Но Ветка скоро опять воскресла. Боль­шая часть монахов, разосланных по русским монастырям, бежали назад, за ними вернулись и многие бельцы, кроме того, возобновился приток новых эмигрантов. Начались новые домогательства православных иерархов о разоре­нии Ветки; но только через 30 лет, при Екатерине II, в 1764 г., произошла вторая «выгонка» с Ветки, и эта ко­лония окончательно была разорена. Ветковские поселен­цы разошлись в разные места. Одни пошли в расколь­ничьи слободы, образовавшиеся еще дальше за рубежом, в пределах киевского воеводства, другие ушли в Сибирь, на Алтай, на р. Бухтарму, где еще раньше образовались починки разных беглых людей. Но большая часть при­нуждена была выселиться назад в соседнее Стародубье. Там, на новом месте, быстро возродилась старая жизнь. Среди девственных лесов выросли торговые слободы, не­которые из них еще при Екатерине II были превращены в уездные города. В Клинцах переселенцы с Ветки завели суконные мануфактуры, число которых в XIX в. возросло приблизительно до 20; кроме того, в том же округе было образовано около 100 различного рода ремесленных ма­стерских. Клинцовские промышленники завели регуляр­ные сношения с Петербургом и Москвой. Такими же ши­рокими связями располагали и купцы-прасолы Гомеля, который уже в 30-х годах XVIII в. был крупным городом. Все крестьянство Стародубья стало в полную зависи­мость теперь от стародубских слобожан: оно было для последних рабочею силою и кроме силы капитала было связано с купечеством обаянием алтаря.
Другая линия посадского старообрядчества пошла по Волге и к Уралу, от Керженца. Читатель помнит, что на Керженце еще в конце XVII в. образовалось 77 скитов, переполненных беглыми монахами и священниками. В на­чале XVIII в. к этим скитам прибавилось еще 17. Ски­ты стали опорным пунктом для раскольничьей колониза­ции. Керженские леса и болота были еще более глухой местностью, чем трущобы Стародубья; они были пре­красным пристанищем для беглого крестьянства, но для посадских людей ничего привлекательного не представ­ляли. Но рядом была широкая торговая дорога на юг и восток, Волга с ее могучими левыми притоками. В руках старообрядцев оказались вскоре все главнейшие тор­говые пункты в Нижегородском крае и ниже по Волге. Начиная с Шуи, старообрядцы образовали далее общи­ны в Городце Балахнинского уезда, крупной для тог­дашнего времени хлебной пристани, в Горбатове, с пря­дильными мануфактурами, в Павлове, Лыскове, Макарьеве, Самаре. К концу XVIII в. регистрированных расколь­ников по берегам Оки и Волги только в пределах Ниже­городского края насчитывалось до 46 000. В пристанях и приречных слободах старообрядцы захватили в свои руки все судостроение и торговлю, совершенно оттеснив в сторону немногочисленное купечество, державшееся никонианства. «Держащиеся старой веры живут гораздо богатее держащихся веры новой, а это показывает, что бог благословляет не новую, а старую веру», - самодо­вольно замечает старообрядческий писатель. С Волги по Каме посадская раскольничья колонизация пошла на Урал и там делала такие же блестящие успехи. Уже в 1736 г. тайный советник Татищев доносил в Петербург о старообрядцах на уральских заводах, «что раскольников-де в тех местах умножилось, а наипаче, что на парти­кулярных заводах Демидовых и Осокиных приказчики едва не все, да и сами промышленники некоторые рас­кольники, и ежели оных выслать, то, конечно, им заво­дов содержать некем, и в заводах ея имп. величества бу­дет не без вреда; ибо там при многих мануфактурах, яко жестяной, проволочной, стальной, железной, почитай всеми харчами и потребностями торгуют олончане, туляне и керженцы - все раскольники». Все эти приволжские и приуральские организации поддерживали Керженецкие скиты, откуда им посылали «учителей» и попов, получав­ших в скитах «исправу».
Торговые и промышленные успехи старообрядчества, конечно, объяснялись не божиим благословением старом веры, а вполне реальными причинами. Первая заключа­лась в необыкновенной солидарности старообрядческих бюргеров между собой. Солидарность связывала не толь­ко членов одной и той же общины, тут не было ничего удивительного, ибо каждая новая колония должна была завоевывать себе жизнь совокупными усилиями и строи­лась «миром», устраивала мирское самоуправление. Бо­лее того, отдельные общины были связаны такою же со­лидарностью интересов. Она сказывалась с особенною силою в тех случаях, когда та или иная община терпела катастрофу вследствие репрессий правительства. Ветка оправилась после первой выгонки 1735 г. только благо­даря щедрой поддержке, оказанной другими общинами, в особенности нижегородскими; после выгонки 1764 г. изгнанникам помогли устроиться в Стародубье опять-таки единоверцы нижегородские и в особенности москов­ские. С другой стороны, несмотря на все преследования правительства, положение раскольников предоставляло им одну существенную выгоду, которою они всемерно и воспользовались. Как свидетельствует указ от 11 декаб­ря 1738 г., до этого времени раскольники платили только двойной оклад, «но от прочего всего освобождены, а ку­печество и крестьянство, сверх положенного на них по­душного платежа, по нарядам рекрут и лошадей, работ­ников конных и пеших ставят и подводы под всякие ка­зенные припасы дают». От всей этой лямки раскольники были освобождены, и, кроме того, селясь на окраинах, они попадали в пределы недосягаемости для чрезвычай­ных повинностей вроде содержания войска и курьеров - «чрез те места полкам маршев и другим служилым лю­дям проезда не бывает».
В середине XVIII в. старообрядческая буржуазия, российская и зарубежная, обладала уже «великими про­мыслами и торгами». Правительство Екатерины II учло это обстоятельство как финансовую возможность и отме­нило целый ряд ограничений, взвалив зато на плечи ста­рообрядцев тягло на общем основании. В конце 1762 г. был опубликован манифест Екатерины, призывавший в Россию селиться людей всех «наций», «кроме жидов», а также приглашавший вернуться в Россию всех русских беглецов, обещая им прощение преступлений и другие «матерния щедроты». Под беглецами в первую голову, как разъяснил сенат, разумелись раскольники; кроме права вернуться им были обещаны и другие льготы: раз­решение не брить бороду, носить какое хотят платье, шесть лет свободы от всяких податей и работ; каждый имел право либо вернуться к прежнему помещику (!) либо записаться в государственные крестьяне или в ку­печество. За этим манифестом последовал ряд указов, улучшавших положение всех раскольников вообще; были формально отменены указы Петра I о бороде, платье ста­рого покроя и двойном окладе; была уничтожена особая раскольничья контора, ведавшая до тех пор делами о раскольниках; раскольники были допущены к свидетельствованию на суде .и получили доступ к выборным долж­ностям. Называя раскольников вообще, эти меры, собственно говоря, имели в виду раскольничью буржуазию, которая и воспользовалась ими самым широким обра­зом. Правительство предоставило зарубежным старооб­рядцам для поселения местности по р. Иргизу, в Сара­товском крае, на старой, давно знакомой «сиротской до­роге» с Волги на Урал, по которой в лесах уже был ряд починков беглых людей, преимущественно из казаков. Все это были раскольничьи поселения и славились своим буйным нравом; так, архиепископ казанский Сильвестр в 1727 г. оправдывал перед синодом свою бездеятель­ность в борьбе с расколом в Саратовском крае тем, что без военных отрядов в слободы на Иргизе «въезжать опасно». Кроме слобод на Иргизе образовалось также не­сколько скитов, которые были церковными центрами ста­рообрядческого населения края.
Манифест 1762 г. дал толчок к быстрому росту раско­ла на Иргизе, который к началу XIX в. занял в поповщи­не совершенно исключительное положение. Организацию переселенцев на новых местах приняли на себя сущест­вовавшие внутри России раскольничьи общины и повели ее уверенным и быстрым темпом. Новые слободы, скиты и часовни росли, как грибы после дождя. Синод просил было правительство не разрешать постройки часовен, чтобы не было православным «развращения», но на его жалобы не было обращено никакого внимания. Мало того, в 1780 г. московские и поволжские купцы-старооб­рядцы достигли нового и весьма решительного успеха: пустив в ход все свое влияние и не жалея денег на взят­ки, они добились разрешения на превращение часовни при Верхне-Исаакиевском ските в церковь. После органи­зации регулярного культа этот скит превратился в на­стоящий монастырь, а вслед за ним обстроились церква­ми и превратились в монастыри еще четыре скита. Та­ким образом, впервые после векового перерыва возобно­вился на легальном основании правильный старообряд­ческий культ; ниже мы увидим все огромное организаци­онное значение этого события. Душою всего дела были московский купец Юршев, ставший первым настоятелем Исаакнева монастыря, Вольский купец-миллионер Злобин и Вольский же купец, имевший дело и в Москве, Рас­торгуев; они же давали и средства на постройку и обо­рудование церквей, не жалея денег, чтобы блеснуть перед никонианами. Так, только утварь для одной из церквей обошлась в 100 000 рублей на тогдашние деньги. Таким путем вся иргизская колонизация сразу становилась под руководство и влияние буржуазного старообрядчества; иргизские монастыри наполнились монахами из кержен­ских скитов, а настоятелями монастырей становились обычно монахи из московских и нижегородских купцов. В слободы, образовавшиеся вокруг монастырей, потяну­лись не только зарубежные старообрядцы из Польши, но также старообрядцы со всех концов империи, а вслед за ними и все те, кого так или иначе гнал закон: беглые кре­стьяне, казаки, солдаты, попы. На Иргизе же в Верхне­успенском ските побывал и Пугачев перед восстанием. Пустынные дотоле берега Иргиза застроились слободами (Криволучье, Балаково, Каменка, Мечетное - теперь Пугачевск), колонисты занялись отчасти земледельческими, отчасти рыболовными промыслами, но всецело зависели от монастырей. Эта зависимость формально была закреп­лена указами Александра I 1801 и 1804 гг., по которым монастырям, дабы доставить им «вечное незыблемое спо­койствие», было передано в собственность 12 534 десяти­ны земли вместе с сидевшими на них крестьянами, т. е. теми же колонистами.
Кроме Иргиза после указов 1764, 1769 и 1785 гг. мно­жество переселенцев из-за границы поселилось в различ­ных городах, записываясь в купечество, и усилило таким образом существовавшие там ранее общины. Наконец в конце 1771 г. легально организовалась московская груп­па старообрядцев-купцов и сейчас же после этого выдви­нулась на первое место как естественный центр старооб­рядческих буржуазных общин. Москвичи воспользова­лись чумой, посетившей в этот год Москву: испросив у властей разрешение открыть и содержать на средства группы московских старообрядцев чумной карантин и кладбище за Рогожской заставой, старообрядцы устрои­ли там часовню и создали таким образом организацию, имевшую официальное право на существование под фла­гом благотворительности. В руках рогожской общины к началу XIX в. оказывается уже сила миллионных капи­талов, которая заставила преклониться перед собою ста­рые центры - Керженец, Стародубье и Иргиз - и напра­вила по своей воле развитие старообрядческой церкви. «Что положат на Рогоже, на том станет Городец, а на чем Городец, на том и Керженец», - говорили в Керженце и на Волге, а в Саратовском крае им вторили: «на Ро­гожской дохнут - на Иргизе попа дадут». Это руководя­щее положение рогожской общины в церковных делах опиралось на руководящую роль рогожского торгового капитала. В начале XIX в. Таганка и Рогожская были как бы головой огромного спрута, протянувшего свои щупальца во все стороны Российской империи, вплоть до крайних ее пределов. Церковная организация поповщины была лишь псевдонимом широкой организации торгового капитала, главными владельцами которого были тогда «благословенные» адепты старой веры. Главное место в торговом обороте этой эпохи занимала торговля хлебом. Рогожская и Таганка задолго до организации специаль­ной торговой агентуры уже имели таковую в лице старо­обрядческих общин хлебородных губерний: Тульской, Ор­ловской, Воронежской, Тамбовской, Пензенской, Сим­бирской, Саратовской, Самарской. Постоянные и регу­лярные сношения общин этих губерний с рогожской мет­рополией ставили рогожцев в известность о видах на уро­жай, о ценах на хлеб и давали возможность в наиболее благоприятную минуту и ранее всех других конкурентов производить закупки. Донские, уральские и нижневолж­ские общины играли такую же роль по отношению к рыб­ной торговле, общины степных губерний - по отношению к торговле скотом. Рогожское кладбище рассылало во все стороны ходебщиков-офеней, в руках рогожцев на­ходилась вся московская ямская слобода - ямщики бы­ли сплошь почти все старообрядцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77