Но уцелевшие к этому времени обломки старых организаций оказались малочисленными и слабыми. В то время как поповщинская церковь сразу выступила во всеоружии, с богатыми средствами, с готовой иерархией, с новыми храмами, с периодической печатью и открытыми соборами и съезда­ми, беспоповщинские согласия мало дали себя знать. Федосеевцы сейчас же после манифеста раскололись на «приемлющих» манифест и «не приемлющих». Более жи­вучим оказалось поморское согласие, устроившее съезд и диспут, но и оно не могло, конечно, соперничать с поповщинской церковью. Роль беспоповщины, поскольку она была организацией первоначального капиталистиче­ского накопления, была сыграна уже в первой половине XIX в.; превратиться в организацию властвующего капи­тала до эмансипации она не смогла, а потом это место оказалось уже занятым поповщинской церковью.
СКОПЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ КАПИТАЛА
Подобно беспоповщине, роль организующей первона­чальное накопление силы сыграли в начале XIX в. и скопческие организации, действуя в среде сначала торго­во-промышленного, а затем ссудного приложения капи­тала. Специфической особенностью скопчества была его способность содействовать быстрейшему процессу диф­ференциации крестьянства и вытягивать из деревни в го­род наиболее податливые и подходящие для капитала элементы.
В предшествующей главе мы установили генетиче­скую связь скопчества с хлыстовством. Но в начале XIX в. скопчество выступает уже как самостоятельное оригинальное явление со своей идеологией и определен­ным социальным составом последователей. Его связь с хлыстовской почвой, на которой появились первые его ростки, уцелела в хлыстовской анимистической формуле, которую должен был произносить каждый новый адепт, да в некоторых терминах и формах культа. По традиции новообращенный должен был произносить при вступле­нии в секту покаянную формулу, в которой просьба о прощении прежних грехов обращается не только к богу, богородице и ангелам, но и ко всей природе: «Прости, солнце и луна, небо и звезды, и матушка сыра земля, пески и реки, и звери и леса, и змеи и черви». Однако входивший в секту, приняв оскопление, вместе с тем изо­лировал себя совершенно от всего мира, к которому об­ращался в традиционной формуле. Он порывал с семьей или с возможностью семейной жизни, должен был остав­лять тяжелый земледельческий труд, к которому стано­вился неспособен, отсекал себя от крестьянской среды и должен был покидать ее. Он должен был уходить в го­род, где находил подобных себе отщепенцев от нормаль­ного мира. В этой своеобразной среде преломлялись до неузнаваемости все прежние идеалы, изменялись наст­роения и стремления, создавалась новая форма общест­венности, с новой идеологией. «Огненное крещение» от­мечало неизгладимой печатью всех его причастников, и покаянная молитва в их устах становилась скорее про­щальной молитвой.
Первые успехи скопческой пропаганды показывают, что и главными пропагандистами новой религии были люди совершенно другой сферы, чем хлыстовские проро­ки и богородицы. Когда после появления в «корабле» орловской «богородицы» Акулины Ивановны Кондратий Селиванов, уже признанный «бог над богами, царь над царями и пророк над пророками», стал проповедовать в хлыстовских «кораблях» оскопление в качестве лучшего средства избежать «лепости», поедающей весь свет и отвращающей от бога, во многих «кораблях» его стали за эту проповедь преследовать бранью, насмешками и даже доносами. Первые успехи проповедь Селиванова возымела по отношению к его ближнему сотруднику, Александру Шилову, скопческому Иоанну Предтече, ко­торый происходил из крестьян Алексинского уезда и был беспоповцем, т. е., вероятно, уже дифференцировался из крестьянской среды. По-видимому, вместе с Шиловым Селиванов совершил первые самостоятельные оскопле­ния в Алексинском уезде Тульской губернии, в доме фаб­риканта Лугинина, где приняли «огненное крещение», или «убелились», фабричные крестьяне; затем в Тамбов­ской губернии, Моршанском уезде, «убелились» около 70 крестьян, После этого «убеления» Александр и Кондратий были арестованы и сосланы, но дело «убеления» пошло быстро и без них. Лугинин вместе с «убеленным» приказчиком Ретивовым переселился в Москву и там устроил первый скопческий «корабль» при основанной им полотняной фабрике. Оскопления производились Ретивовым среди фабричных рабочих. Вслед за Лугининым потянулись в Москву из Тамбовской, Тульской и Орлов­ской губерний другие скопцы: Казарцев, к которому перешла фабрика Лугинина, Колесников, основавший торговлю пушным товаром. Появились адепты и из среды московских купцов (Жигарев и Тимофеев). Другие скоп­цы тянулись в Петербург, где были основаны «корабли» в домах купцов, братьев Ненастьевых, Кострова, Крас­никовых, Артамонова, Васильева и других. Одновремен­но со столичными «кораблями» один за другим появля­лись скопческие «корабли» в крупных провинциальных городах: в Моршанске, где во главе скопцов стояли бо­гачи братья Плотицыны, построившие великолепный со­бор на месте наказания Селиванова батогами в 1774 г.; в Алатыре, где кормщиком «корабля» был шелковый фабрикант Милютин, а «белыми голубями» - его рабо­чие. Появились купеческие и фабрикантские «корабли» в Костроме, Саратове, Самаре, Томске, Туле и других городах. Ко всем этим центрам тянулись оскопленные в деревнях крестьяне. Это была готовая рабочая масса для скопцов-капиталистов, которым оставалось только эксплуатировать свое покорное стадо. Связь по уродству быстро превращалась в неразрывную экономическую за­висимость, поддерживаемую еще религиозным ореолом, который окружал хозяев-пророков. По существу, соци­альная роль скопчества оказалась аналогичной социаль­ной роли федосеевщины или, в широких размерах, рогожской поповщины. Но средство, с помощью которого скопчество свою роль выполняло, выходило из ряда вон и создавало особенно крепкие узы. Немудрено, что про­цесс накопления в среде скопчества пошел необычайно быстро. То, на что рогожцам понадобилось целое столе­тие, скопцы проделали в какие-нибудь 25 лет: в 1774 г. Селиванова били батогами за сосновские оскопления, а в 1802 г. он уже поучал в беседе Александра I и обратил камергера Елянского, который затем в 1804 г. выступил со своим знаменитым проектом об учреждении божест­венной канцелярии и установлении в России «феократи-ческого образа правления». Бог, царь и пророк, непри­знанный хлыстами, стал богом, царем и пророком капиталистов, раскинувших свои операции, теперь уже не только торгово-промышленного, но также биржевого и ростовщического характера, по всей России. Скопцы-ка­питалисты диктовали биржевые цены и не гнушались никакими выгодными спекуляциями, хотя бы даже с фальшивой монетой. Селиванов с 1803 г. открыто посе­лился в Петербурге и принимал поклонение от буржуаз­ной и великосветской публики; перед второй войной с Наполеоном в 1809 г. его посетил сам император и спра­шивал его мнения относительно исхода войны. Так сбы­лось «пророчество» некоей Анны Родионовны в орлов­ском «корабле» Акулины Ивановны, пророчество, кото­рое она будто бы изрекла Кондратию, когда он явился впервые в этот корабль: «Ты один откупишь всех земель товары... Тогда тебе все цари, короли и архиереи покло­нятся и отдадут тебе великую честь и пойдут к тебе пол­ки за полками».
«Царь и бог», Кондратий Селиванов, сам по себе сде­лал так же мало для основания той скопческой органи­зации, какая создалась в начале XIX в., как и другие ос­нователи религий для основания церковных форм, в ко­торые впоследствии их религии заключались. Вышедший сам из хлыстовской среды, он столь же мало интересо­вался организационными вопросами, как и хлыстовством. Для него важно было только освободить «дух» от пое­дающей его «лепости» и достаточно было автономного хлыстовского «корабля», среди которого можно было всегда разойтись его «духу». Но его необычайно ловко использовала для своих организационных целей капита­листическая руководящая верхушка скопчества. Как по­казывают официальные документы, славу «бога» и «царя» - Петра III - создали ему во время ссылки си­бирские купцы; они же в 90-х годах XVIII в. устроили ему побег. В то же время не дремали и петербургские скопцы; им удалось обратить в скопчество бывшего при­дворного лакея Петра III, Кобелева, который стал под­тверждать, что Селиванов якобы действительно Петр III, что он, Кобелев, его сразу узнал, когда увидел после по­бега. Когда в 1797 г. Селиванов был случайно арестован, «слава» его дошла уже до императора Павла. Послед­ний велел препроводить Селиванова в Петербург и имел с ним личный разговор, - очевидно, с целью убедиться не­посредственно в самозванстве Селиванова. После этого разговора Селиванов был посажен в Обуховский дом для умалишенных в качестве не больного, а секретного арестанта. После убийства Павла петербургские купцы-скопцы сейчас же стали хлопотать об освобождении Се­ливанова. Им удалось добиться того, что уже в 1802 г. Селивановым заинтересовался Александр, приказавший перевести его в богадельню при Смольном монастыре; а через три месяца по предписанию приказа общественного призрения Селиванов был отпущен из богадельни на по­печение уже упомянутого камергера Елянского. Офици­альная записка о Селиванове, составленная на основа­нии секретных данных в 1857 г. для великого князя Кон­стантина Николаевича, прямо говорит, что Елянский в этом случае был только подставным лицом, действовав­шим по поручению Ненастьева, Кострова и других скоп­цов, которые «не щадили ни просьб, ни происков, ни пожертвований» для освобождения Кондратия. Получив Селиванова, Елянский отвез его прямо к Ненастьеву, где «царь и бог» жил до 1811 г., когда его перевезли в дом Кострова. В это время Селиванов был уже больным ста­риком, мало двигавшимся; но его пребывание в купече­ских домах было обставлено всеми теми аксессуарами, какие полагаются для живой реликвии, «государя ба­тюшки, Петра Федоровича, второго Христа», якобы доб­ровольно обрекшего себя на долголетнее страдание ради искупления своих поборников и для утверждения истин­ного закона божия. Паломники, стекавшиеся к этой ре­ликвии со всех концов России, допускались к ее лицезре­нию с большим разбором. Удостоившиеся этой «благода­ти» ошеломлялись той «небесной» обстановкой, в кото­рой пребывал «царь и бог». Та же самая записка содер­жит подробное описание дома, специально выстроенного в 1816 г. для пребывания Селиванова. Дом называли «домом божьим», «горним Сионом», «новым Иерусали­мом». Над дверями комнаты, в которой лежал Селива­нов, была сделана надпись: «Святой храм», комната была выкрашена в небесно-голубой цвет с лепными кар­низами и золотыми багетами на окнах. Потолок был рас­писан изображениями херувимов, а пол был покрыт ков­ром с вытканными изображениями ангелов и архангелов. Сам Селиванов лежал на огромной кровати, утопая в пуховиках. Кровать была под балдахином с золотыми кистями. Паломникам указывали на него: «Вот бог!» - и приказывали на коленях с земными поклонами молить­ся ему и прикладываться к руке. Потом вели к «проро­ку», находившемуся в соседней комнате. Этот пророк в длинной белой рубашке предрекал всем будущее. Преимущество перед синодальной церковью было несом­ненное - та могла предложить только икону или мощи, а у скопцов был живой бог; та могла ссылаться только на библейские пророчества, а у скопцов пророки «работали» ежедневно...
В том же доме находились большие залы, где про­исходили радения главного петербургского скопческого «корабля». Подобно тому как хлыстовский текучий Хри­стос в скопчестве стабилизовался, так и хлыстовский чисто обрядовый «корабль» в скопчестве стал постоянной бытовой организацией. В хлыстовщине «корабль» был, так сказать, приходским союзом, он жил только тогда, когда происходили радения, а в промежутках между ними хлысты расходились по своим углам и жили своей обычной жизнью, ничем не отличаясь от православных. В скопчестве «корабль» стал уже постоянным бытовым союзом. Корабли основывались купцами и фабриканта­ми, привлекавшими своих служащих и рабочих. Теряя вследствие оскопления всякие связи с миром, эти послед­ние переселялись в «корабль», жили в устраиваемых при «корабле» общежитиях и могли пользоваться в некото­рых «кораблях» даже ссудами из касс взаимопомощи. В хлыстовском «корабле» кормщик чаще всего был толь­ко руководителем религиозных актов. В скопческом «ко­рабле» это всегда был хозяин, управляющий всеми де­лами «корабля» и обладавший абсолютной властью. Санкция Селиванова утверждала в этом звании чаще всего, если не исключительно, тех же основателей «ко­раблей». Центром для всех «кораблей» был Петербург. Между Петербургом и провинциальными «кораблями» была налажена регулярная передача известий политиче­ского и финансового характера, превращавшая всю скоп­ческую организацию в огромный ростовщическо-биржевой союз, дирижируемый из Петербурга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77