Великан встал между девочкой и богом.
– Это становится утомительным, – фыркнул Карак. – Перкар, ты должен лечь и умереть. А ты, Тзэм… Впрочем, ладно! – Он поднял руку.
Скорпионье жало толщиной в ногу человека ударило бога; кошмарный клубок клешней, шипов и чешуи внезапно пришел в движение. Карак закатил глаза – не от боли, а от раздражения – и отшвырнул тварь рукой.
– Ах ты!.. – рявкнул он.
Чудовище с лицом убийцы из Нола, шатаясь, поднялось на тонкие, как у паука, ноги. Оно должно было умереть – Перкар видел, что оно обуглено и прожжено насквозь; лишь голова чудовища оставалась человеческой, и именно человеческие глаза привлекли внимание Перкара, а не уродливое тело.
– Перкар, – прохрипела тварь.
Он был так слаб… Ноги Перкара подгибались. Он никак не мог сообразить, что ему делать с мечом, который он вытащил из своей раны. Нанести Караку еще один бесполезный удар? Но теперь перед ним была эта тварь, тварь, которая сожрала богиню потока…
Перкар поднял клинок, хотя его тяжесть норовила вырвать оружие из руки.
Он размахнулся мечом, используя весь свой вес, зная, что, если промахнется, еще одной попытки уже не будет. «Как странно, – мелькнула у него смутная удивленная мысль, – тискава словно нарочно откинул голову назад, подставляя себя под удар».
Чернобог был, кажется, ранен более тяжело, чем хотел бы показать: хоть он и кинулся между Перкаром и порождением Реки, двигался он медленно и не сумел увернуться от сломанной дубинки Тзэма; удар пришелся ему в плечо, и Карак споткнулся. Потом было уже слишком поздно – меч, который дал Перкару отец, меч, выкованный маленьким богом Ко, глубоко вонзился в чудовище.
Второй раз Перкар смотрел, как слетает с плеч голова Гхэ. Ему показалось странным выражение, мелькнувшее в последний момент на лице джика, – радость победы, а не горечь поражения.
XXXVIII
МАТЬ-ЛОШАДЬ
Кровь забила фонтаном, заливая пол пещеры, из рассеченной шеи порождения Реки. Тело его упало в озеро, темная жидкость хлынула в воду, и вода загорелась. Она вспыхнула, как опавшие листья сухой осенью, как смола на сосне. Великолепный многоцветный фейерверк озарил все вокруг, и Перкар бессильно опустился на колени перед этой радужной пляской гибели Реки – и своей собственной. И хотя способность удивляться и ликовать должна была бы покинуть его после всего случившегося, юноша засмеялся и заплакал радостными слезами, увидев скользящую среди языков пламени, вырывающихся из умирающего бога, стройную фигуру той, которую он когда-то любил, – богиню потока.
– Что ты наделал! – завопил Карак. – Что ты наделал!
– Убил Реку, как мне кажется, – ответил Перкар, отбрасывая клинок. Он опустился на землю и сжал руками рану на животе. Теперь она начала болеть; мучительное жжение, знал Перкар, будет терзать его еще долго, пока наконец не убьет.
– Все совсем не так, как я планировал, – прорычал Карак.
– Как бы то ни было, он мертв, я думаю.
– Может быть, – согласился бог-Ворон, – хотя я и не понимаю, каким образом…
– Но я убил его – ты же видишь. Я сделал это для тебя.
– Ты сделал не так, как я хотел, – капризно пожаловался бог.
– Карак, пожалуйста! Я знаю, ты можешь исцелить Хизи и Нгангату, если они еще живы. Пожалуйста, прошу тебя! Мы ведь все сделали, что ты хотел. Изменчивого больше нет.
– Но кто займет его место? – оскалил зубы Карак. – Это мне неизвестно. Может быть, новый бог окажется не лучше Брата.
Перкар в этом сомневался, но предчувствие – не уверенность. Да и спорить ему было слишком трудно.
– Спаси их, – повторил юноша.
– А как насчет тебя, красавчик? Ты ведь тоже не хочешь умирать, верно?
– Нет, – ответил Перкар, только теперь ощутив, как хочется ему жить. – Не хочу. Но сначала спаси их.
– Как благородно! Но раз вы действовали вопреки моим желаниям, я не стану исцелять никого из вас.
– Как будто ты сам когда-нибудь считался с чьими-то желаниями, – пророкотал глубокий голос, от звука которого содрогнулась сама земля – Как будто ты когда-нибудь осуществил что-то, не исказив замысла!
Карак и Перкар, как один, обернулись к говорившему; звук его голоса был таким низким, что Перкар с трудом разбирал слова.
– Балати, – простонал Карак с проклятием. Действительно, это был Владыка Леса. В его единственном черном глазе отражались танцующие на воде огни, но сам он словно поглощал свет – Балати казался сгустком теней и длинного меха, откуда поднимались ветвистые рога – на самом деле, как разглядел теперь Перкар, огромные деревья, уходящие на немыслимую высоту вместе со своими необъятными кронами. Рядом с Балати стояла рыже-золотистая кобылица; такого великолепного животного Перкар никогда не видел. Когда Балати заговорил снова, лошадь повернула голову и обнюхала сначала неподвижное тело Свирепого Тигра, затем Хизи.
– Хорошенькую же шутку ты со мной сыграл, Ворон, – прогрохотал Балати, и слова его падали словно тяжелые, неподатливые камни. – Ты убил моего Брата.
– Он был опасен, – прошипел Карак. – Через тысячу лет, когда было бы уже поздно что-то делать, а он принялся пожирать тебя самого, ты бы это понял.
– Для того, чтобы подобного не случилось, ты и существуешь, Карак, – ответил Балати. – Такова твоя задача, и ты хорошо ее выполнил. Брат был болен, даже, пожалуй, мертв, – он стал призраком бога, завидующим живым.
– Ах! – обрадовался Чернобог. – Вот и хорошо – ты сам все понял. Пожалуй, я теперь слетаю и посмотрю, кого же мы создали. Новый бог-Река, как и старый, не осознает себя в Эриквере, но когда он покинет пещеру…
– Ну нет, – проговорил Балати почти ласково. – Тебе не повредит толика смирения, так что ты побудешь немного со мной, – чтобы я скорее понял все происшедшее.
– Господин, – просительно начал Карак, – мне за многим нужно приглядеть, многое сделать в том мире, который теперь возникнет.
– Да, без сомнения. Но мы позволим заняться этим смертным вместе с маленькими местными богами.
Карак неожиданно превратился в птицу и попытался улететь, но не успел он взмахнуть крыльями, как стал вдруг уменьшаться в размере; Владыка Леса протянул могучую лапу и поймал его. Перкар услышал единственный жалобный вскрик, и Ворон исчез.
– Владыка Балати… – запинаясь, начал Перкар.
– Я тебя узнал, – перебил его бог. – Ты убил хранительницу оружия и украл мое имущество.
– Да, – признался Перкар. – Но я… только я из всех, кто здесь есть, и из моего народа… – Юноша застонал от усилившейся боли. – Виноват только я, больше никто.
Балати медленно склонил голову к плечу. В его взгляде не было, в отличие от Ворона, Охотницы и других богов, которых встречал Перкар, ничего человеческого. Балати был порождением мира, в котором еще не было ни человека, ни альвы, порождением земли и леса, еще не населенных мелкими богами. В единственном подернутом туманом глазу нельзя было прочесть милости и сочувствия – но и ненависти, зависти и алчности тоже.
– Раньше ты чего-то хотел, – пророкотал бог. – Чего?
– Раньше?
– Когда ты украл мое имущество.
«Он говорит, – понял Перкар, – о том, что было год назад, когда погибли Апад и Эрука, Капака и альвы».
– Мы… Мы приходили просить больше земель для пастбищ, чтобы не нужно было воевать с менгами.
Балати несколько мгновений смотрел на юношу.
– Это разумно. Они ваши.
– Наши?
– Две долины, те, что лежат к западу от Агирулуты. Ты знаешь, где это?
– Да, господин, – невнятно пробормотал Перкар, – я знаю. Благодарю тебя.
Но Владыки Леса перед ним уже не было. Осталась только кобылица, она стояла рядом со всхлипывающим над Хизи Тзэмом. Кобылица двинулась к Перкару, превратившись при этом в менгскую женщину, красивую и величественную. На лице ее был написан гнев.
– В этой девочке, Хизи, сохранилась еще искра жизни, и раз в ней нашло приют мое дитя, я исцелила ее. Твоя подруга будет жить.
– Спасибо тебе, – прошептал Перкар.
– Не благодари меня раньше времени. – Богиня опустилась на колени рядом с Нгангатой и коснулась его горла. – Ты убил одного из моих детей, убил жестоко и безжалостно: перерубил ноги и оставил страдать.
– Да, я сделал это, – признал Перкар. – Мне нет оправданий.
– Никаких. И в наказание я предоставляю тебе выбор: я исцелю или полукровку, или тебя, но не обоих.
Перкар закрыл глаза. Ему так хотелось жить! Своей цели он добился, и неожиданно перед ним открылось будущее, где он мог найти и Пираку, и радость. Перкар мог снова пить воти, владеть скотом, – а раз Хизи жива, то, возможно, обрести и подругу. И еще он боялся, ужасно боялся ожидающих его мучений, а потом небытия…
– Ты жестока, – сказал он Матери-Лошади. – Конечно, тебе следует исцелить моего друга.
Богиня заколебалась:
– Может быть, тогда я должна поступить наоборот: раз ты хочешь, чтобы полукровка остался жить, он умрет.
Губы Перкара зашевелились, но он не смог произнести ни слова, не смог ничего возразить, когда понял, какую совершил ошибку. Разве сам он не рассуждал так же, давным-давно, когда хотел отомстить богу-Реке? Разве не старался угадать его желание, а потом не дать ему исполниться?
Но тут Мать-Лошадь положила руку на грудь Нгангаты.
– Нет, – сказала она, – я не способна на такую жестокость. Я просто хотела тебя помучить. Нгангата будет жить. Но тебе я не помогу – на это не рассчитывай.
– Благодарю тебя, – сумел выдавить Перкар. Богиня, как до нее Владыка Леса, исчезла.
Перкар лежал на земле, глядя, как ровно дышит теперь Нгангата.
– Тзэм… – прошептал он. Может быть, удастся убедить великана даровать ему быструю смерть; но прежде чем Перкар сумел произнести еще хоть слово, внезапная острая боль погрузила его в забытье.
Гхэ потребовались все силы, чтобы стоять смирно, когда светлокожий демон снова взмахнул мечом; но на этот раз боль и ужас значили для него немного. Гхэ был почти благодарен Перкару. Хизи и Гану он был благодарен глубоко.
– Прощай, Хизи, – прошептал Гхэ, когда клинок стал опускаться.
Он был маленьким мальчиком и брел вдоль доков, высматривая дохлую рыбешку – хоть что-нибудь, что можно съесть. Его израненные ноги кровоточили – пришлось удирать по острым осколкам горшков перед лавкой гончара: стражники увидели, как Гхэ стащил у купца кошелек. И, конечно, во время бегства кошелек он потерял…
Впереди на набережной он увидел старую женщину, греющуюся на солнышке. Перед ней на красной тряпке лежали яблоко и соленая рыба. И еще хлеб, теплый черный хлеб, запах которого он чувствовал, несмотря на зловоние, приносимое ветром с болот. Гхэ порылся в кармане – ножа там не оказалось, он потерял и его. Мальчик все равно двинулся к старухе, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать.
Она заметила его и нахмурилась, но потом поманила к себе.
– Я вижу, как ты смотришь на мою еду. – Гхэ мрачно кивнул. – И я встречала тебя и раньше, на улице Алого Саргана. – Гхэ пожал плечами, не в силах отвести глаз от рыбы. – Давай сыграем, – предложила старуха. Она вытащила из сумки три глиняные чашки и медяк. Расставив чашки вверх дном на земле, она положила медяк под одну из них и быстро поменяла их местами. – Следи за той, под которой медяк, – сказала женщина. – А теперь, если угадаешь, где он, я отдам тебе хлеб.
– Медяк не под чашкой, – сказал Гхэ. – Он у тебя в руке. Старуха разжала кулак – действительно, медяк оказался там.
– Как ты догадался?
– Я тоже видел тебя на улице Алого Саргана. Женщина рассмеялась:
– Забирай и хлеб и рыбу.
– Что? Почему?
– Потому что ты мне нравишься, – ответила она.
– Это не причина, чтобы отдавать мне что-нибудь, – пробормотал Гхэ, но все же взял еду.
Старуха, прищурившись, смотрела на него.
– Меня зовут Ли, – сообщила она ему, глядя, как мальчик, почти не жуя, глотает куски хлеба.
Гхэ перестал есть:
– Правда? Ты на самом деле Ли?
Старая женщина слегка улыбнулась и покачала головой:
– Нет, дитя, я такая же Ли, как медяк под чашкой. Но я могу отвести тебя к ней.
– Ты – Владычица. – Да.
– Разве тебя не следует бояться?
– Да и нет. Ты разве боишься? Гхэ пожал плечами:
– Немного. Я исчезну? Владычица улыбнулась:
– Как скажет Ли. Не пойти ли нам узнать? Гхэ кивнул:
– Можно, я сначала доем хлеб? Я такой голодный.
– Конечно, дитя. Доедай и рыбу тоже.
Хизи проснулась под надежной защитой обхвативших ее рук Тзэма. Бок у нее все еще болел, но когда она дотронулась до раны, той не оказалось, хотя одежда заскорузла от засохшей крови. Хизи вспомнила – это она помнила точно, – что кровь была ее собственной.
Тзэм зашевелился и склонил к ней свое грубое лицо, тоже измазанное засохшей кровью и грязью. Над выступающим надбровьем у великана вздулась огромная шишка, кончающаяся порезом. На щеках слезы промыли дорожки в крови и грязи, но сейчас глаза Тзэма были сухими.
– Я устала, – прошептала Хизи, – и хочу пить. С тобой все в порядке, Тзэм?
– Голова болит, и еще я беспокоился за тебя. Чернобог сбил меня с ног, и я ударился головой. Наверное, он был слишком занят, чтобы добивать меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Это становится утомительным, – фыркнул Карак. – Перкар, ты должен лечь и умереть. А ты, Тзэм… Впрочем, ладно! – Он поднял руку.
Скорпионье жало толщиной в ногу человека ударило бога; кошмарный клубок клешней, шипов и чешуи внезапно пришел в движение. Карак закатил глаза – не от боли, а от раздражения – и отшвырнул тварь рукой.
– Ах ты!.. – рявкнул он.
Чудовище с лицом убийцы из Нола, шатаясь, поднялось на тонкие, как у паука, ноги. Оно должно было умереть – Перкар видел, что оно обуглено и прожжено насквозь; лишь голова чудовища оставалась человеческой, и именно человеческие глаза привлекли внимание Перкара, а не уродливое тело.
– Перкар, – прохрипела тварь.
Он был так слаб… Ноги Перкара подгибались. Он никак не мог сообразить, что ему делать с мечом, который он вытащил из своей раны. Нанести Караку еще один бесполезный удар? Но теперь перед ним была эта тварь, тварь, которая сожрала богиню потока…
Перкар поднял клинок, хотя его тяжесть норовила вырвать оружие из руки.
Он размахнулся мечом, используя весь свой вес, зная, что, если промахнется, еще одной попытки уже не будет. «Как странно, – мелькнула у него смутная удивленная мысль, – тискава словно нарочно откинул голову назад, подставляя себя под удар».
Чернобог был, кажется, ранен более тяжело, чем хотел бы показать: хоть он и кинулся между Перкаром и порождением Реки, двигался он медленно и не сумел увернуться от сломанной дубинки Тзэма; удар пришелся ему в плечо, и Карак споткнулся. Потом было уже слишком поздно – меч, который дал Перкару отец, меч, выкованный маленьким богом Ко, глубоко вонзился в чудовище.
Второй раз Перкар смотрел, как слетает с плеч голова Гхэ. Ему показалось странным выражение, мелькнувшее в последний момент на лице джика, – радость победы, а не горечь поражения.
XXXVIII
МАТЬ-ЛОШАДЬ
Кровь забила фонтаном, заливая пол пещеры, из рассеченной шеи порождения Реки. Тело его упало в озеро, темная жидкость хлынула в воду, и вода загорелась. Она вспыхнула, как опавшие листья сухой осенью, как смола на сосне. Великолепный многоцветный фейерверк озарил все вокруг, и Перкар бессильно опустился на колени перед этой радужной пляской гибели Реки – и своей собственной. И хотя способность удивляться и ликовать должна была бы покинуть его после всего случившегося, юноша засмеялся и заплакал радостными слезами, увидев скользящую среди языков пламени, вырывающихся из умирающего бога, стройную фигуру той, которую он когда-то любил, – богиню потока.
– Что ты наделал! – завопил Карак. – Что ты наделал!
– Убил Реку, как мне кажется, – ответил Перкар, отбрасывая клинок. Он опустился на землю и сжал руками рану на животе. Теперь она начала болеть; мучительное жжение, знал Перкар, будет терзать его еще долго, пока наконец не убьет.
– Все совсем не так, как я планировал, – прорычал Карак.
– Как бы то ни было, он мертв, я думаю.
– Может быть, – согласился бог-Ворон, – хотя я и не понимаю, каким образом…
– Но я убил его – ты же видишь. Я сделал это для тебя.
– Ты сделал не так, как я хотел, – капризно пожаловался бог.
– Карак, пожалуйста! Я знаю, ты можешь исцелить Хизи и Нгангату, если они еще живы. Пожалуйста, прошу тебя! Мы ведь все сделали, что ты хотел. Изменчивого больше нет.
– Но кто займет его место? – оскалил зубы Карак. – Это мне неизвестно. Может быть, новый бог окажется не лучше Брата.
Перкар в этом сомневался, но предчувствие – не уверенность. Да и спорить ему было слишком трудно.
– Спаси их, – повторил юноша.
– А как насчет тебя, красавчик? Ты ведь тоже не хочешь умирать, верно?
– Нет, – ответил Перкар, только теперь ощутив, как хочется ему жить. – Не хочу. Но сначала спаси их.
– Как благородно! Но раз вы действовали вопреки моим желаниям, я не стану исцелять никого из вас.
– Как будто ты сам когда-нибудь считался с чьими-то желаниями, – пророкотал глубокий голос, от звука которого содрогнулась сама земля – Как будто ты когда-нибудь осуществил что-то, не исказив замысла!
Карак и Перкар, как один, обернулись к говорившему; звук его голоса был таким низким, что Перкар с трудом разбирал слова.
– Балати, – простонал Карак с проклятием. Действительно, это был Владыка Леса. В его единственном черном глазе отражались танцующие на воде огни, но сам он словно поглощал свет – Балати казался сгустком теней и длинного меха, откуда поднимались ветвистые рога – на самом деле, как разглядел теперь Перкар, огромные деревья, уходящие на немыслимую высоту вместе со своими необъятными кронами. Рядом с Балати стояла рыже-золотистая кобылица; такого великолепного животного Перкар никогда не видел. Когда Балати заговорил снова, лошадь повернула голову и обнюхала сначала неподвижное тело Свирепого Тигра, затем Хизи.
– Хорошенькую же шутку ты со мной сыграл, Ворон, – прогрохотал Балати, и слова его падали словно тяжелые, неподатливые камни. – Ты убил моего Брата.
– Он был опасен, – прошипел Карак. – Через тысячу лет, когда было бы уже поздно что-то делать, а он принялся пожирать тебя самого, ты бы это понял.
– Для того, чтобы подобного не случилось, ты и существуешь, Карак, – ответил Балати. – Такова твоя задача, и ты хорошо ее выполнил. Брат был болен, даже, пожалуй, мертв, – он стал призраком бога, завидующим живым.
– Ах! – обрадовался Чернобог. – Вот и хорошо – ты сам все понял. Пожалуй, я теперь слетаю и посмотрю, кого же мы создали. Новый бог-Река, как и старый, не осознает себя в Эриквере, но когда он покинет пещеру…
– Ну нет, – проговорил Балати почти ласково. – Тебе не повредит толика смирения, так что ты побудешь немного со мной, – чтобы я скорее понял все происшедшее.
– Господин, – просительно начал Карак, – мне за многим нужно приглядеть, многое сделать в том мире, который теперь возникнет.
– Да, без сомнения. Но мы позволим заняться этим смертным вместе с маленькими местными богами.
Карак неожиданно превратился в птицу и попытался улететь, но не успел он взмахнуть крыльями, как стал вдруг уменьшаться в размере; Владыка Леса протянул могучую лапу и поймал его. Перкар услышал единственный жалобный вскрик, и Ворон исчез.
– Владыка Балати… – запинаясь, начал Перкар.
– Я тебя узнал, – перебил его бог. – Ты убил хранительницу оружия и украл мое имущество.
– Да, – признался Перкар. – Но я… только я из всех, кто здесь есть, и из моего народа… – Юноша застонал от усилившейся боли. – Виноват только я, больше никто.
Балати медленно склонил голову к плечу. В его взгляде не было, в отличие от Ворона, Охотницы и других богов, которых встречал Перкар, ничего человеческого. Балати был порождением мира, в котором еще не было ни человека, ни альвы, порождением земли и леса, еще не населенных мелкими богами. В единственном подернутом туманом глазу нельзя было прочесть милости и сочувствия – но и ненависти, зависти и алчности тоже.
– Раньше ты чего-то хотел, – пророкотал бог. – Чего?
– Раньше?
– Когда ты украл мое имущество.
«Он говорит, – понял Перкар, – о том, что было год назад, когда погибли Апад и Эрука, Капака и альвы».
– Мы… Мы приходили просить больше земель для пастбищ, чтобы не нужно было воевать с менгами.
Балати несколько мгновений смотрел на юношу.
– Это разумно. Они ваши.
– Наши?
– Две долины, те, что лежат к западу от Агирулуты. Ты знаешь, где это?
– Да, господин, – невнятно пробормотал Перкар, – я знаю. Благодарю тебя.
Но Владыки Леса перед ним уже не было. Осталась только кобылица, она стояла рядом со всхлипывающим над Хизи Тзэмом. Кобылица двинулась к Перкару, превратившись при этом в менгскую женщину, красивую и величественную. На лице ее был написан гнев.
– В этой девочке, Хизи, сохранилась еще искра жизни, и раз в ней нашло приют мое дитя, я исцелила ее. Твоя подруга будет жить.
– Спасибо тебе, – прошептал Перкар.
– Не благодари меня раньше времени. – Богиня опустилась на колени рядом с Нгангатой и коснулась его горла. – Ты убил одного из моих детей, убил жестоко и безжалостно: перерубил ноги и оставил страдать.
– Да, я сделал это, – признал Перкар. – Мне нет оправданий.
– Никаких. И в наказание я предоставляю тебе выбор: я исцелю или полукровку, или тебя, но не обоих.
Перкар закрыл глаза. Ему так хотелось жить! Своей цели он добился, и неожиданно перед ним открылось будущее, где он мог найти и Пираку, и радость. Перкар мог снова пить воти, владеть скотом, – а раз Хизи жива, то, возможно, обрести и подругу. И еще он боялся, ужасно боялся ожидающих его мучений, а потом небытия…
– Ты жестока, – сказал он Матери-Лошади. – Конечно, тебе следует исцелить моего друга.
Богиня заколебалась:
– Может быть, тогда я должна поступить наоборот: раз ты хочешь, чтобы полукровка остался жить, он умрет.
Губы Перкара зашевелились, но он не смог произнести ни слова, не смог ничего возразить, когда понял, какую совершил ошибку. Разве сам он не рассуждал так же, давным-давно, когда хотел отомстить богу-Реке? Разве не старался угадать его желание, а потом не дать ему исполниться?
Но тут Мать-Лошадь положила руку на грудь Нгангаты.
– Нет, – сказала она, – я не способна на такую жестокость. Я просто хотела тебя помучить. Нгангата будет жить. Но тебе я не помогу – на это не рассчитывай.
– Благодарю тебя, – сумел выдавить Перкар. Богиня, как до нее Владыка Леса, исчезла.
Перкар лежал на земле, глядя, как ровно дышит теперь Нгангата.
– Тзэм… – прошептал он. Может быть, удастся убедить великана даровать ему быструю смерть; но прежде чем Перкар сумел произнести еще хоть слово, внезапная острая боль погрузила его в забытье.
Гхэ потребовались все силы, чтобы стоять смирно, когда светлокожий демон снова взмахнул мечом; но на этот раз боль и ужас значили для него немного. Гхэ был почти благодарен Перкару. Хизи и Гану он был благодарен глубоко.
– Прощай, Хизи, – прошептал Гхэ, когда клинок стал опускаться.
Он был маленьким мальчиком и брел вдоль доков, высматривая дохлую рыбешку – хоть что-нибудь, что можно съесть. Его израненные ноги кровоточили – пришлось удирать по острым осколкам горшков перед лавкой гончара: стражники увидели, как Гхэ стащил у купца кошелек. И, конечно, во время бегства кошелек он потерял…
Впереди на набережной он увидел старую женщину, греющуюся на солнышке. Перед ней на красной тряпке лежали яблоко и соленая рыба. И еще хлеб, теплый черный хлеб, запах которого он чувствовал, несмотря на зловоние, приносимое ветром с болот. Гхэ порылся в кармане – ножа там не оказалось, он потерял и его. Мальчик все равно двинулся к старухе, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать.
Она заметила его и нахмурилась, но потом поманила к себе.
– Я вижу, как ты смотришь на мою еду. – Гхэ мрачно кивнул. – И я встречала тебя и раньше, на улице Алого Саргана. – Гхэ пожал плечами, не в силах отвести глаз от рыбы. – Давай сыграем, – предложила старуха. Она вытащила из сумки три глиняные чашки и медяк. Расставив чашки вверх дном на земле, она положила медяк под одну из них и быстро поменяла их местами. – Следи за той, под которой медяк, – сказала женщина. – А теперь, если угадаешь, где он, я отдам тебе хлеб.
– Медяк не под чашкой, – сказал Гхэ. – Он у тебя в руке. Старуха разжала кулак – действительно, медяк оказался там.
– Как ты догадался?
– Я тоже видел тебя на улице Алого Саргана. Женщина рассмеялась:
– Забирай и хлеб и рыбу.
– Что? Почему?
– Потому что ты мне нравишься, – ответила она.
– Это не причина, чтобы отдавать мне что-нибудь, – пробормотал Гхэ, но все же взял еду.
Старуха, прищурившись, смотрела на него.
– Меня зовут Ли, – сообщила она ему, глядя, как мальчик, почти не жуя, глотает куски хлеба.
Гхэ перестал есть:
– Правда? Ты на самом деле Ли?
Старая женщина слегка улыбнулась и покачала головой:
– Нет, дитя, я такая же Ли, как медяк под чашкой. Но я могу отвести тебя к ней.
– Ты – Владычица. – Да.
– Разве тебя не следует бояться?
– Да и нет. Ты разве боишься? Гхэ пожал плечами:
– Немного. Я исчезну? Владычица улыбнулась:
– Как скажет Ли. Не пойти ли нам узнать? Гхэ кивнул:
– Можно, я сначала доем хлеб? Я такой голодный.
– Конечно, дитя. Доедай и рыбу тоже.
Хизи проснулась под надежной защитой обхвативших ее рук Тзэма. Бок у нее все еще болел, но когда она дотронулась до раны, той не оказалось, хотя одежда заскорузла от засохшей крови. Хизи вспомнила – это она помнила точно, – что кровь была ее собственной.
Тзэм зашевелился и склонил к ней свое грубое лицо, тоже измазанное засохшей кровью и грязью. Над выступающим надбровьем у великана вздулась огромная шишка, кончающаяся порезом. На щеках слезы промыли дорожки в крови и грязи, но сейчас глаза Тзэма были сухими.
– Я устала, – прошептала Хизи, – и хочу пить. С тобой все в порядке, Тзэм?
– Голова болит, и еще я беспокоился за тебя. Чернобог сбил меня с ног, и я ударился головой. Наверное, он был слишком занят, чтобы добивать меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80