Епи­тимейник монинцев допускает под условием той или другой епитимий широкое отступление от обособленно­сти. «По нужде» допускается совершение браков по инославному чину у инославного попа, допускаются смешанные браки поморцев с «внешними», допускается широкое общение в пище и питье. Далее стоял вопрос о культе. Раз благодать священства взята на небо, то евхаристия должна прекратиться; но отсутствие освя­щенного клира и евхаристии для монинцев не означало прекращения культа вообще. «По нужде» поморцы и монинцы выработали ритуал, в общем сходный с про­тестантским ритуалом. Богослужение заключалось у них не в магических церемониях, а в общественной мо­литве, пении и чтении под руководством выборного на­ставника из ученых собраний, обучавшихся в поморских скитах; культ отправлялся кроме общественной Мопинской часовни в домашних молельнях в купеческих домах.
В результате, если не в принципе, то на практике по­морцы стали действительно «христианами евангельско­го исповедания», но оставаться такими навсегда они не хотели. Признавая, что законная иерархия пресеклась со времени Никона, они теперь уже находили, что она пресеклась не навсегда, но может и восстановиться, как восстанавливалась после эпох арианства и иконоборст­ва. Поэтому когда в 1760 г. в Москве рогожцами был поднят вопрос о необходимости иметь законного архие­рея, поморцы вступили с рогожцами в переговоры и со­гласились на соединение поморской и поповщинской церквей в случае, если удастся найти общими усилиями архиерея. Но на общем соборе поповцев и поморцев 1765 г. вопрос об архиерее решен не был; кроме дикого проекта посвящения архиерея рукою митрополита Ионы, оставленного в конце концов без исполнения, других способов добыть архиерея ученые поморцы и поповцы найти не могли. Поморцам пришлось остаться при упро­щенном культе и существовать отдельно от поповщинской церкви.
Такую же эволюцию прошло другое беспоповщинское согласие, так называемое федосеевское. Основатель это­го согласия Феодосий Васильев, дьяк Крестецкого яма из рода бояр Урусовых, был сначала главою новгород­ской староверческой общины и руководителем уже упо­минавшихся новгородских соборов 1692-1694 гг., на которых было проведено учение об окончательном исчезновении истинного священства. После 1694 г. он отправился в Польшу и там основал несколько беспоповщинских общин, получивших название федосеевских. Из Польши Феодосий поддерживал деятельные сношения с Выгом, но разошелся с выговцами во взглядах, а после того, как выговцы постановили молиться за царя, про­изошел в 1706 г. окончательный разрыв федосеевцев с поморцами. Феодосий отряс прах от ног своих и заявил: «Не буду нам с вами имети общения ни в сем свете, ни в будущем». Около 1710 г. Феодосий пытался организо­вать общины в России, в Великолуцком и Дерптском уез­дах; но в 1711 г. он был арестован и умер в Новгород­ской тюрьме, а основанные им в России общины быстро распались вследствие правительственных репрессий. Напротив, федосеевские общины в Польше продолжали жить и расти. Состав этих общин был первоначально крестьянский с некоторою примесью посадского элемен­та; но еще до льготных мер Екатерины II в них началась социальная дифференциация создавшая буржуазные верхи, которые не могли уже удовлетвориться старыми нормами и эсхатологической идеологией. После указов Екатерины II множество федосеевцев, преимущественно купцов, переселилось в Россию и образовало общины в Петербурге, Новгороде, Ярославле, Стародубье (Злынке), Старой Руссе, Пскове и Риге. В Москве одновремен­но с учреждением рогожской общины федосеевцы учре­дили свою общину за Преображенской заставой, Преображенское кладбище с часовней, богадельней и молитвенным домом. Для получения разрешения на основание общины и для ее сохранения федосеевцам при­шлось отказаться от принципов основателя их группы и ввести молитву за царя. Преображенская община очень скоро заняла совершенно особое положение и выработа­ла свою идеологию, создав так называемое преображенское, или федосеевское, согласие в беспоповщине.
В противоположность поморцам, федосеевцы не хо­тели сходить со строго пуританской позиции. Пуритан­ство казалось :им необходимым как средство уберечься от кары на близком страшном суде, но оно же создало для них возможность социального успеха. Требуя в «Уста­ве польском» (чине принятия в согласие, выработанном еще в Польше) правдивых мер и весов, требуя бойкота еврейских и польских торговцев, уставы федосеевцев еще за рубежом превращали их общины в замкнутые крепкие организации, верхи которых были обеспечены покупателями из среды своих же единоверцев. Но пури­танство в вопросе о браке создало первый повод к рас­колу, и в середине XVIII в. от федосеевцев отделилась группа московских беспоповцев, не пожелавших более жить в разврате или воздерживаться. По имени ини­циатора, московского купца Артамонова, отколовшихся прозвали артамоновцами. Они допускали венчание у православных священников, с тем чтобы потом приносить публичное покаяние. Это был компромисс, самообман, на который в буржуазных кругах федосеевщины пошли волей-неволей те, кто цеплялся за формальную сторону брака, столь важную для собственнических отношений. Но нашлись среди федосеевцев и такие элементы, кото­рые пошли напрямик и отвергли вообще необходимость формальной церковной церемонии при заключении бра­ка. Инициатором этого направления был стародубский государственный крестьянин Иван Алексеев, принадле­жавший к одной из стародубских федосеевских общин. Он доказывал, что федосеевская заповедь безбрачия приводит лишь к тому, что все согласие «исполнено блу­да и сквернодеяния». Юноши и девы, говорит он, «поры­ваемые страстию похоти», собираются по ночам на гум­нах, в лесах или на посиделках и здесь, «досмотревши юноши дев, а девы юношей», предаются разврату, а ру­ководители общин держат у себя «стряпух», с которыми и живут «блудно». В противовес федосеевскому учению, Алексеев в своем сочинении «О тайне брака» утверж­дал, что брак установлен самим богом при сотворении людей и для его заключения не нужно никаких попов. Суть дела не в этой церемонии, а в невидимом соверше­нии таинства богом и во взаимном благохотении жениха и невесты; если то и другое налицо, то законен и брак, венчанный в никонианской церкви. Эти взгляды встре­тили живой отклик среди стародубских федосеевцев, и вокруг Алексеева в 60-х годах образовалось новое согла­сие, прозванное ортодоксальными федосеевцами «новоженами». Судя по тому, что среди новоженов живой отклик встречали также изобличения Алексеевым жад­ности и корыстолюбия федосеевских верхов, новожены были крестьянским расколом федосеевщины. Однако раскол этот не обескуражил непримиримую позицию пуританствующих федосеевцев; она приняла лишь но­вую форму, надела новую личину и в новом виде обна­ружилась в теории и практике московской преображен-ской общины.
Внешняя история начала Преображенской общины как будто свидетельствовала о том, что пуританская строгость будет проистекать из высоких нравственных мотивов. Москва была охвачена паникой во время чумы 1771 г. В эту тяжелую минуту выступил со своею пропо­ведью купец и заводчик Илья Алексеевич Ковылин, бу­дущий основатель Преображенской общины. Он объяс­нял появление чумы карою божиею за уклонение федо­сеевцев по наущению диавола в новоженскую и иные ереси и призывал к покаянию и к возвращению на путь истинный. Проповедь его не осталась без успеха и при­влекла последователей даже из среды «внешних»: уми­равшие принимали крещение от Ильи и передавали ему свое имущество. Таким путем составился первоначаль­ный капитал для устроения Преображенской общины, а вслед за тем было подано прошение об учреждении за Преображенской заставой больницы и карантина, подпи­санное 18 купцами и 7 оброчными крестьянами, записан­ными в двойной оклад. Прошение было уважено, и Ко­вылин употребил собранный капитал бесконтрольно на построение домов, трапезных, молелен и на другие рас­ходы. Принесенное однажды в жертву богу не может уже быть возвращено, говорил он, оно принято богом и как бы сгорело, как свеча перед иконою. Вновь учреж­денная община была построена формально на самых строгих началах. Ковылин назвал ее монастырем; пер­вым условием вступления в нее ставил отказ супругов друг от друга, а холостым и девицам - отказ от вступле­ния в брак и обет воздержания от плотского совокупления. Мужчины и женщины жили в отдельных помеще­ниях, дети не допускались, кроме подкидышей, получив­ших прозвище «воспитанников Ильи Алексеевича». Принятие в общину производилось по особому «чину оглашения», в котором кроме указанных уже требова­ний относительно брака и воздержания заключался еще целый ряд условий. Купцов и ремесленников испытыва­ли, не промышляют ли чем противным закону христиан­скому (музыкальными инструментами, картами, таба­ком, крадеными вещами или контрабандой), не кормчествуют ли, не содержат ли публичных домов и не с корыстью ли вступают в общину; господских крестьян обязывали повиноваться господину телесно, а веру блю­сти до последнего издыхания. Со всех требовали обяза­тельства не сообщаться с «внешними» ни в молитве, ни в яствии, ни в питии, ни в дружбе, ни в любви, ни в мире, причем под «внешними» разумелись все непреображенцы, даже новожены. В заключение следовал целый ряд формально-обрядовых требований относительно воскрес­ного и праздничного отдыха, хождения в баню, покроя одежды, прически и бороды, ежедневных молитв и по­стов; пищу, купленную у никониан, требовалось освя­щать, в дорогу брать свою икону и свои сосуды. Этот чин, воспроизводящий и усиливающий требования уже упомянутого «Устава польского», превращал Преобра­женскую общину в полное подобие иудейской общины второго храма с ее казуистическими ухищрениями Мишны. Но и она не избежала той же судьбы, какая по­стигла общину второго храма: она оказалась организо­ванной общиной лицемеров, под святою личиною скрыв­ших самые хищнические аппетиты и превративших тре­бования пуританизма в орудие самой беззастенчивой наживы.
От вступавших требовался обет целомудрия, и со­держателей публичных домов в общину не принимали. Но на практике, по ядовитому замечанию монинцев, преображенцы были «почтенные воздержники, законно­го брака не имущие, но без женского пола мало живу­щие». Мужчины и женщины жили на Преображенском кладбище в отдельных помещениях, но помещения были рядом, и за их стенами царила самая безудержная по­ловая распущенность, на которую Ковылин должен был смотреть сквозь пальцы. Царь - антихрист и идолопо­клонник; но тот же Ковылин, который так аттестовал императорскую власть в своих проповедях, следил, что­бы не забывали поминать Екатерину за богослужением, постоянно сносился с московскими властями, угощал их обедами, засыпал подарками и подавал прошения на высочайшее имя, составленное в самом раболепном духе. Приближается кончина мира и страшный суд; но это не мешало Ковылину по установленному им же правилу объявлять общину владелицей всех наследств, которые уходили от законных детей лиц, вступавших в общину, за расторжением браков последних, т. е. попросту оби­рать новых членов и укреплять за общиной недвижимые имения «на вечные времена». Вся эта политика была направлена к одной определенной цели, которую ясно вскрывает новый устав общины, составленный Ковылиным и утвержденный Александром I в 1808 г. По параграфу 14 этого устава попечителям Преображенско­го богадельного дома разрешалось обращать весь капи­тал или часть капиталов дома (за покрытием расходов по содержанию) на «торговую коммерцию». Община была, таким образом, орудием обогащения для заправ­лявших ею купцов. Устрашая своих клиентов кончиною мира, сами они приберегли для себя «просторные дома, прекрасные и светлые покои, красные одежды, частые разговоры, седания и ласкательныя друг к другу помавания». На обличения поморцев, в особенности негодо­вавших на разнузданный разврат преображенцев, последние отвечали, что разврат, правда, грех, но «не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешь­ся». Эта оригинальная мораль необходимости греха для спасения превращала пуританские требования «Чина оглашения» в недостойную комедию.
Очевидно, что община на таких началах существо­вать долго не могла. Прежде всего началось разложение в филиальной петербургской общине. В 1809 г. там за­свидетельствован полный развал. Петербуржцы броси­ли лицемерие и вступили в широкое общение с петер­бургским буржуазным миром: «перебрачили детей своих с детьми антихристовыми... обучили их богомерзким мо­дам», вроде ношения немецкого платья, игры в карты, участия в «маскерадах», балах и т. д. А затем и в Моск­ве в 1812 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77