Но она что-нибудь придумает, чтобы быть с ними, когда — и если — они получат «Заветную книгу». Вот только что — она пока и сама не знала. Даже если она соблазнит юношу, он может оставить её в Памур-тенге. Скорее всего, если она вскружит ему голову, так он и поступит для её вящей безопасности, а это никак не входит в её планы. И тут только она сообразила, что помочь ей может Очен. У загадочного вазиря, похоже, есть свои соображения, и он хочет, чтобы она оставалась с ними. Она решила не торопить события: до города ещё далеко, и пока они доберутся до тенга, она что-нибудь придумает.
Вслух же она сказала:
— Нас ещё ждёт много испытаний впереди.
— Ты про тенсаев? — Каландрилл улыбнулся и обвёл рукой вооружённых людей, сидевших вокруг костров. — Они просто перестраховываются. Мы хорошо защищены.
«Да мне бандиты нипочём», — про себя сказала Ценнайра, манерно передёрнув плечами и бросив на него наигранно боязливый взгляд.
— Я с ними уже встречалась. Помнишь?
Каландрилл, не подозревая, что его водят за нос, галантно улыбнулся.
— Пока я жив, тебе ничто не угрожает, — пообещал он. — К тому же между нами и тенсаями, если они настолько глупы, что отважатся на нас напасть, стоят воины Чазали.
Слова эти, как ни странно, тронули Ценнайру. Как все-таки он отличается от тех, с кем до сих пор её сводила судьба! Она постаралась отогнать от себя мысли о том, что однажды ей придётся его предать. Ей очень не хотелось об этом думать. До того как она его встретила, все было просто: тогда он был для неё лишь целью, добычей.
Теперь же, узнав его, она и сама не могла бы сказать, в чем состоит её цель. Она потерялась, закружилась на месте, как лодка без руля. Единственное, в чем она ещё была уверена, так это в том, что надо идти вперёд, продолжать играть свою роль и дождаться, когда кто-то из них возьмёт верх. Такое положение ей вовсе не нравилось, и она нахмурилась, глядя на весёлое пламя костра.
Каландрилл, не поняв причину её недовольства, сказал:
— Нас много. Вряд ли бандиты отважатся на нас напасть. Скорее всего, нас они не тронут и предпочтут более лёгкую добычу.
— Истинно. — Ценнайра улыбнулась — Я под хорошей защитой, — пробормотала она. — Я благодарна судьбе за то, что она послала мне таких друзей.
Щеки Каландрилла зарделись, и ему оставалось надеяться только на то, что она спишет это на отблески от костра. От смущения он никак не мог найти нужного ответа. Ценнайра видела его замешательство — оно придавало ему особое очарование. Насколько же он ещё невинен и наивен… Чтобы не мучить его, она зевнула, очаровательно извинилась и сказала, что хочет спать.
Каландрилл кивнул; она натянула до подбородка ненужное ей одеяло, подложив под голову седло, и закрыла глаза. Каландрилл ничуть не сомневался, что более прелестной женщины ему видеть не приходилось. Да ещё столь мужественной. Он сердился на себя за замешательство, за то, что язык его не вовремя прилип к небу и он не смог выразить своих чувств. Он ещё какое-то время смотрел на неё, полагая, что она уже спит, а затем сам укрылся одеялом.
Тишину ночи нарушало лишь потрескивание костров и мягкое всхрапывание лошадей. Ночные птицы молчали, насекомые не жужжали; хищники, если они и рыскали в темноте, не издавали ни звука. Луна, поднимаясь к зениту, серебрила лёгкие облака, плывшие по разрисованному звёздами небу цвета индиго. Ощущение, что за Каландриллом кто-то наблюдает, спало — видимо, благодаря заклятиям Очена. И хотя он ещё чувствовал некоторый дискомфорт, усталость взяла своё: веки его отяжелели, глаза закрылись, и он уснул.
Проснулся Каландрилл как от толчка, словно кто-то громко позвал его в тиши. Он оглянулся — вокруг все тихо и спокойно, но всем его существом овладел ужас, когда он вдруг увидел на земле неподвижного светловолосого юношу, в котором узнал себя. Он глубоко спал рядом с Ценнайрой, с другой от Брахта и Кати стороны костра. Он видел спящих котузенов, Очена и Чазали. Вазирь зашевелился, словно почувствовал на себе его взгляд. Часовые и лошади отбрасывали тёмные тени. Он поднялся, как призрак-дух, и отделился от тела, не в силах противиться тому, что с ним происходит: как ни желал вернуться в свою физическую форму, он продолжал подниматься над землёй, словно подчиняясь некоей стоявшей выше его понимания силе. Он в отчаянии забился и тут увидел — если ещё был в состоянии что-то видеть, что он, выйдя из материального тела, стал бесформенным.
Им овладела паника; он начал звать на помощь Брахта Катю, Очена, но все спокойно спали, и только вазирь вновь пошевелился во сне.
Каландрилл понимал, что это не сон, он инстинктивно почувствовал, что суть его покинула телесную форму. Он вспомнил о Рхыфамуне, и если бы обладал физическим телом, то задрожал бы. Теперь же ему оставалось только смотреть на своих товарищей и союзников, медленно поднимаясь все выше и выше, как пёрышко или дымок на лёгком ветерке. Его уносило к далёким звёздам.
Очень скоро весь лагерь превратился в размытые тени в отблесках костров. Через несколько мгновений все пропало — ветер или та сила, что увлекала его за с собой, изменил направление, и Каландрилл поплыл к северу, по крайней мере ему так казалось. Под ним проплыла равнина, уступившая место холмистой поверхности, о которой говорил Очен. Среди поросших лесами холмов и долин с прожилками рек и пятнами озёр мерцали огни; он видел деревни, возделанные земли, тучные стада.
Каландрилл летел все быстрее и быстрее. Вот он уже перестал различать отдельные предметы на земле, а звезды на небе слились в один мерцающий хвост. Он увидел бескрайнюю плодородную равнину, на которой возвышался большой город, который он принял за Памур-тенг, огромный близнец крепости, из которой они недавно вышли, с мириадами освещённых окон. Но вскоре и это видение унеслось назад.
Затем он увидел новые огни; их были тысячи; они были далеко внизу. Он видел шатры, лошадей и людей, и ему стало ясно, что это — армия. А чуть дальше увидел ещё одну армию, значительно более многочисленную, и костры горели по обеим сторонам красной от бесчисленных костров реки. А начало своё она брала в посеребрённом луной озере. Озеро Галиль! Значит, город, раскинувшийся ниже по реке, — Анвар-тенг.
Он подлетел ближе, и полет его замедлился, словно навстречу ему задули противные ветры. Теперь он смог лучше рассмотреть то, что было внизу.
Он вдруг сообразил, что ночь была освещена не только огнями костров. С холмов вокруг города и с озера, по поверхности которого бегали тёмные неопределённые тени, стекали языки золотого и малинового света и набрасывались на стены Анвар-тенга яростными раскалёнными языками, стекая вниз по укреплению, и разрывались, как световые бомбы. Ему даже показалось, что он слышит вопли и ощущает чувства людей. Они бились о него, как волны прилива, — злость, ярость, ужас, ненависть, похоть и голод с внешних сторон городских укреплений; и решимость осаждённых биться до конца и отстоять город от разрушений и грабежей.
Душа его страдала, ему казалось, что больше он не выдержит, и он жаждал пробуждения от кошмара. Ему это не удалось, но на одно короткое мгновение, как смутное воспоминание, он увидел тени спящих Брахта, Кати и Ценнайры. Очен заворочался на своём одеяле и приподнялся, отбросив с обеспокоенного лица серебристые пряди волос.
Но тут же неведомая сила вновь потащила Каландрилла вперёд над серой, молчаливой, каменистой землёй, походившей на пустыню, к возвышавшейся впереди мощной стене из белых острых, как зубы дракона, камней. Он знал, что за ней лежит Боррхун-Мадж. К своему ужасу, он вдруг понял, что подчиняется зову силы, не имеющей физической формы, прячущейся в оккультном мире. Он также почему-то знал, что, если душа его окажется там, куда манит его эта сила, назад он никогда не вернётся. Душа и тело никогда больше не сольются вместе; душа его окажется в ловушке, а тело будет пребывать в вечном сне до тех пор, пока не умрёт.
Он попытался воспротивиться психическому течению, но это было все равно что плыть против мощного потока. Ночь нашёптывала ему на ухо, чтобы он сдавался, что он не может больше сопротивляться, что он слишком слаб против такой силы. И, несмотря на все его старания, ноги и руки не подчинялись ему, мышцы разрывались и жаждали отдыха; все подталкивало его к тому, чтобы отдаться во власть течению и плыть вместе с ним.
Огромный, сливающийся с небом город приближался. Переливы снега, блеск звёзд и свет луны — все слилось, словно твердь и небеса превратились в плотный туман. Мир кончился, началось что-то невиданное. Переливающийся туман заколебался, задрожал, засверкал, и он понял, что дальше покоится Фарн. Стоит ему перейти через этот барьер, как он пропадёт на веки вечные; миссии их придёт конец, и Безумный бог пробудится.
Он слабел и оказывал все меньшее сопротивление той силе, которая влекла его к себе. Ему показалось, что он слышит смех, издевательский, ужасный в своей уверенности. Он узнал его. Этот смех калёным железом отпечатался в его памяти, он уже слышал его в Альдарине, когда они с Катей были в доме Варента ден Тарля и когда насмешливая форма Рхыфамуна выплыла перед ними из уже ненужного талисмана, который он, как полный дурак, донёс до Тезин-Дара, позволив колдуну наложить лапу на «Заветную книгу». И в затерянном городе и в Альдарине им овладела неподдельная ярость, бессловесная, но твёрдая уверенность в том, что у него нет выбора и другого желания, кроме того, чтобы воспротивиться наступающему хаосу Безумного бога. Хаосу, в который Фарн может ввергнуть мир. Ярость эта овладела им и сейчас и придала ему новых сил, и он восстал против того, что влекло его к серебристой грани.
Он боролся во имя Молодых богов, во имя человечества, и полет его к эфирной границе замедлился.
Но все же хоть и медленно, но его влекло вперёд. Он походил на пловца, которого закружил водоворот. Он почувствовал страшную, непонятную на физическом уровне душевную усталость. Если бы он существовал тогда на земле, члены его налились бы свинцом, лёгкие Разорвались бы, глаза покраснели, а мышцы отказались бы ему служить. Но он продолжал бороться.
И все же его несло все ближе и ближе к занавесу, отделявшему мир людей от мира пребывающих в забытьи богов. Серебристая мгла мощно пульсировала, смех усилился, превратившись в победоносное крещендо. Он оглушал его и лишал последних сил.
Но вдруг хохот стих.
Полет к оккультной грани прервался, Каландрилл на мгновение завис, а затем с огромным трудом повернул глаза своего духа от оккультной мглы к земле людей.
Он увидел лишь бескрайнюю чёрную в ночи степь на севере Джессеринской равнины, освещённую лишь луной и звёздами.
Затем где-то далеко-далеко затеплился новый огонёк, золотистый и манящий, как свет поднимающегося солнца, каковой развеивает утреннюю мглу и манит путников домой, обещая тепло и пищу, дружбу и безопасность.
Как пловец, плывущий стоя, он вцепился взглядом в этот свет, подсознательно отметив про себя, что смех стих. Он думал только о том, как бы собрать последние силы и полететь назад.
Кто-то звал его, но не словами, а чувствами, придавая ему сил, подбадривая его, поддерживая его. В то же время некто, прячущийся за колдовской пеленой, нашёптывал ему на ухо, чтобы он сдавался, что назад пути нет, что лучше уйти в небытие. Голос этот сулил вознаграждение и удовольствия, о коих человек и мечтать не может, — и страшную кару за ослушание. Но и золотистый свет не молчал. Он кричал: «Не слушай его!», «Он врёт», и «Мужайся и борись!». И Каландрилл энергично заработал бестелесными руками и ногами и начал медленно удаляться от оккультной мглы. Если бы он обернулся, то увидел бы, что устрашающие острые пики Боррхун-Маджа превратились в простые горы, впечатляющие, огромные, покрытые снегом, но просто горы. Но он не смотрел назад, он думал только о том, как бы вернуться к своим друзьям, он чувствовал, как его влекут к себе силы добра. Смех позади оборвался на нотке разочарования, и это придало ему новые силы, и полет его ускорился; душа его уверенно полетела на юг, к спасительному огню.
Он пересёк степь, он вновь видел озеро Галиль; он почувствовал — по волне тепла, — как под ним проплыл Анвар-тенг. И эта волна придала ему ещё больше сил как попутный ветер в парусах возвращающегося домой корабля.
На короткое мгновение Каландрилл почувствовал прикосновение нематериальных рук. Он переполошился, но руки эти были настолько слабы, что не могли остановить его, и Каландрилл успокоился. В воздухе витало ощущение злости, и разочарования, и возмущения. Рхыфамун оказался бессилен против него, и Каландрилл возликовал. Он летел все быстрее и быстрее; он уже не боялся, он ликовал, он радовался скорости, подлетая все ближе и ближе к свету, к безопасности.
Он резко остановился — настолько резко, что у него даже закружилась голова, — и завис над своим физическим лежащим на земле телом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Вслух же она сказала:
— Нас ещё ждёт много испытаний впереди.
— Ты про тенсаев? — Каландрилл улыбнулся и обвёл рукой вооружённых людей, сидевших вокруг костров. — Они просто перестраховываются. Мы хорошо защищены.
«Да мне бандиты нипочём», — про себя сказала Ценнайра, манерно передёрнув плечами и бросив на него наигранно боязливый взгляд.
— Я с ними уже встречалась. Помнишь?
Каландрилл, не подозревая, что его водят за нос, галантно улыбнулся.
— Пока я жив, тебе ничто не угрожает, — пообещал он. — К тому же между нами и тенсаями, если они настолько глупы, что отважатся на нас напасть, стоят воины Чазали.
Слова эти, как ни странно, тронули Ценнайру. Как все-таки он отличается от тех, с кем до сих пор её сводила судьба! Она постаралась отогнать от себя мысли о том, что однажды ей придётся его предать. Ей очень не хотелось об этом думать. До того как она его встретила, все было просто: тогда он был для неё лишь целью, добычей.
Теперь же, узнав его, она и сама не могла бы сказать, в чем состоит её цель. Она потерялась, закружилась на месте, как лодка без руля. Единственное, в чем она ещё была уверена, так это в том, что надо идти вперёд, продолжать играть свою роль и дождаться, когда кто-то из них возьмёт верх. Такое положение ей вовсе не нравилось, и она нахмурилась, глядя на весёлое пламя костра.
Каландрилл, не поняв причину её недовольства, сказал:
— Нас много. Вряд ли бандиты отважатся на нас напасть. Скорее всего, нас они не тронут и предпочтут более лёгкую добычу.
— Истинно. — Ценнайра улыбнулась — Я под хорошей защитой, — пробормотала она. — Я благодарна судьбе за то, что она послала мне таких друзей.
Щеки Каландрилла зарделись, и ему оставалось надеяться только на то, что она спишет это на отблески от костра. От смущения он никак не мог найти нужного ответа. Ценнайра видела его замешательство — оно придавало ему особое очарование. Насколько же он ещё невинен и наивен… Чтобы не мучить его, она зевнула, очаровательно извинилась и сказала, что хочет спать.
Каландрилл кивнул; она натянула до подбородка ненужное ей одеяло, подложив под голову седло, и закрыла глаза. Каландрилл ничуть не сомневался, что более прелестной женщины ему видеть не приходилось. Да ещё столь мужественной. Он сердился на себя за замешательство, за то, что язык его не вовремя прилип к небу и он не смог выразить своих чувств. Он ещё какое-то время смотрел на неё, полагая, что она уже спит, а затем сам укрылся одеялом.
Тишину ночи нарушало лишь потрескивание костров и мягкое всхрапывание лошадей. Ночные птицы молчали, насекомые не жужжали; хищники, если они и рыскали в темноте, не издавали ни звука. Луна, поднимаясь к зениту, серебрила лёгкие облака, плывшие по разрисованному звёздами небу цвета индиго. Ощущение, что за Каландриллом кто-то наблюдает, спало — видимо, благодаря заклятиям Очена. И хотя он ещё чувствовал некоторый дискомфорт, усталость взяла своё: веки его отяжелели, глаза закрылись, и он уснул.
Проснулся Каландрилл как от толчка, словно кто-то громко позвал его в тиши. Он оглянулся — вокруг все тихо и спокойно, но всем его существом овладел ужас, когда он вдруг увидел на земле неподвижного светловолосого юношу, в котором узнал себя. Он глубоко спал рядом с Ценнайрой, с другой от Брахта и Кати стороны костра. Он видел спящих котузенов, Очена и Чазали. Вазирь зашевелился, словно почувствовал на себе его взгляд. Часовые и лошади отбрасывали тёмные тени. Он поднялся, как призрак-дух, и отделился от тела, не в силах противиться тому, что с ним происходит: как ни желал вернуться в свою физическую форму, он продолжал подниматься над землёй, словно подчиняясь некоей стоявшей выше его понимания силе. Он в отчаянии забился и тут увидел — если ещё был в состоянии что-то видеть, что он, выйдя из материального тела, стал бесформенным.
Им овладела паника; он начал звать на помощь Брахта Катю, Очена, но все спокойно спали, и только вазирь вновь пошевелился во сне.
Каландрилл понимал, что это не сон, он инстинктивно почувствовал, что суть его покинула телесную форму. Он вспомнил о Рхыфамуне, и если бы обладал физическим телом, то задрожал бы. Теперь же ему оставалось только смотреть на своих товарищей и союзников, медленно поднимаясь все выше и выше, как пёрышко или дымок на лёгком ветерке. Его уносило к далёким звёздам.
Очень скоро весь лагерь превратился в размытые тени в отблесках костров. Через несколько мгновений все пропало — ветер или та сила, что увлекала его за с собой, изменил направление, и Каландрилл поплыл к северу, по крайней мере ему так казалось. Под ним проплыла равнина, уступившая место холмистой поверхности, о которой говорил Очен. Среди поросших лесами холмов и долин с прожилками рек и пятнами озёр мерцали огни; он видел деревни, возделанные земли, тучные стада.
Каландрилл летел все быстрее и быстрее. Вот он уже перестал различать отдельные предметы на земле, а звезды на небе слились в один мерцающий хвост. Он увидел бескрайнюю плодородную равнину, на которой возвышался большой город, который он принял за Памур-тенг, огромный близнец крепости, из которой они недавно вышли, с мириадами освещённых окон. Но вскоре и это видение унеслось назад.
Затем он увидел новые огни; их были тысячи; они были далеко внизу. Он видел шатры, лошадей и людей, и ему стало ясно, что это — армия. А чуть дальше увидел ещё одну армию, значительно более многочисленную, и костры горели по обеим сторонам красной от бесчисленных костров реки. А начало своё она брала в посеребрённом луной озере. Озеро Галиль! Значит, город, раскинувшийся ниже по реке, — Анвар-тенг.
Он подлетел ближе, и полет его замедлился, словно навстречу ему задули противные ветры. Теперь он смог лучше рассмотреть то, что было внизу.
Он вдруг сообразил, что ночь была освещена не только огнями костров. С холмов вокруг города и с озера, по поверхности которого бегали тёмные неопределённые тени, стекали языки золотого и малинового света и набрасывались на стены Анвар-тенга яростными раскалёнными языками, стекая вниз по укреплению, и разрывались, как световые бомбы. Ему даже показалось, что он слышит вопли и ощущает чувства людей. Они бились о него, как волны прилива, — злость, ярость, ужас, ненависть, похоть и голод с внешних сторон городских укреплений; и решимость осаждённых биться до конца и отстоять город от разрушений и грабежей.
Душа его страдала, ему казалось, что больше он не выдержит, и он жаждал пробуждения от кошмара. Ему это не удалось, но на одно короткое мгновение, как смутное воспоминание, он увидел тени спящих Брахта, Кати и Ценнайры. Очен заворочался на своём одеяле и приподнялся, отбросив с обеспокоенного лица серебристые пряди волос.
Но тут же неведомая сила вновь потащила Каландрилла вперёд над серой, молчаливой, каменистой землёй, походившей на пустыню, к возвышавшейся впереди мощной стене из белых острых, как зубы дракона, камней. Он знал, что за ней лежит Боррхун-Мадж. К своему ужасу, он вдруг понял, что подчиняется зову силы, не имеющей физической формы, прячущейся в оккультном мире. Он также почему-то знал, что, если душа его окажется там, куда манит его эта сила, назад он никогда не вернётся. Душа и тело никогда больше не сольются вместе; душа его окажется в ловушке, а тело будет пребывать в вечном сне до тех пор, пока не умрёт.
Он попытался воспротивиться психическому течению, но это было все равно что плыть против мощного потока. Ночь нашёптывала ему на ухо, чтобы он сдавался, что он не может больше сопротивляться, что он слишком слаб против такой силы. И, несмотря на все его старания, ноги и руки не подчинялись ему, мышцы разрывались и жаждали отдыха; все подталкивало его к тому, чтобы отдаться во власть течению и плыть вместе с ним.
Огромный, сливающийся с небом город приближался. Переливы снега, блеск звёзд и свет луны — все слилось, словно твердь и небеса превратились в плотный туман. Мир кончился, началось что-то невиданное. Переливающийся туман заколебался, задрожал, засверкал, и он понял, что дальше покоится Фарн. Стоит ему перейти через этот барьер, как он пропадёт на веки вечные; миссии их придёт конец, и Безумный бог пробудится.
Он слабел и оказывал все меньшее сопротивление той силе, которая влекла его к себе. Ему показалось, что он слышит смех, издевательский, ужасный в своей уверенности. Он узнал его. Этот смех калёным железом отпечатался в его памяти, он уже слышал его в Альдарине, когда они с Катей были в доме Варента ден Тарля и когда насмешливая форма Рхыфамуна выплыла перед ними из уже ненужного талисмана, который он, как полный дурак, донёс до Тезин-Дара, позволив колдуну наложить лапу на «Заветную книгу». И в затерянном городе и в Альдарине им овладела неподдельная ярость, бессловесная, но твёрдая уверенность в том, что у него нет выбора и другого желания, кроме того, чтобы воспротивиться наступающему хаосу Безумного бога. Хаосу, в который Фарн может ввергнуть мир. Ярость эта овладела им и сейчас и придала ему новых сил, и он восстал против того, что влекло его к серебристой грани.
Он боролся во имя Молодых богов, во имя человечества, и полет его к эфирной границе замедлился.
Но все же хоть и медленно, но его влекло вперёд. Он походил на пловца, которого закружил водоворот. Он почувствовал страшную, непонятную на физическом уровне душевную усталость. Если бы он существовал тогда на земле, члены его налились бы свинцом, лёгкие Разорвались бы, глаза покраснели, а мышцы отказались бы ему служить. Но он продолжал бороться.
И все же его несло все ближе и ближе к занавесу, отделявшему мир людей от мира пребывающих в забытьи богов. Серебристая мгла мощно пульсировала, смех усилился, превратившись в победоносное крещендо. Он оглушал его и лишал последних сил.
Но вдруг хохот стих.
Полет к оккультной грани прервался, Каландрилл на мгновение завис, а затем с огромным трудом повернул глаза своего духа от оккультной мглы к земле людей.
Он увидел лишь бескрайнюю чёрную в ночи степь на севере Джессеринской равнины, освещённую лишь луной и звёздами.
Затем где-то далеко-далеко затеплился новый огонёк, золотистый и манящий, как свет поднимающегося солнца, каковой развеивает утреннюю мглу и манит путников домой, обещая тепло и пищу, дружбу и безопасность.
Как пловец, плывущий стоя, он вцепился взглядом в этот свет, подсознательно отметив про себя, что смех стих. Он думал только о том, как бы собрать последние силы и полететь назад.
Кто-то звал его, но не словами, а чувствами, придавая ему сил, подбадривая его, поддерживая его. В то же время некто, прячущийся за колдовской пеленой, нашёптывал ему на ухо, чтобы он сдавался, что назад пути нет, что лучше уйти в небытие. Голос этот сулил вознаграждение и удовольствия, о коих человек и мечтать не может, — и страшную кару за ослушание. Но и золотистый свет не молчал. Он кричал: «Не слушай его!», «Он врёт», и «Мужайся и борись!». И Каландрилл энергично заработал бестелесными руками и ногами и начал медленно удаляться от оккультной мглы. Если бы он обернулся, то увидел бы, что устрашающие острые пики Боррхун-Маджа превратились в простые горы, впечатляющие, огромные, покрытые снегом, но просто горы. Но он не смотрел назад, он думал только о том, как бы вернуться к своим друзьям, он чувствовал, как его влекут к себе силы добра. Смех позади оборвался на нотке разочарования, и это придало ему новые силы, и полет его ускорился; душа его уверенно полетела на юг, к спасительному огню.
Он пересёк степь, он вновь видел озеро Галиль; он почувствовал — по волне тепла, — как под ним проплыл Анвар-тенг. И эта волна придала ему ещё больше сил как попутный ветер в парусах возвращающегося домой корабля.
На короткое мгновение Каландрилл почувствовал прикосновение нематериальных рук. Он переполошился, но руки эти были настолько слабы, что не могли остановить его, и Каландрилл успокоился. В воздухе витало ощущение злости, и разочарования, и возмущения. Рхыфамун оказался бессилен против него, и Каландрилл возликовал. Он летел все быстрее и быстрее; он уже не боялся, он ликовал, он радовался скорости, подлетая все ближе и ближе к свету, к безопасности.
Он резко остановился — настолько резко, что у него даже закружилась голова, — и завис над своим физическим лежащим на земле телом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61