На них надо остановиться несколько подробнее.
Как мы видели, наследственное духовное сословие с системой кормления и наследования мест цепко держа­лось на почве крепостного строя, и пока этот последний существовал, все попытки правительства покончить с этим архаическим явлением были тщетны. Только после крушения крепостного права вопрос о духовном сосло­вии мог быть поставлен и разрешен с надлежащей пол­нотою. В 60-х годах XIX в. существование обособленно­го духовного сословия сразу стало уже уродливым пе­режитком, совершенно не вязавшимся с теми полубур­жуазными формами, в которые вдвигается русская жизнь с этого времени. И объективные требования буржуазной «свободы конкуренции», и специфические потребности фиска и военного ведомства толкали правительство на уничтожение старой системы. В конце 60-х годов и последовал ряд мер, покончивших со старой системой и завершивших бюрократизацию государственной церкви. Законом 22 мая 1867 г., прошедшим через Государствен­ный совет, было постановлено: при определении на цер­ковные должности не считать родство с умершими или уволенными клириками преимуществом одного кандида­та перед другими; не допускать зачисления церковных мест за дочерьми или родственниками занимавших это место и не признавать действительными обязательства поступающих на места клириков выдавать часть дохода своим предместникам или их семействам. Этот указ под­нял целую бурю среди духовенства, так как лишал кро­ва и хлеба огромное число клириков, не имевших мест и в то же время не имевших права выхода из сословия. Логическим развитием закона 1867 г. явился поэтому указ 11 июля 1869 г., также прошедший через Государ­ственный совет; указ отчислил из духовного звания всех детей духовных лиц, церковных сторожей и звонарей и предоставил детям духовных лиц полную свободу вы­бора профессии и поступления на государственную слу­жбу. Внимая воплям приходского клира, синод пытался облегчить переход к новому порядку такими мерами, как принятие сирот в духовно-учебные заведения на казен­ный счет, назначение просвирнями вдов клириков; сино­ду удалось также выхлопотать казенные пенсии заштат­ным священникам за 35 лет службы и их вдовам, правда в мизерном размере (90 руб. священнику, 65 руб. вдове с детьми и 55 руб. без детей в год). Эти меры, конечно, не успокоили духовенство, которое сейчас же стало засы­пать архиереев просьбами об исключениях из общего правила; синод предписал оставлять все такие просьбы без последствий. Однако старая система не могла очень скоро исчезнуть из практики, и долго еще бывали пере­дачи прихода сыну или дочери, но это делалось по особенному ходатайству в виде особой милости духов­ного начальства. Фактически же и формально архиерей стал замещать все церковные должности по своему ус­мотрению, не считаясь ни с какими обычаями и род­ством.
Только после указов 1867 и 1869 гг. могло быть прове­дено также и заключение церкви в штаты, о чем думал еще Петр I, В течение нескольких лет комиссии под председательством местных архиереев произвели полный «передел» приходов во всех епархиях. Множество мел­ких приходов было закрыто и соединено вместе в более крупные; при этом часть церквей приписывалась к глав­ным церквам приходов, а часть совсем закрывалась и за­печатывалась, и вид архиерея, самолично проделывав­шего эту операцию, не мог не возбуждать в клириках, кормившихся с закрываемых церквей, чувства ненависти и негодования. В связи с сокращением приходов также были точно определены штаты клириков каждого при­хода, т. е. число священников, диаконов и псаломщиков. На место прежнего семейного обычая стала мертвая буква архиерейских указов и консисторских постановле­ний. Своей высшей точки развития бюрократизация цер­кви достигла при обер-прокуроре К. П. Победоносцеве, роль которого в истории царствования двух последних Романовых достаточно известна. Как юрист, он, конеч­но, прекрасно сознавал, что такое устройство еще менее канонично, чем система кормления. «Государство, в сущ­ности, только держит за собою это право (выбора епи­скопов и пастырей), но оно не ему принадлежит», - го­ворит он; «оно принадлежит клиру и народу по праву историческому и апостольскому; но возвращение этого права кому следует зависит от государства, властвующе­го в церкви». Более откровенной и прямой оценки право­вого положения церкви во второй половине XIX в. мы не найдем нигде в другом месте.
Потеряв формально характер духовного сословия, приходский клир фактически все же остался, по преи­муществу, наследственным. Священники из дворян, куп­цов и крестьян появлялись одиночками; духовно-учебные заведения по-прежнему заполнялись сыновьями клири­ков, и если лучшие семинаристы стремились попасть в университет, на светскую дорогу, одолевая такое трудное препятствие, как придирчивый экзамен за курс гимна­зии, то худшие по способностям или инертные по харак­теру шли по проторенной дорожке отцовской профессии. Этот последний факт, что в клирики с каждым годом шла все более слабая часть семинаристов, факт, с го­речью признававшийся и самим духовенством и искрен­ними ревнителями церкви, был особенно ярким показа­телем кризиса церкви. И действительно, в быту духовен­ства сыновья клириков не видали ничего такого, что мог­ло бы питать присущий молодежи идеализм и воодушев­лять их на достижение того положения, какое занимали их отцы,- столь неприглядна была картина этого быта и на селе, и в городе.
В сельском быту священник стонал под ярмом крестьянской работы, зачастую обрабатывал свой надел с тою же страдою и с теми же мизерными результатами, как и его прихожанин крестьянин. Ярмо земледельче­ской страды сопровождалось вечной гоньбой за медным крестьянским пятаком, постоянным заискиванием перед помещиком, становым и деревенским кулаком, страхом перед благочинным и горькими слезами о тех грошах, какие приходилось отдавать в бездонный архиерейский карман. При таких условиях совершение культа стано­вилось для сельского клира попросту формальной служ­бой, а прихожанин был прежде всего платящим клиен­том, вынужденным обращаться к священнику в опреде­ленных случаях: для крестин, венчания, похорон, молеб­нов от засухи и от ненастья и т. п. За свои услуги многие сельские священники устанавливали таксу, с которой иногда делали скидку, но тогда и в службе делали соот­ветствующие сокращения. Так, некоторые священники только при условии полной оплаты хоронили с соблюде­нием всех местных обычаев, а при венчании «со скид­кой» обводили вокруг налоя не три, а один раз; повсеме­стно чин панихиды сокращался больше или меньше, в зависимости от платы - панихиду можно было служить и на пятачок, и на гривенник, и на пятиалтынный, и на двугривенный. Но были и такие священники, которые не делали никаких скидок, не стеснялись прижимать свою паству и вымогать у нее ругу, и часто не из жадности, а потому, что к этому вынуждала их горькая необходи­мость. Городское духовенство жило, напротив, как общее правило, безбедно и службу совершало истово; но в его среде царил дух скопидомства, сколачивания денег на приданое поповнам, на некоторый комфорт и просто на черный день. Самая «идеалистическая» профессия по иронии судьбы порождала самые «материалистические» стремления. Скопидомство, практицизм, расчетливость и даже жадность городского клира вошли в пословицу: «Поповские глаза завидущие, руки загребущие». Лишь немногие представители городского клира, преимущест­венно в столицах, составляли своего рода церковную интеллигенцию - писали по церковным вопросам, инте­ресовались философией, составляли и произносили са­мостоятельные проповеди; но такие сейчас же попада­ли под особенно бдительный надзор благочинных и духовных цензоров. Подраставшее в такой обстановке потомство клириков видело весь этот неприглядный быт и на опыте узнавало, что религия, в сущности, является только средством существования и обогащения клира. Наиболее светлые головы шли дальше и приходили к убеждению, что религия есть не что иное, как самооб­ман в лучшем случае и сознательный обман в худшем. Семинарская схоластическая учеба и лицемерные прие­мы семинарского воспитания еще более углубляли впе­чатления от домашнего быта, и некоторые искренние и не боявшиеся правды церковники с ужасом убеждались, что семинарии становятся рассадниками атеизма. Еще ужаснее для ревнителей церкви было то обстоятельство, что семинарские атеисты по нужде нередко шли в свя­щенники и диаконы и становились авгурами не веря­щими в то, что им приходилось проделывать.
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ОСЛАБЛЕНИЕ ЦЕРКВИ
Неудивительно, что при таких условиях церковь вы­полняла свои функции без заметного успеха. Политиче­ские функции церкви, как насадительницы верноподдан­нических чувств, выполнялись чисто формальным образом - произнесением особых молитв и особых встав­ных прошений в ектениях об избавлении от крамолы, служением торжественных молебнов по случаю разных событий в царской семье и в царские дни, торжествен­ным заупокойным культом по умершим императорам. Эти формальные акты культа никому не импонировали и почти никем, кроме официальных лиц, не посещались. Проповедь с церковного амвона была редким явлением, и о ней почти не приходится говорить. Епископы продол­жали свои ораторские упражнения на патриотические темы в торжественных случаях, но их не слушал никто, кроме официальных лиц да небольшого круга дворян и именитых купцов. Приходские священники выступали с проповедями раз-два в год, и огромное большинство пользовалось при этом готовыми проповедями, издавав­шимися синодом. Попытки оживления политической проповеди с церковного амвона делались лишь в связи с критическими моментами, переживавшимися самодер­жавием. Так было во время подготовки и проведения крестьянской реформы, после убийства Александра II в 1881 г., в эпоху 1905-1906 гг., во время империалисти­ческой войны. Каждый раз синод выпускал свои обра­щения к православным христианам и предписывал ду­ховенству поучать с церковного амвона прихожан по­слушанию начальству, призывать к непрестанному труду «в поте лица своего» и изобличать «крамолу» заодно со всеми прочими либеральными веяниями. Но проповед­ничество всегда оставалось пустым звуком, и от поуче­ний приходилось переходить к другим, более действи­тельным мерам.
Это сказалось уже во время подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 г. Сельскому духовенству были даны директивы «поучать» прихожан, но «как бы исполняя свою всегдашнюю обязанность проповедниче­ства» и отнюдь не показывая вида, что оно действует по приказу правительства. В проповедях сельский клир должен был внушать прихожанам, чтобы они «соблюда­ли верность к государю и повиновение начальствам», платили оброки и подати и несли повинности «неуклонно и добросовестно», чтобы в случаях обиды и недовольст­ва не распространяли «беспокойства», но «с терпением ожидали от начальства исправительных распоряжений и действий правосудия». Когда была обнародована ре­форма, жестоко обманувшая ожидания крестьянства, опять был призван на помощь сельский клир, которому было предписано внушать крестьянам в проповедях и в частных беседах, что крестьяне «должны войти в свое новое положение с благодарностью и с ревностным жела­нием оправдать попечение и надежду государя» и что, «когда государь восхотел даровать крестьянам новые права и льготы, тогда он, внимая закону справедливо­сти и своей отеческой любви ко всем верноподданным, не мог не позаботиться и о том, чтобы охранено было благосостояние помещиков». Однако крестьянство, не замечая никакой «отеческой любви» царя к себе и видя ее только к помещикам, плохо слушало проповедников и никак не хотело «входить в новое положение с благо­дарностью». Тщетность проповеднического воздействия заставила обратиться к другому, более верному средст­ву предупреждения «беспокойства». Причетникам пред­писали разведывать, нет ли среди крестьян каких-либо толков, опасных для общего спокойствия и возбуждаю­щих «волнение умов», об услышанном давать знать свя­щеннику, а тот обязан был немедленно доносить своему начальству, которое уже от себя извещало гражданские власти.
Вдохновителем всех этих мер был московский ми­трополит Филарет, ярый крепостник и явный против­ник реформы, печалившийся о «стесненности» помещи­ков «в правах собственности и в хозяйственных обстоя­тельствах», которая будет неизбежным следствием ре­формы, и настойчиво указывавший на свойственную крестьянам склонность к «упрямству, которое проявля­ется у них и без «законной опоры» и особенно ожесто­чится, получив эту законную опору. По поводу речи ли­берального профессора казанской духовной академии Щапова, произнесенной на панихиде по крестьянам, убитым при усмирении бунта в селе Бездна, Филарет, полемизируя со Щаповым, говорил, что «истинно разу­меющие евангелие никогда не находили и не найдут в нем демократического учения», а когда возник вопрос об уничтожении телесного наказания, Филарет на обра­щенный к нему запрос отошел в сторону, лицемерно заявив, что христианство тут ни при чем и дело зависит только от государства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77