофан Прокопович, произносивший по очереди панегирики Петру, Екатерине I, потом таким противоположным полюсам, как Петр II и Анна. При Петре Феофан гро­мил с церковной кафедры «цареборцев» - царевича Алексея и его партию, во время болезни Петра в 1721 г. сочинил витиеватый «канон молитвенный о многолет­нем здравии государя».
Когда вступила на престол Екатерина I и появи­лись анонимные «крамольные письма» против новой императрицы, Феофан сочинил на их авторов церков­ное проклятие. Анну он приветствовал в специально составленном каноне как особую посланницу божест­ва: «Ты и ныне... владыко, находящия на нас печали и бедствия прогнали еси, возвед на российский престол верную рабу твою... Анну - благодарственно превоз­носим щедроты твоя»; а в проповедях он называл ее «богом венчанная глава», получившая власть и силу «от самого царя славы». Что «богом венчанная глава» меньше всего думала о «царе славы», когда рвала «пункты» верховников и пьянствовала потом с Бироном, это нисколько не смущало Феофана, так же как не смущала его и открыто враждебная церкви полити­ка аннинского правительства. За Феофаном тянулись другие архиереи, в Петербурге, Москве и провинции, наперерыв воспевавшие Елизавету, Петра III, а за ним без всяких оговорок Екатерину II, потом Павла и за­тем его убийцу Александра I, и так далее, до самого конца Романовых.
В течение почти всего XVIII в. правительство до­вольствовалось этими архиерейскими поучениями. Но появление среди крестьянства «крамолы» в виде пугачевского восстания, а затем спорадических крестьян­ских бунтов показало правительству, что такая форма политической службы церкви недостаточна. Когда на­чалось пугачевское восстание, некоторые клирики, правда, ревностно принялись за исполнение шпион­ских обязанностей, беря на себя функции «секретных смотрителей». Они собирали сведения о настроениях среди прихожан - заводских крестьян и казаков, о движениях пугачевских отрядов. Один пономарь с Очерского завода после занятия завода пугачевцами ухитрялся даже посылать оттуда «сводки» о положе­нии дел в неприятельском стане. Но «паства» - завод­ские крестьяне, казаки, новокрещеные «инородцы» и помещичьи крестьяне - оказались на стороне Пугаче­ва, и, к великому негодованию светских и духовных властей, с ней вместе пошли и некоторые клирики. До­кументы упоминают попов (одного «расстригу»), рас­пространявших манифест Пугачева и агитировавших за него. Нередко были случаи, когда заводские свя­щенники во главе прихожан встречали пугачевцев с крестом, хлебом и солью. Один священник с Рождест­венского завода редактировал приговор о признании Пугачева и о подданстве ему и скрепил приговор своей подписью за весь мирской сход. Слабым оказался и го­родской клир: в Самаре, Саратове и других местах священники «по принуждению должны были приво­дить обывателей к присяге «Петру III» и служить мо­лебны о здравии его и о победе его воинства. Эти явле­ния, повторявшиеся иногда и во время спорадических крестьянских бунтов в конце XVIII в., заставили пра­вительство обратить внимание на укрепление полити­ческой службы приходского духовенства.
Первые меры в этом направлении были приняты при императоре Павле, который простодушно полагал, что крестьянские восстания в значительной мере объясня­ются недостатком церковного поучения и «невежеством духовного чина». Указ Павла напоминал клирикам, «что небрежение их о словесном стаде, им вверенном, как в мире сем взыщется начальством их, так и в будущем веке должны будут дать ответ пред страшным судом божиим во вреде, от небрежения их произойти могущем». Одновременно синоду было предписано «особо озабо­титься», чтобы в «священный сан поступали люди на­дежные», которые «и учением и примером собственным утверждали бы духовных чад своих в спокойствии, послушании и добрых поступках». Исполняя волю прави­тельства, синод со своей стороны предложил архиереям давать награды и переводить на лучшие места тех свя­щенников, которые «свойственными пастырю средствами крестьян (от возмущения) удержат и приведут в по­слушание установленной власти». «Крамола», однако, не прекращалась, церковная обработка крестьян не да­вала и не могла дать никаких результатов, но церковь в критические моменты всегда была готова всяческими мерами содействовать правительству. Когда в 1831 г. вспыхнули холерные бунты, император Николай предло­жил синоду предписать приходскому духовенству «назидать народ христианскими беседами и поучениями», внушая ему, что сопротивление властям «есть тяжкое преступление, влекущее на виновного гнев божий и спра­ведливое наказание от правительства». Для облегчения задачи клира было составлено петербургским митропо­литом специальное «пастырское увещание», разосланное по всем церквам. Но гораздо полезнее этой увещатель­ной службы была для дворянского правительства чисто полицейская служба приходского клира, ставшего на положение негласного агентства уездных и губернских властей. Усердие к этой службе лучше всего и возна­граждалось - лучшими приходами, орденами и ками­лавками.
Церковь спешила воспеть Николая и в качестве ев­ропейского жандарма, усмирившего «вихрь мятежа и безначалия», вспыхнувший в 1848 г. «в царствах, более или менее союзных с Россией». Панегиристом выступил московский митрополит Филарет, произнесший по этому случаю несколько проповедей. «Прославим, россияне, господа», распинался он, «в руце которого власть земли... Воистину благопотребного воздвигнул он благочестивей­шего самодержца нашего Николая Павловича... благо­потребного для многих царств и народов, чтобы силою правды и правдою силы и за пределами своей державы поддерживать законную власть и порядок».
Служение церкви целям и видам правительства до­ходило в некоторых случаях даже до курьезов. Так, в борьбе против бород Петр пользовался услугами митро­полита ростовского Дмитрия, еще при жизни прослыв­шего святым. В своих проповедях Дмитрий изобличал «ересь» противников брадобрития и увещевал повино­ваться в этом случае властям, которые-де поставлены от бога и не могут предписывать ничего вредного для спасения души, а непримиримым, готовым скорее дать от­сечь себе голову, чем обрезать бороду, Дмитрий грозил, что борода может отрасти, но голова у таких еретиков не прирастет, пожалуй, и при воскресении мертвых. Был сделан и пущен в обращение лубок, изображающий Дмитрия, изобличающего бородачей, и снабженный ци­татами из его проповедей.
НОВАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ ИДЕОЛОГИЯ И ЕЕ НАСАЖДЕНИЕ
Составлять образцовые «пастырские увещания» при­ходилось потому, что духовный чин, пребывавший, по официальному заявлению, «в невежестве» и часто попа­давшийся в «пороке пьянства», конечно, к поучению был мало способен. Нужно было его научить, отсюда требо­вание образовательного ценза для духовенства, выстав­ленное еще в Духовном Регламенте и постоянно напо­минавшееся и подтверждавшееся в течение XVIII и XIX вв. Отсюда и возникли правительственные заботы о насаждении церковного образования. Этот последний вопрос, однако, не мог быть разрешен только в органи­зационном порядке. Недостаточно было учредить необ­ходимое число духовных школ, надо было установить прежде всего, чему в этих школах должны обучаться будущие клирики, установить основы официальной цер­ковной идеологии, содержание официального веро­учения.
Этот вопрос об идеологии был больным вопросом в XVIII в. XVII век еще не знал его; пока нерушима стоя­ла «старая вера», отправление обрядового культа было в то же время и самым главным делом веры; объектами веры были известные конкретные святыни и обряды; святыням, не мудрствуя лукаво, клир совершал поло­женный культ и получал за это с прихожан «корм». Ре­форма Никона разрушила старую веру, но не дала ни­чего взамен ее, в конце концов и сам Никон усомнился в правильности той «новой веры», какую принесли с собой исправленные по греческим образцам служебники. Но­вый обряд не мог приобрести такого же авторитета, как старый. И уже при Никоне высказывается мысль, что дело не в обряде, а в религиозной теории, т. е. в том, что всегда было на последнем плане в дониконовской церк­ви, иерархи которой иной раз не знали даже никейского символа. Между тем, осудив старую веру, официаль­ная церковь должна была дать что-нибудь взамен ее, в особенности должна была заполнить образовавшуюся пустоту в умах клириков. Клирики должны были полу­чить нечто новое, и притом такое, что осмыслило бы в их глазах богослужение по новому обряду, путем утверж­дения второстепенного значения всякого вообще обряда. Естественно, что за теорией обратились туда, где она была уже в готовом виде, в Киев, в тамошнюю духовную академию. Киевская «богословия», насквозь пропитан­ная схоластическим духом, была совершенно отвлечен­ной теорией, но при своей казуистичности могла служить оправданием любого практического положения. Эта «богословия», питомцы которой вплоть до Екатерины II занимают почти сплошь все епископские кафедры в Рос­сии, перекочевала затем в московскую, петербургскую и казанскую духовные академии и в духовные семинарии и стала основанием для новой веры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77